1978–82

Лук я в шанхае брал. Красивый лук, посмотрите, приятный. Шанхай – это ж та палаточка на кругу, сельпо. Как на селе, ничего нет. А мне на село и ехать. Хоть самогоночки там попью: водка невкусная стала. Нам отпуск летом дают через два года на третий. Я на Петровке-38 работаю. Плохая работа. Раньше лучше работал. В охране. У Лаврентия Павловича. И у Лазаря Моисеевича и Вячеслава Михайловича. И Иосифа Виссарионовича. А когда Маленков расстрелял Лаврентия Павловича на Дзержинского-1, у нас оружие отобрали и – убирайтесь. Конечно, так не сказали, а на Огарева-6 на перекомиссию. Не годен. Был годен, теперь не годен. Я не спорю, три раза контужен – заметьте, когда? В сорок седьмом. А война когда кончилась? А? И ранило-то меня аж дома. На Черниговщине. С бандерами воевали. Знаете, как в своих стрелять неприятно. А что делать? Приказ. Прямо рядом со мной мина жахнула. Вот и дошел до Петровки. Я не вру – вот смотрите. Удостоверение. И шесть лет продвижение мне задерживают.

И какая работа? Знаете будочку ГАИ у развилки Волоколамского шоссе? Ее еще на двадцать семь метров назад передвинули. Летом у жены Насера “Волгу” угнали. Правое переднее крыло помято, заднее сидение залито красной краской. Задерживали при выезде все машины, смотрели номер мотора, номер ша́сси – не нашли. А на Ленинградском проспекте-22 у болгарского посольства две “Волги” угнали. Эти сразу в Химках нашли в лесочке – колеса посняты. В курортный сезон колеса – ох дорогие! И главное – сняты дипломатические номера. С ними ж – проезд! Плохая работа.

И старший сын у меня пропал. Был в Венгрии – и полгода ни звука. В армию брали четыре раза. Как Симонян посмотрит, так говорит: оставить до следующего мачта. Я хохол, я считаю, что человека надо ломать один раз, а не четыре. А взяли – и на три месяца под Тамбов на картошку. А он мастер спорта. Потом получаю письмо: папочка, я уже в Венгрии и ни в какой воинской части, играю в футбол. Карточки присылал – поглядите – везде в гражданском. А после в Тирасполе была товарищеская встреча с венграми. У их вратаря травма. Ну, моего и поставили. Пишет: папочка, стою я в воротах и играю против своих. А играть надо честно. Венгры и выиграли 2:1. Ребята на моего косо смотрят, а венгры ему за честность майку подарили и вымпел. А сейчас пропал. Может, в Чехословакии.

И младший сын мой пропал. Мы в том кирпичном доме живем. Так позавчера ребятишки от четвертого до шестого класса огонь на чердаке развели. Голуби у них там, хлеб накрошен, пшено. А сотрудница забирает вчера моего на мосту. Он же в восьмом классе, а там были от четвертого до шестого. Ничего не докажешь. Она говорит:

– Как же это, вы работаете на Петровке-38, а сын у вас вон что делает?

Я ей сказал:

– Так это ж я работаю там, тут-то я отдыхаю!

1969

– Фу, пробежалась я за этим троллейбусом – как нормы сдавала. Зарядочка получилась. Утром-то я сама йогами, а сейчас после обеда – дело другое. Ну, ничего, пусть организм поработает. Зато уж как села – до самой гостиницы, – я там полтора месяца живу.

– Вы приезжие?

– Как же, гражданочка, я с Воркуты.

– Холодно у вас там.

– А то как же! Не так, как тут. Сейчас приеду, а там – тридцать градусов мороза.

– Это в апреле?

– А то как же!

– А летом жарко?

– Жарко. Как теперь у вас, градуса три.

– Я вот никогда из Москвы не выезжала.

– Ну, и сиди в своей Москве. Чего я тут не видала? Толкотня одна.

– Да у меня сын. Лучше, чем в Москве, нигде образование не получит.

– Что оно, твое образование? Муж у меня всю жизнь землю копал. А сейчас ему сорок два года, а он тысячу рублей получает. Депутат. Везде ему почет. Вся Воркута на него не нарадуется. А то как же! Был бы человек, образование твое – тьфу! Важно, кто как с людьми касается. Нам образованных с Ленинграда присылают, так они ни туда ни сюда, на черной работе сидят. Я сама геолог, в Ленинграде кончила, восемьсот получаю, меньше мужа, а все равно не то, что вы тут. У меня брат в Ленинграде. Приеду – так то секретер ему купи, то еще что. Я уж стала в гостиницах жить, ему не докладываюсь. А муж – как в гору пошел, заставили его в Воркуте техникум кончить: неудобно, начальник партии.

– Эт что, на партийной работе?

– Ну, нет. Он у меня чалдон, старовер.

– Старовер?

– Да не так старовер, а так – ничего нового не признает. У него тяжелый ревмокардит, а он с врачами – ни-ни. Говорит, лучше так помру. А вообще, хороший человек – и образование ни при чем. Образование для чего нужно? Для работы. Ну, и в смысле этики тоже дает. Только все дело в человеке. Пусть твой образованный сын человеком будет.

– Это точно.

– А то как же! У вас тут все образованные, а посмотреть – как одеты? Да у нас каждая воркутянка в собольей шапке ходит. Без хорошей шубы на улицу выйти стыдно. Я уж сюда золота не везла – еще забуду где, – а так у меня браслеты по пятьсот рублей. А вещи здесь я беру только в доме моделей. Туфли по семьдесят рублей. У них кожа хорошая, шевро, а как шьют! Пять лет не износишь. Я свои одни четыре года ношу, не знаю, когда сносятся, надоели уже. Сейчас еще шесть пар забрала, на несколько лет хватит. Вернусь домой, приоденусь – так буду выглядеть! Я до пятидесяти лет молодая была, а вот уже три года как рак желудка. За лекарствами я в Молдавию ездила и на Кавказ. На Кавказе травы́ на пятьсот рублей купила – пять рублей грамм. Сейчас еду из герценовского института. Там рентгенолог один хороший, Соломон Яковлевич, армянин, что ли…

– Может, грузин?

– Так я ему прямо говорю: ты мне скажи, надо операцию делать или не надо, а то после ваших операций люди больше полгода не живут.

– Это точно.

– А то как же! Так он мне говорит: не надо. Пей, что пила. Я и пью и еще йогами по утрам.

– Для дыхания?

– Какой для дыхания! Я с шестнадцати лет этим занимаюсь, только теперь узнала, что это йоги. Питаюсь медом и творогом с базара. Сейчас на Кирова в диетической столовой кушала, там всё протертое. За три года ни грамма не потеряла. Как было сорок семь кило, так и есть сорок семь. Чего ты на меня вылупилась? Ну да, видно, если смотреть. Мне с лицом пластическую операцию сделали. На что же еще Москва? Конечно, и магазины. Дочке на тысяча пятьсот рублей одежды купила.

– Большая уже?

– Восемнадцать лет. Мы ее в три с половиной года взяли. Оказалась больная. Что вот этот столб, то и она. Мне женщины говорят: что ты ее наряжаешь, все бе́з толку. У нее замашки, как у мужика – сидит, ноги расставит. А мы все стараемся, против врачей – может, в ней что человеческое появится. Я из-за нее с шести лет по милициям таскаюсь. Особо опасный случай. Что хочешь, может. Диагноз у нее – пять страниц! Поражение головного мозга во чреве матери. Она в заключении родилась. Ей пожизненно пенсия и инвалидный дом закрытого типа. Мне врачи говорят: если вы погибнете, мы ее от вашего мужа сразу отберем, должны.

1973

Ленинград 29 дек. 67 г.

Уважаемая Евгения Ивановна!

Вы можете мне не отвечать, если почему-либо не захотите.

В 1966 г. под Ленинградом умерла моя двоюродная тетя Анна Томашевич 91 г. При разборе имущества были обнаружены разные вещи, книги, письма, записки… Среди них – Павперова Анатолия Петровича. Как попали они к покойной и когда, я пока не смогла установить.

Писала по нескольким адресам в Москву, Харьков, Курск, Мирополье, Одессу, Борисоглебск, село Козловку и др. Откуда отвечали, откуда нет.

Осенью в сент. я попросила ленинградскую знакомую, у которой сестра в Москве, сходить по адресу: Большая Екатерининская ул. 5/а, кв. 5 – Ирина Никитична, Женя и Вера Михайловы. Там ей дали Ваш адрес. Так по ниточке я дошла до Вас.