…Последующие за встречей со следователем события показались Еве нескончаемой мелодрамой; она не любила все эти стерильные сериалы, нафаршированные парфюмерными страстями, терпеть не могла многолетние «мыльные оперы». И тем ужаснее было чувствовать себя не человеком, а персонажем, насильно втиснутым в рамки заданного повествования. Череда происшествий, уложившихся в какой-то месяц-полтора, изобиловала поистине «сериальными» страстями: Ева заложила свою квартиру, продала драгоценности и на вырученные деньги выкупила Адама, привезла его в больницу, заставила сидеть у кроватки Эла, достала мужу на свой страх и риск несколько порций героина, чтобы у него — не дай бог! — не случилось внезапной ломки; вдобавок разрешила Адаму немного пожить дома, когда ослабевшего Эла привезли из больницы.

Перед тем, как уйти к своей очередной любовнице, Адам избил Еву на глазах у плачущего Эла, методично и хладнокровно, как порой избивает сутулый сутенер свою своенравную содержанку.

Вскоре Адам снова заявился к Еве под предлогом, что хочет повидать сына, затем стал требовать у жены деньги и, когда она ему отказала, снова ее избил. На сей раз она не стала ждать, пока муж уйдет, заперлась в ванной и вызвала полицию. Что самое интересное, Адам и не предполагал, что Ева на это решится, сидел на кухне и глушил виски со льдом.

К тому времени, когда Адама осудили — за непредумышленное убийство и избиение жены, Еве исполнилось двадцать четыре года. Она осталась одна, с ребенком на руках и без средств к существованию — вся ее неплохая зарплата уходила на погашение долгов. Замуж Ева не хотела, ей вполне хватало страстных случайных связей, ее идолом, ее богом стал сын — Эл.

Эту историю рассказала мне женщина сорока с лишним лет; лёт ее слов способен был растопить лед самого зачерствелого сердца. И дело, пожалуй, не столько в горячности повествования (хотя и в горячности, разумеется, тоже), сколько в феерической фактуре фортуны, фортели свои выкидывавшей с ловкостью фартового фокусника; что ни фортель-то фокус, и каждый раз не понимаешь, как это произошло, как тебя обмишулили — ведь смотрел во все глаза, следил за каждым движением. Ан нет! — проморгал, не заметил, не увидел, и грузные голуби вылетают из дырявой шляпы, и трость рассыпается в воздухе бумажными цветами, и лента меняет цвета, свивается вдруг в корабельный канат. А тебе остается удивляться сотворенному действу — так извилистые жизненные коллизии затмевают изощренно захватывающий дух вымысел; даже тот вымысел, над которым ас русской поэзии готов облиться непритворными слезами.

Впрочем, слезами горю не поможешь, ничего не изменишь: история завершилась, обрела свою законченность, и можно взирать на нее лишь в качестве праздных соглядатаев или завидовать тем, кто оказался вовлеченным в пучину бушевавших когда-то страстей.

— Я не помню точно, где увидела его впервые, не помню, — так начала рассказ внезапная визави; голос ее был мягок, ровен и спокоен; она сидела на кресле с сигаретой в руках, длинные густые волосы собраны в аккуратный пучок и перехвачены черной ажурной лентой; все дышало в незнакомке изяществом, простотой и аристократизмом. Она затянулась, выпустила с наслаждением несколько колечек дыма и повторила задумчиво:

— Нет, не помню. Но помню, что мной овладел тотчас охотничий азарт. Я как с цепи сорвалась, понимаете?! Я решила, что этот мужчина будет моим, во что бы то ни стало! Я была одновременно и охотником, и гончей, я гнала его, по пути расставляя остроумно расставленные силки, я трубила в охотничьи трубы от охватившего меня азарта.

Да, ситуация осложнялась тем, что мой возлюбленный был женат и, как мне казалось вначале, любил свою жену, ею были заняты его голова и сердце.

Три года я гналась за ним, вы не поверите — три года, я сражалась за своего мужчину во имя единственной настоящей любви… Три года попыток завоевать его, завершить этот поединок в свою пользу… Хотя про пользу-это не совсем верно, польза — это пустое спортивное слово.

— Но попытка — не пытка? Не правда ли? — сказал я.

Она метнула в меня быстрый взгляд, и, если бы он был копьем, то пронзил бы меня насквозь, пришпилил бы к стулу, как пришпиливают бабочек в коллекцию.

— Попытка превращается в пытку после пятого повтора, — она нервно сбила пепел с сигареты, не замечая, что он полетел на ковер, мелькнув серебристой пылью, — второй раз, третий, четвертый, еще — вроде бы — есть незримая надежда, что результат — вот-вот — появится, не замедлит себя ждать. А после пятого раза пропадает надежда и появляется кураж. Он, собственно, и привел к тому, что через три года я сочеталась законным браком со своим избранником, а свадьбу восприняла как награду «За проявленную доблесть любви». Я упивалась страстью, думала, что, наконец-то, нашла то, к чему стремится каждая женщина — счастье, сопряженное со страстью, счастье, завоеванное, как трофей в бою. Я была счастлива…

— А он?

— Что «он»? — не поняла она.

— Как воспринял брачный союз ваш избранник?

— Мы были счастливы, — молвила она тихо, — но счастье так скоротечно. Для нас оно оборвалось тогда, когда выяснилось, что у мужа не может быть детей. Нет, мы не сдались сразу, боролись, как могли: бегали по врачам, посещали самые знаменитые клиники, консультировались у известных специалистов, но ответ был одним и тем же, и звучал как приговор осужденному: детей у мужа быть не может.

Она вдруг остановилась, вновь глянув на меня в упор:

— Как вы думаете, самым страшным было для нас известие о бесплодии моего мужа?

— А что-то еще может быть страшнее? — удивился я.

Она засмеялась, и смех этот был неприятен ей самой:

— Может! Потому что самое ужасное ждало нас впереди. Я вам не сказала главного: у супруга остался сын от первого брака, его сын.

— Мало ли что случается, — возразил я, — возможно, впоследствии природа дала сбой, что и отразилось на его здоровье.

— Если бы так! — воскликнула рассказчица. — Но вся проблема заключалась в том, что он вообще не мог иметь детей, ни до первого брака, ни после него! И вот тут, как топор в воздухе, повис вопрос: как тогда объяснить рождение его сына?

— Помните, был такой старый анекдот времен восьмидесятых, — попытался я разрядить обстановку, — из писем в редакцию. «Здравствуйте, уважаемая программа “Абэвэгэдэйка”! Пишут тебе Вовочка Развозов из Рязани и Ленечка Цивин из Винницы. Нас интересует, а кто сочиняет политические анекдоты?» — «Отвечаем: этот же вопрос интересует Юрика Андропова из Москвы…

— Я напрасно решила, что выиграла поединок, — она даже не отреагировала кивком головы, — на самом деле, противник просто взял тайм-аут, затаился, чтобы нанести удар, и этот удар был нанесен расчетливо и хладнокровно. Я воочию убедилась в том, как сложна и непредсказуема мужская психология. Он был счастлив со мной, он забыл свою первую жену, вытравил из памяти своей ее имя. И сообщение о том, что он бесплоден, а сын не от него — должен был бы уверить его в правильности совершенного поступка! А что получилось на самом деле? Его стала убивать медленная боль, в его сознании не укладывалось, что бывшая жена изменяла ему, его самолюбие не захотело мириться с поражением, и оно взбунтовалось, оно давило его, трепало, как щенка, который даже не в состоянии был отпискиваться! Ничего не помогало: наша любовь рушилась, счастье рассыпалось, расщеплялось на атомы иллюзии.

— И что же дальше?

— Весь процесс был настолько сложен для него и мучителен, что он не выдержал и ушел.

— А потом вернулся?

— Он уходил и возвращался шесть раз, шесть!

Последний его уход оказался настолько болезненным, что я решила быть с любым другим, с кем угодно, но не пускать его назад, никогда. Я говорила себе, что обманула сама себя, думая, что завоевала мужа, а он все время стремился вернуться к той, к другой, кто его обманывал и изменял ему в открытую.