Две славных Веточкины дочки выдались такими же удачливыми, обе руководят серьезными компаниями, обе развелись, обзавелись детьми и элитным жильем; их мама, помимо прочего, ухаживает за своим тяжело больным супругом, садиком при вилле и лихо распоряжается имеющейся в ее владении недвижимостью — несколькими неплохими квартирами, расположенными в разных районах города.
Веточка водит машину — красный «пежо», который пыжится изображать из себя крутую модель; но с Веточкой этот фокус не проходит — она водит свой автомобиль, как презренный «жигули», не жалея амортизаторов и тормозов. Ездить с Веточкой невозможно — она то и дело бросает руль, оборачиваясь на собеседника, сидящего сзади, проскакивает на красный свет, лихо разворачивается на том месте, где, как правило, разворот запрещен. Но Бог, по всей видимости, хранит ее, так как до сих пор каким-то непостижимым образом Веточка не сделала ни одной аварии.
Лучезарный роман Диты и Арика разворачивается на первом плане под одобрительные взгляды участников сей истории; однако на втором плане тучки набегают на небосклон, темнеет, роман начинает скукоживаться, подобно шагреневой коже. Кажется, Арик уже весьма несерьезен с Дитой — той дико не хочется возвращаться к своему мужу, Арика она любит (и уверяет себя в этом), но ее гнетет конфликт с собственной дочерью, которая выскочила замуж в неполные восемнадцать лет и, лишенная материнского благословения, прозябает в забытой Богом провинции, с трудом сводя концы с концами.
И у Диты не сходятся концы с концами, раздражение по поводу непутевого ребенка она переносит на Арика; впрочем, Арик и сам дает к этому повод, пускаясь в легкий галоп флирта с близкой подругой Диты.
«Иди ты!» — бормочет он себе под нос, выскакивая, как ошпаренный, после очередной сцены, устроенной ревнивой Дитой, его тяготит ее постоянный минорный настрой, строй ее психики пугает его: то она ни с того ни с сего устраивает ему доходящий до безобразия допрос, то ни с того ни с сего начинает у Арика просить прощения со слезой в голосе, а смиренность кающейся грешницы ему невыносима, ему вообще претит показная покорность судьбе. Но более всего Арика удручает то, что умница, лингвист, меломан Дита выбрала для себя в качестве основной модели поведения роль жертвы — жертвы обстоятельств, жертвы родителей, надоедающих ей — якобы — своими постоянными нотациями, жертвы предыдущих любовных связей. Порой Арику мерещилось, что она специально связала крепким морским узлом любовь, желания и… несчастья, и это триединство стало жить своей жизнью, и уже оно само подчинило себе волю и разум Диты, разом поведя его на коротком поводке. Вот и любовь к Арику она приняла как искупительную жертву, как сладостную необходимость греха для дальнейшего покаяния.
На втором плане становятся очевидными (но не сразу, а постепенно, как, проявляясь, негатив переходит в позитив) и разнообразные разногласия внутри самой прилетевшей по делам своей профессиональной деятельности четверки.
Так, бывшего специалиста по ядерной физике до удивительной ядрености начинает раздражать поведение Севы.
— Понимаешь, она какая-то мещанка, раба вещей, попрошайка, она все время трется возле Диты, заглядывает ей в глаза, будто побитая собачонка, ищущая малейшей подачки… — жаловалась словоохотливая Саня Арику, избрав его в данном случае на роль надежного наперсника.
Саня — приветливая, улыбчивая, восторженная — давно уже бросила ядерную физику, а за ней и собственного мужа; странным образом Сане удается сохранять обаятельную неопределенность возраста, голос у нее звонкий, задорный, заливистый, движения плавные, эластичные. В жизни она повинуется внутреннему голосу, и частенько, исходя из его советов, навешивает ярлыки на окружающих; даже убедившись порой в несправедливости этих ярлыков, яростно упорствует в своем прежнем суждении.
У Сани есть дети, внуки, преуспевающая служба знакомств; может, и потому она особенно не церемонится с людьми, что, в основном, имеет дело с теми, кто болеет одиночеством и одновременно ищет выздоровления.
Всех своих клиентов Саня сонно презирает, но помогает. И весьма успешно, картотека подчиненной ей службы полна заказов.
Саня собирает всевозможные нелепицы, исходящие из уст ее клиентов, смешные их пожелания, сделанные в письменной форме, смешные истории знакомств. Как хирург, равнодушно и автоматически, рассекает скальпелем человеческую плоть, так Саня с упорством киборга вспарывает человеческие судьбы, «не подходите к ней с вопросами, Вам все равно, а ей — довольно…». Довольна Саня лишь тогда, когда аудитория взрывается от хохота, слушая ее забавные байки о службе знакомств.
За Герой уследить трудно, потому что он хромает, отстает и все время оказывается на периферии нашего видения. Однако же и его можно рассмотреть пристальнее, упомянув, что он, будучи человеком способным, все же относит себя к неудачникам, обойденным судьбой. В этом есть доля истины: закончив театроведческий факультет, Гера по специальности не пошел, ло-веласил и куролесил, а затем, остепенившись, довольствовался небольшим самодеятельным театриком, где большей частью разыгрывал с его участниками незатейливые водевили. Впоследствии театр стал профессиональным, зарабатывал даже неплохие денежки, но от водевилей так и не избавился. Гера продолжал руководить коллективом, правда, без особого энтузиазма, стал пописывать стишки, руко-блудствовать на гитаре, выступать с творческими вечерами; так, собственно, и оказался в составе вышеупомянутой четверки, возжелавшей гастрольной славы.
Надо же такому случиться (и Гера в очередной раз записал этот случай на счет очередного невезения), что перед поездкой Гера повредил ногу. И вот мы видим, как он хромает, пытаясь угнаться за своими друзьями, утюжащими своими подошвами полотна проспектов. А они оглядываются иногда, да еще и подначивают: «Давай, хромой, не отставай, хромой!»… Гера улыбается, он ценит ненавязчивый юмор, но нога, в самом деле, очень болит и ступать все труднее.
Гера — отчаянный либерал, и это приводит порой в ярость Арика, замечающего, что либерализм загнал человечество в ловушку и что либерализм, лишенный границ, поощряет вседозволенность тех, на кого направлен как некое благо.
Благо, особняком стоит Сева, более озабоченная возможным устройством собственных гастролей и постоянным отовариванием списка, составленного наполовину из поручений ее сына, малахольного юнца, который хоть и живет отдельно, но не упускает случая воспользоваться получаемой от матери материальной помощью.
Сева-человек талантливый, но безалаберный, ее большая квартира лишена уюта и тепла; впрочем, Сева редко там бывает, значительную часть времени проводя в разъездах. Ее конек-романсы: ласковый перебор струн, душевный, доверительный разговор на старые, как мир, темы, голос, поющий о морях и кораллах, о мелькнувших надеждах и разрушенной любви. Романс-это иллюзия, и Сева искусно сеет иллюзии, разбрасывая направо и налево яркие бумажные цветы своего пения.
Саня злится на Севу за то, что та эксплуатирует Диту, таская ее по всевозможным торговым точкам, а Дита безропотно несет свой крест, что, в свою очередь, вызывает, как мы уже говорили, раздражение Арика. Гера пытается каким-то образом утихомирить Севу, которая уже начинает вскипать от Саниных косых взглядов и ехидных замечаний.
Но вот как-то раз вся честная компания, вся воссиявшая восьмерка, ведомая вечерней Веточкой, выезжает за город-в «имение» одной из Веточкиных вальяжных дочерей, которая, в свою очередь, уезжает куда-то на уик-энд со своим деловым партнером.
Вечер решено посвятить завершающемуся визиту заезжей четверки, да и место выбрано подходящее: двухэтажный особняк par палагается на берегу небольшого озера, окруженный высо кими раскидистыми деревами; непосредственно к дому примыкают заросли цветов и кустарников. Воздух, вода, небо, ароматы-все располагает к задорному застолью: столы вынесены во двор, накрыты белоснежными скатертями, по которому лебедями плывут блюда со всевозможными яствами. «Я с вами!» — кричит Рома, снимая с мангала шампуры с нанизанными шашлыками и направляясь к столам. Словно заправский официант, в изящном полупоклоне он ловко раздает шашлыки своим сотрапезникам и садится рядом с Риммой. Несмотря на обилие спиртного на столе, они пьют исключительно минеральную воду. Вот Веточка потянулась за веточкой укропа, Дита поворачивается к Арику всем телом, Арик взъерошивает рыжие кудряшки своей возлюбленной. Саня восхищенно глядит на Севу, сказавшую нечто смешное, гомерическое, и Гера, бережно положив больную ногу на небольшую табуретку, блаженно улыбается от нахлынувшего на него чувства покоя.
