Эти начальники – им только бы по ресторанам. А нам есть было нечего. Ну, мне повезло. Встретил мой в ресторане над озером начальника из Москвы. Говорит: – Есть у меня такой Перзя. Самовольничает. Из-за границы приехал, по-русски говорит плохо. Хочу его расстрелять. – А тот ему: – Какой Перзя? Может быть, Эрьзя? Если Эрьзя – это самый хороший человек.

Эрьзей меня еще товарищи по университету прозвали. У них было имение против нашего села. Вот тут на картине. Я по памяти нарисовал. Да… Они мне и кричали: – Эрьзя, принеси ногу! Эрьзя, принеси руку! – Там ступенечки маленькие. Темно. Освещение – не электричество. А внизу трупов масса. Они и боялись. А мне что?..

Начальник за мной мальчишку послал, чтобы сию же минуту. Я спешу, ноги подсекаются. Думаю, крышка. Он в дворянском клубе. Зал такой большой. Он в самом конце. Встал из-за стола, сам идет мне навстречу.

Мне разрешение дали над Златоустом сделать из горы две тысячи метров – Маркса. Потом говорят: нельзя. Не может один человек две тысячи метров сделать. А сейчас такая техника – двадцать километров сделать можно.

В Рио-де-Жанейро та же история. Я им говорю: – Давайте я вам из горы льва сделаю. – Они обиделись: – Лев – символ Англии, а Бразилия не английская колония. – Гору-то чуть-чуть подправить – и над городом лев лежит… Я и дерево не очень-то трогаю. Только лица. Во какая прическа получилась. Природа! Ни один парикмахер не придумает.

– А как вы все-таки там оказались?

– Мне Луначарский сказал. Я и уехал. Прислал в музей Ленина голову Ленина. Метр диаметром. Не знаю, где сейчас. Из Парижа прислал “Расстрел коммунаров”. В Музей революции. Его на двор выкинули, а там больница, ремонт. Всех коммунаров щикатуры на щикатурку перевели. Много из них щикатурки вышло!..

За границей я жил хорошо. Если бы плохо, разве бы столько наработал? Тут не самое лучшее. Еще бы! Покупатель придет, посмотрит – разве он будет брать самое худшее! Триста вещей там. Сто пятьдесят в Германии. Сто во Франции, Англии и в Аргентине. Даже в Японии есть… Денег у меня много было. Очень много. Пользоваться ими не умел. Другие пользовались. Находились желающие. Дом у меня подходящий был, друзья подыскали. Народу всегда… И ездил я много. Лица смотрел. Это у меня не портреты. Революционерки! Да.

Столько я в Аргентине прожил, столько прожил, что теперь скажу: я очень хороший русский и я очень хороший аргентинец. А они мне говорят: – Освобождай дом! – Ну, на что это похоже? Куда мне со скульптурой деваться? И вот с ним. Леон со мной пятнадцать лет путешествует. Он никакой, беспородный. В свое время газеты писали: – Нельзя понять Эрьзи, не узнав его собаку. – Столько всего обо мне писали – о ком же писать? И пожалуйста: денег нет, и дома нет, и людей никого нет. Я говорю, что хочу вернуться. Гражданство-то у меня советское. Они мне тут же дают миллион за Моисея и три миллиона за все остальное. Долла́ров! Не хотели, чтобы я увез. А я уже ничего не продаю: всё народу.

Недешево мой переезд обошелся, миллиончика полтора. Пароход – специальный. Туда ведь сообщения нет. Деньги заплатили, а привезли – свалили в монастыре. Полтора года на свежем воздухе. Одни святые смотреть ходили. Оттого так и потрескалось. Хорошо, дерево такое – тыщи лет под водой, под землей лежало. Я его сам открыл, сам выкапывал. Привез с собой два вагона – где-то валяются. На дрова. А что тут во дворе – всё сделаю и баста!

– А правда, что как вы – никто не работает?

– Конечно, никто. Как я, один Микельанджело работал! Я смотрю – увижу, что надо делать, и сразу делаю. Начисто. Ничего не размечаю… Когда сюда ехал – боялся. Техника вперед шагнула, отстал я. Куда! Приехал – а они всё стучат молоточком: тук-тук! Я им свою фрезу показал – они удивились. А чего удивляться? Обыкновенная фреза. Как бормашина для слона. Молоточком такое дерево не возьмешь. У него волокна – как если пальцы переплести. Старайся не старайся, все не по направлению, все не по древесине. Мою “Москвичку” молоточком полгода делать. А я часа за четыре, за пять…

Когда я сюда приехал, мне сразу дали десять тысяч. Фальшивых. Пиши, что пятнадцать, а получи десять. Пять тысяч фальшивых. И потом ни копейки. Сейчас ко мне ходить стали, разговоры пошли. Худфонд семьсот пятьдесят в месяц обещает – я их еще не видел. Маленков мне двести пятьдесят метров дал; говорят: много. А мне повернуться где? Не то что работать, расставить негде. Хорошо, вас четыре. А в воскресенье четыреста было. Куда мне их всех девать? Ходят, спрашивают. Про меня первый раз услыхали. У нас одни крайности – то кубизм, то фотография. Молодежь жалко.

– Кто вам нравится из теперешних?

– Не знаю. Про манизеров – вучетичей и говорить не хочу. Я умру – они сразу приедут, все скульптуры на свалку выкинут. Про советских я ничего не знаю. Они не сами работают. На выставке за городом, на сельскохозяйственной, – Мотовилов, мой ученик. Разве он сам? Мраморщики за него. А он, наверно, и не был, когда работали. Потом приехал и подписал. Ну, как я могу сказать: Мотовилов – очень хороший скульптор – или плохой?

– А Мухина?

– И Мухина не сама. Шадр – сам.

– Коненков?

– Коненков хороший, его весь мир знает. Коненков всегда большой был.

– Голубкина?

– Хорошая была. До Парижа. Из Парижа она машину привезла. Размечать стала.

– А Роден?

– Тоже не сам работал.

– Кто лучше всех?

– Бурде́ль. Он всегда сам. Конечно, Бурде́ль. Бурде́ль!

1955–1981

Рукопись ушла – наконец я могу вздохнуть свободно. До́ма, знаете ли, пожар или что еще… При моей жизни этого не напечатают. Представляю себе, как обрушатся, когда напечатают, Лихачев и его школа… Они привыкли говорить, что Игорь был чуть ли не отщепенец, навлек беды на Русь.

Я весной делал доклад в Институте мировой литературы. Разумеется, я не мог привести всех археологических данных – это перегрузило бы мое сообщение. Я привел выборку из летописей – все ахнули.

Игорь был великий, великий государственный деятель. Это не просто поход – один из походов в степь. Нет – там же все написано – и как они только читают? Игорь искал выхода к морю. Он, как Петр, шел на Азов – там перекресток торговых путей на восток, на Кавказ. Мы с К. – он специалист по древнерусскому оружию из музея советской армии – мы доказали, что Игорь был не только великий государственный деятель, но и великий полководец-новатор. Он первым применил новую тактику боя, охват противника с флангов. У него учился Александр Невский. Если бы не тактика Игоря, Александр не мог бы победить в Ледовом побоище.

Они до сих пор превозносят этого, извините, поганца Святослава. Вот, дескать, пример истинного патриота. Говорят: Святослав – киевский князь. И не задумываются, что он киевский городской князь, а не князь всего Киевского княжества. Всем княжеством правил Рюрик. Этот Святослав по всей Руси раззвонил и половцам сообщил о походе Игоря – чтобы они могли собрать силы. И подумайте – как Игорь держался! Это неслыханно в истории войн – двое суток! Никакой Дарий, Кир не могли продержаться более суток, а Игорь мог!

Я удивляюсь, как они только читают – там же прямо написано, что после побега Игорь приехал в Киев – но не к Святославу в Софию, а к Рюрику, своему другу, на взвоз, в Пирогощу. Там так и написано. И в летописях говорится, что через три года после возвращения Игорь женил сына на дочери Рюрика.

1979

Длинная улица пригорода. Где тут дом с журавлем и фигурками?

Горбылевые заборы расступаются, перед нами палисадничек в метр высотой. Он сплошь из одинаковых гипсовых пионеров. Белые, золоченые, раскрашенные под натуру, они отдают честь и нехорошо склабятся. Над крышей дома – аист в гнезде, тоже как настоящий. За коваными воротцами огромная зеленая лягушка, под разинутым ртом на брюхе: ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК. За лягушкой черный крылатый дракон, из огнедышащей пасти – водопроводный кран.