— Поздно… — сказал один из сотрапезников, укоризненно глянув на Сашу.

— Поздно? — переспросил я. — Саша, ты что, дал Игорю в долг?

— Пятнадцать тысяч долларов. Как с куста, — ответил вместо Саши все тот же сотрапезник. — Он попросил денег на два-три дня, говорил, что это вопрос жизни и смерти. Прошел месяц…

Саша смущенно заулыбался:

— Ну, отдал и отдал. Давайте лучше выпьем за нас, за любовь, за жизнь! Сколько нам отпущено этих дней, когда мы можем быть вместе?!

Саша умер через два месяца. Ему не помогли ни оперативное вмешательство, ни тяжелые химические процедуры. Он настолько исхудал, что, казалось, любой порыв ветра мог сорвать его с места, как древесный лист, поднять вверх, закружить и забросить в разверстую бездну небес.

…Изо всех щелей дуло.

Холодное дуло винтовки ткнулось в его плечо, он увидел наведенный на него прицел, и чей-то голос произнес:

— Вставай!

Он попытался что-то сказать, но губы не смогли даже зашевелиться в шепоте.

Сколько времени он провел в этом каменном коробе — месяц, год, два? Мозг отказывался воспринимать существующую реальность, и потому воспоминания наплывали пятнами, как рваные кадры какой-то киноленты: ребенок бежал по садовой дорожке, смеялся, лепетал нечто неразборчивое, и слова его были, как лепестки роз; разом все менялось и появлялось женское лицо, искаженное испугом; он силился вспомнить, чье же это лицо, но так и не вспоминал, потому что в следующем кадре видел себя, распластанного на цементном полу, униженного, избитого и окровавленного.

Время потеряло для него всякий смысл, оно стало неопределимым, неосязаемым, невесомым.

Впрочем, и место обитания не играло особой роли; скорее всего, это была Россия; он успокаивал себя тем, что находится в России, но где именно — не знал, так как в момент похищения его оглушили, он потерял сознание, а очнулся уже в каменном коробе, где сквозь узкое, как влагалище, окошко проникал иногда слабый солнечный свет; да и окошко порой съеживалось до размеров прицела, и он устало ждал, когда же грянет выстрел.

В тот момент, когда ему в плечо уперлось сволочное винтовочное дуло и, в самом деле, зыркнул зеленый глаз прицела, его вдруг озарил-чуть ли не ослепил — виденный им когда-то, в прошлой жизни, документальный кадр: мужчина, похожий на Сталина, а может, и сам Сталин, сидящий в каком-то президиуме, демонстрирует винтовку нового образца. Вот он одобрительно вертит ее в руках, а затем, шутя и веселясь, прицеливается, наводя мушку на аплодирующий зал.

Сталин смеется, подхихикивают члены президиума, радуются делегаты съезда. Кстати, этот съезд обезумевших от собственного ухарства большевиков войдет в историю как съезд расстрелянных: через три-четыре года многие его делегаты отправятся прямиком на тот свет.

Там, за кадром, была, кажется, еще такая фраза: «Говорят, что история второй раз повторяется в виде фарса. Посмотрим, сможет ли Россия встать с колен…»

— Вставай, — сказал неизвестный конвоир, — ждать осталось недолго.

…Знаменитый рассказ Кафки «Превращение» начинается с того, что его герой Грегор Замза, проснувшись однажды утром, с ужасом обнаруживает, что превратился в страшное насекомое.

Борис Баранкин, симпатичный мужчина сорока пяти лет, весьма образованный, жовиаль-ный, любящий легкую музыку и тяжелый рок, Кафку не признавал и, смеясь, говорил о том, что его любимая книга о превращениях — это книга его детства «Баранкин, будь человеком!», написанная полвека тому назад Валерием Медведевым, а затем, чуть ли не сразу же, переложенная на игривый язык мультипликации.

Дело не только в том, что по случайному совпадению обстоятельств фамилия Бориса оказалась тождественной фамилии героя одного из самых популярных мультиков советской поры, но, по всей видимости, и в том, что Борис с детства любил все легкое и веселое, а писатели типа Кафки его тяготили.

любил Баранкин мурлыкать себе под нос незатейливую песенку из мультфильма.

Нерадивый мультипликационный Баранкин со своим приятелем по ходу дела превращался в воробья, мотылька, бабочку и муравья, но, в конце концов, все заканчивалось хорошо, и мораль сводилась к тому, что лучше всего, конечно, быть хорошим человеком.

Кафка же казался человеку Баранкину мизантропом, от его произведений веяло могильным холодом и ужасом перед окружающим миром.

В самом деле: разве не омерзителен Замза, замотанный жизнью и забвением? А превращение-это отнюдь не фантасмагория, это ощущение от жестокой жизни, замуровавшей его в панцирь существа, противного самому себе, низведенного до уровня ничтожного насекомого, подыхающего в отбросах.

Нет, Баранкин не считал себя отбросом и, будучи человеком витальным, витал отнюдь не в облаках, а, скорее, парился в пьянящих парах азарта.

Азарт выигрыша, азарт непременного достижения той или иной цели, азарт шулера-вот что гнало его вперед, по извилистым дорогам судьбы, вот что будоражило кровь и делало жизнь интересной, полной многообразия и впечатлений.

Как-то Баранкин вычитал у посредственного, но раскрученного пожилого поэта, чья фамилия напоминала печальный термин «деменция», следующие неуклюжие строки:

— Ишь ты, — ухмыльнулся польщенный Баранкин, — как будто про меня, лошади, карты, азарт…

И, сам того не подозревая, чуть ли не точь-в-точь произнес вслух слова, которые когда-то говорил шкодливый Владимир Ильич о понравившемся ему стихотворении Маяковского «Прозаседавшиеся»:

— Не знаю, как насчет поэзии, а насчет остального ручаюсь, что это совершенно правильно!

Странное дело: знакомство с запавшими в душу Баранкина стихами состоялось о ту пору, когда, ведомый азартом, он познакомился с девушкой по имени Роза, которая приехала из другого города в командировку. Они познакомились случайно в небольшом кафе с причудливым названием «Честерфильд», куда Баранкин забежал, чтобы утолить жажду после большого проигрыша в казино.

Кафе это находилось неподалеку от гостиницы, где остановилась Роза, и она тоже оказалась там случайно, чтобы скоротать время ввечеру.

Баранкин не стал терять время, обаяв понравившуюся ему девушку, и на следующий же день, в гостиничном номере, овладел ею.

Сложно сказать, что сблизило этих, столь непохожих, людей — азартного, импульсивного Баранкина и спокойную, рассудительную Розу, математика по профессии, кандидата наук, с какой-то суперсложной темой, название которой и выговорить-то было не так-то просто.

…Роза приезжала довольно часто: у нее был совместный проект с местным институтом; так что и встречи их носили, можно сказать, регулярный характер. Она любила Баранкина безоглядно, словно решила с головой окунуться в мутный омут страсти, ничего у него не спрашивала и ничего не просила взамен.