Годелот задумался. Быть может, это и есть выход? Еще два дня с этим ершом не сахар, но тогда ему не в чем будет себя упрекнуть. К тому же привезти графу оружейного мастера вовсе не лишнее. Комендант давно рвет и мечет, что в отряде ни одним палашом даже свинью не заколоть, только синяков скотине насажаешь. Гильермо-оружейник стар уже, глазами слаб, да и подагрой хворает. А комендант радение оценит и Годелота фавором не обойдет.

Шотландец невольно усмехнулся: чудны дела твои, Господи. Вместо близорукого – привезу графу вовсе слепого.

Но Пеппо уже уловил короткий смешок кирасира, и неподвижные глаза опасно потемнели:

– Чем это я тебя так развеселил, Мак-Рорк?

Годелот только фыркнул:

– Ох, простите, святой отец! Уж и улыбнуться грех.

– Улыбка насмешке рознь. – Пеппо не повышал голоса, но в нем уже послышались знакомые кирасиру колкие нотки, и Годелот вновь ощутил улегшееся было раздражение:

– А ты чего придираешься? Или совесть нечиста?

Тетивщик оскалился, и ледяной кобальт замерцал чертячьими искрами:

– Ах вон оно что, совесть! Несподручно, поди, вора в родной дом тащить, еще закрома обнесет и сбежит. Да не трусь, Мак-Рорк! Куда мне, убогому, от твоего коня с покражей бегать? Всего-то хлопот – догнать и пристрелить. И мне покой – и тебе слава.

Годелот швырнул оземь флягу, чувствуя, как от ярости клокочет кровь.

– Да в какой паутине ты вывелся, ирод?! – рявкнул он. – Сам гнус ядовитый, и других такими же мнишь!

Пеппо издевательски расхохотался:

– Эх, знакома песня! Гнус, бесов выкормыш, дурноглазый. Все вы сначала ухмыльнуться горазды, а потом святошами прикидываетесь.

Шотландец вскочил на ноги и замахнулся, но увесистый кулак замер у самого лица Пеппо. Тот не шелохнулся. Кирасир стиснул зубы – мерзавец снова затеял бравировать своим неколебимым самообладанием. Что ж…

Неистовым усилием воли взяв себя в руки, Годелот вкрадчиво произнес:

– Давай, шипи, аспид. Легко, наверное, ядом плевать, когда знаешь, что честный солдат все равно калеку не тронет.

Тетивщик побледнел. А потом взметнулся с земли и поразительно метко наотмашь ударил кирасира по скуле. Тот отшатнулся на два шага назад, но устоял и не остался в долгу: ударом в челюсть отшвырнув Пеппо наземь. А тот ужом извернулся в траве, ногой резко подсекая Годелота за лодыжки. Потеряв равновесие, шотландец рухнул навзничь. Твердое колено больно впилось в грудь, Пеппо сжал горло Годелота и прорычал:

– Я. Не. Калека.

Кирасир охватил запястья тетивщика, отдирая от шеи цепкие, неправдоподобно сильные пальцы. Некоторое время шла борьба, но Годелот был шире в плечах и на десяток фунтов тяжелее. Опрокинув Пеппо в траву и заломив ему за спину руки, он перевел дух.

– Слушай, ненормальный! Хватит чудесить, вон, снова вся камиза в крови. Уж не знаю, с чего тебе на каждом шагу враги мерещатся, только ты б сначала разобрался, а потом клыками щелкал. Мы едем к моему синьору. Выбирай, бешеный, как поедешь: верхом или поперек седла со связанными руками и кляпом во рту?

На челюсти Пеппо заходили желваки. Но после недолгого молчания тетивщик устало опустил голову:

– Все, все, ладно. Прости.

Медленно, все еще ожидая подвоха, Годелот ослабил хватку. Пеппо поднялся и сел, на желтоватом полотне рубашки снова местами расплылись красные пятна. Кирасир вздохнул: зачем этому идиоту враги? Он и сам себя со свету сживет. Не утопить ли его из милосердия в Боттениге?

– Больно? – Он ожидал, что тетивщик огрызнется, но тот лишь неловко повел плечами:

– Переживу, не впервой мне.

Воцарилось тягостное молчание – продолжать ссору задора не было, а перемирие требовало чьего-то первого шага. И вдруг Пеппо неохотно улыбнулся одним углом рта:

– Сердечно ты меня приложил. Запомню наперед, зубы-то еще пригодятся.

Годелот хмуро посмотрел на тетивщика, но не выдержал и фыркнул, чувствуя, как разрядилась раскаленная тишина.

Они снова сели у костра и по очереди приложились к фляге.

– Вот что, – шотландец подложил в костер хвороста, – до завтра останемся здесь. Ежели снова не перегрыземся – к утру твои раны перестанут кровить, и можно будет ехать без задержек.

Пеппо лишь кивнул. Потом, помолчав, примирительно повернулся к Годелоту:

– Мак-Рорк… Ты не сердись. Сам знаю, от меня радости, как от гвоздя в пятке. – Он вздохнул, хмурясь и словно не зная, продолжать ли. – Матушка у меня вчера умерла, даже похоронить не позволили. Темно мне.

Кирасир перекрестился:

– Все в руце Божьей. А отчего похоронить не дали?

Пеппо невесело усмехнулся:

– Как же! Не мне, бесову прислужнику, землю церковную рыть.

Годелот, уже забывший, как недавно называл спутника «ядовитым гнусом», нахмурился:

– А бесы тут при чем?

Пеппо неопределенно повел плечами:

– Ну… Увечных, знаешь, и так многие побаиваются. А я и рад был страху нагнать, иначе совсем заедают. Матушка и прежде говорила, что соседские сплетни страшней суда Божьего. Да я разве слушал…

…Костер уже догорал, а Пеппо все говорил. Умолкал, хмурясь и мучительно кусая губы, будто пытаясь сдержаться, а потом переводил дыхание и снова говорил, уводя Годелота в прежние, счастливые дни своей жизни. Он никогда никому не рассказывал прежде ни о своем детстве, ни о матери, пряча эти бесценные воспоминания от чужих любопытных глаз. Но сейчас отчего-то не мог остановиться, словно перебродившая брага пеной хлестала из треснувшего бочонка. А Годелот молчал, завороженно слушая эту полную любви и скорби сагу, будто последнюю дань памяти ушедшей женщины.

Над берегом реки сгустилась теплая темень. В прибрежных камышах надрывались лягушки, сверчки выводили трели в траве под деревьями, крупные звезды озаряли по-летнему низкий темно-синий небосвод. На берегу пылал уютный костерок, у которого двое недавних недругов мирно коротали поздний вечер. Пеппо с нескрываемым удовольствием переплетал узду вороного, расседланного и пасущегося неподалеку. Годелот праздно лежал на траве, глядя на малопонятные, но всегда восхищавшие его звездные узоры.

– Хороши?

Годелот, вздрогнув, недоуменно поглядел на Пеппо:

– Чего?

– Звезды, спрашиваю, хороши сегодня?

Кирасир моргнул, но тут же не без озорства парировал:

– Какие звезды, скоморох? Я заснуть успел, а тебе звезды подавай.

Пеппо покачал головой и завязал на тонких ремнях очередной узелок.

– Когда спят – дышат по-другому. На меня ты не смотришь, по сторонам в темноте тоже не слишком поглазеешь. Ночь ясная – вон как сверчки заливаются. А в такую ночь если кто не спит, но и говорить не хочет, – не иначе, на звезды глядит. Я почти не помню их. Какие они сегодня, Мак-Рорк?

Годелот улыбнулся. Он начинал привыкать к чудачествам мерзавца. Так каковы же звезды?.. Прежде он не задумывался об этом.

– Они… пожалуй, все одинаковые – но совсем разные… Нет, чушь какая-то… – Кирасир вгляделся в небо. Как же описать его слепому? – Знаешь, одни походят на дыры в темном небе, словно черный плащ вертелом проткнули. Другие – будто угли, даже жаром переливаются. А некоторые – наоборот, студеные, голубоватые. Зимой графу лед в замок привозят – на озере вырубают для погребов. Так вот, звезды эти – в точности как тот лед. – Шотландец помолчал, вглядываясь в небо, а потом добавил: – Знаешь, я никак не возьму в толк, что же они такое. Если горячие – почему от них нет тепла? Зимними ночами все небо полыхает, а толку никакого. А если холодные – то почему они горят? Для света ведь огонь нужен. Отец мой прежде моряком был, так он рассказывает, что звезды всегда находятся на одних и тех же местах и никуда не двигаются. Поэтому небо – самая точная карта.

Пеппо удивленно приподнял брови:

– Не двигаются? А мама говорила, что звезды иногда падают.

– Падают, – кивнул Годелот, – я сам видел. Хотел даже пастора расспросить, он обо всем на свете знает. Но отец запретил. В их городке, еще в Шотландии, был звездочет. Только он себя по-другому называл, красиво так… Вот, астролог. Погоду по звездам предсказывал и еще много чего интересного. А потом в их края епископ нагрянул, и звездочета сожгли заживо за колдовство прямо на площади. Отцу тогда десяти не было, а он до сих пор лицом чернеет, как вспомнит. Вот и мне велел с клириками этих разговоров не заводить. А все же любопытно. О звездах наверняка книги есть. Я в Тревизо книжную лавку видел, только без гроша туда и соваться нечего.