– Девушка опоздала на последнюю электричку в Нью-Йорк. На шоссе ни машины. Вдруг едет негр на велосипеде. Она говорит: – Подвезите меня. – Садитесь, – и посадил на велосипед перед собой. Довез до дому. Она слезла, повернулась, чтобы сказать спасибо, и увидела, что велосипед дамский.
– Состязались, кто первым донесет на хую ведро с водой на верхний этаж небоскреба. Погиб самый сильный – перед финишем ведро сорвалось, и хуй стукнул его по черепу.
– Мальчик ходил в баню с папой, а тут пошел с мамой. Увидел, спрашивает: – Что это у тебя? – Щетка. – Ну, у папы щетка получше – с ручкой, с шишечкой и на колесиках!
Барсук
Повесил яйца на сук,
А девки думали – малина
И откусили половину.
У кого красные веки, в школе скажут:
– В пизду смотрел.
Пизда бывает – складываются концами большие и указательные пальцы:
птичья,
расставляются на фалангу:
овечья,
не размыкая пальцев, во всю длину:
человечья.
Небывальщина:
Гермафродит —
Сам ебет, сам родит.
Резюме:
Хуй – пизда
Из одного гнезда,
Где сойдутся,
Там поебутся.
Генерализация:
Ебется мышь, ебется крыса,
Ебется тетка Василиса,
Ебется северный олень,
Ебутся все, кому не лень.
Семинарская Песнь песней:
Взойдем на горы алтайские,
Зазво́ним в колокола китайские,
Вынем шпагу Наполеона
И засунем ее в пещеру Соломона.
Гимназическое склонение:
День был Именительный,
Я ей Предложный,
Она мне Дательный,
Мы с ней Творительный,
Она Родительный —
Чем же я Винительный?
Классика – Лука Мудищев и Евгений Онегин – сочинения то ли Баркова, то ли Есенина:
Я вас прошу, придите в сад
На место то, где кошки ссат…
Оркестра звуки ввысь неслись,
Онегин с Ольгою еблись…
Народный театр:
– Где ты был, Савушка?
– В Ленинграде, бабушка.
– Что там делал, Савушка?
– Девок еб, бабушка.
– Сколько раз, Савушка?
– Сорок восемь, бабушка.
– Что так мало, Савушка?
– Хуй сломался, бабушка.
– Ты бы склеил, Савушка.
– Клею нету, бабушка.
– Ты б купил, Савушка!
– Денег нету, бабушка.
– Ты б заня́л, Савушка!
– Не дают, бабушка.
– Ты б украл, Савушка!
– Иди на хуй, бабушка!
Почти баллада:
Двадцать пятого числа
Маша с улицы пришла.
Только стала спать ложиться —
Что-то в брюхе шевелится,
Не то мышь, не то лягушка,
Не то маленький Ванюшка.
Стала мать ее ругать:
– Ах ты, сука, ах ты, блядь,
Кто тебе велел давать?
– Не твое, мамаша, дело,
Не твоя пизда терпела,
Не твой старый чемодан —
Кому хочу, тому и дам.
Новый Гоп-со-смыком (Гоп-со-смыков набежит с том):
По бульвару Лялечка гуляла, да-да,
Атаманов много Ляля знала, да-да,
Своей талией пушистой,
Своей юбкой золотистой
Ляля атаманов привлекала, да-да.
Сексуальный фольклор обстоял нас с рождения. С каждым годом он делался громче, грубей, неотвязней. При этом матерная сексуальность была не руководством к действию, а скорее – сказкой, ловкой выдумкой, ирреальностью:
– Мальчик, чего ты больше всего хочешь?
– Рогатку.
– А если нет рогатки?
– Тогда девочку.
– Что ты с ней сделаешь?
– Заведу ее в лес, сниму с нее трусы, вытащу резинку и сделаю рогатку!
И вот фольклор оказался самой жизнью. Он обращался прямо к той темной, густой и тягучей жизни, которая всколыхнула нашу телесность, разбередила душу и раздражила ум каждым прикосновением к действительности. От действительности хотелось зарыться в себе, от разбухания и брожения внутри хотелось бежать сразу во все стороны.
Шурка был уличный, я домашний. И все-таки – оба —
Сидели мы на крыше,
А может быть, и выше,
А может быть, на самой на трубе.
В который раз потрясенный Шурка пересказывал мне, как его одноклассник буднично сказал однокласснице: – Варька, пойдем поебемся. – И одноклассница буднично ответила: – Не, назавтра столько уроков задали… – Это была земля, это было естество. С нашей крыши мы не могли ни опуститься до земли, ни возвыситься до естества. Не хватало воли и воображения. Подавляющее большинство наших сверстников находилось в том же параличе.
Про нас презрительно: – Еб глазами, носом спускал.
Сами мы острили: полоумные мы ребята, половой у нас ум.
Но сознание/подсознание, равно как и эстетическое чувство, препятствовали подчинению телесной тяге. Каждый спасался как мог. Днем занятий хватало. Мы с Шуркой, распространившись на ближних соседей, вовсю менялись марками и монетами.
Шурка вгрызался в схемы, рассчитывал и паял/перепаивал свое и чужое.
Я корпел над стихами – брал выше, а получалось ниже, чем в школе:
Светляки озарили росу,
Ухнул филин в далеком лесу,
И от дальних и ближних озер
Слышу я удивительный хор —
Пенье эльфов, русалок, сильфид
Гимном чудным над миром летит…
Читал запоем. Гимназическая хрестоматия по истории литературы и История дипломатии успокаивали. Виконт де Бражелон и Бегущая по волнам относили в прохладные дали. Прощай, оружие и Дикая собака динго тревожили. Хулио Хуренито и Заложники Гейма распаляли, но я не захлопывал их и не откладывал в сторону.
