Спускаться в одиночестве оказалось куда сложнее. Времени ушло больше, чем утром; но и права на ошибку у Лоренца нынче не было. Если б упал, то разделил бы судьбу Олафа, и нашли б его тело хорошо если через несколько дней. Ступив наконец на твёрдую землю, которая не осыпалась под сапогами, он выдохнул и устало присел на склон.

– Всего пять дней… – прошептал он. – Я и за один-то не продвинулся ни на шаг… я не хочу никого оговаривать, Олаф, но я должен отвезти тебя домой. Ты бы отвёз.

Он прикрыл глаза, и в темноте перед ним предстало лицо оруженосца – улыбающееся, чуть виноватое, с преданным серьёзным взглядом, как и во все дни до того злосчастного похода в Кипрейку. Плечи его были вывернуты, как утром в овраге, а из бедра торчала дымящаяся кривая сабля.

Лоренц поднялся и сделал шаг к знакомому муравейнику. Жучки растаскивали в стороны окровавленные сломанные травинки. На земле остался лежать браслет из мелких крашеных бусин – старый подарок от младшей дочери Олафа, который он всегда носил на поясе.

– Тебя, кажется, тоже стоит вернуть… – пробормотал юноша, присев. – Так же, как и повязку, и меч, и с лагеря все личные вещи… – он поднял украшение, такое же холодное, как и тот лёд на лужах. Надев браслет на руку, Лоренц хотел уже было встать на ноги, но взгляд упал на смятую траву поодаль, на которой не лежало тело.

Медленно поднявшись, юноша переворошил тростью траву, от чего муравьи разбежались в стороны, и медленно побрёл в сторону измятых колосьев. Они складывались в тропу, широкую, извилистую. Сердце забилось быстрей – не здесь ли шёл бой, который и стал для Олафа последним?.. он отходил всё дальше и дальше от муравейника и склона оврага, и на очередном шаге нервный взгляд уцепился наконец за блеск в пожухлой траве.

– Что это… – пробормотал Лоренц, ускорив шаг, насколько мог, – что же… – вглядевшись в тёмные, едва различимые стебли, он нервно выдохнул. Если будет воля Всесветного, сказала ему Марта, а мы ничего не сделаем, то это мы – грешники. Была воля, да не на то, о чём она говорила. В траве под смятой травой различался эфес с таким знакомым вепрем на навершии. Лоренц попробовал было его поднять, но руки ослабли, а ремней, чтоб повесить его на пояс, у него не было. Он расчистил траву вокруг – клинок был весь в крови.

– Вот оно, – прошептал Сиятельство, – вот оно, вот оно! – на душе стало так легко и радостно. Вот и нашлось для церковников доказательство праведной смерти. Не будет Олаф опозорен, не будет!.. надо только понять, кто… с кем… за что… он нервно оглянулся по сторонам – тропинка мятой травы продолжала уходить в сторону, а стебли на земле были такими же тёмными, что и листья у муравейника. Собравшись с силами, Лоренц побрёл по степи вперёд.

Тонкий серп луны едва освещал землю, юноша то и дело спотыкался о кочки и спутанные корни трав. И он почти не удивился, когда трость ткнулась во что-то мягкое и увесистое на земле. Лоренц присел, отбросив свою палку. Ноги гудели нещадно. Осторожно откинув ткань с земли, он вздрогнул и прижал ко рту ладонь. Под ободранным плащом лицом вниз лежало мёртвое тело в расшитой длинной рубахе. Едва совладав с порывами тошноты, Лоренц, упёршись в землю, перевернул труп. Тусклый лунный свет упал на смуглое лицо с широко открытыми от ужаса глазами.

– Так вот что… – пробормотал Лоренц, нетерпеливо шаря ладонями по одежде мертвеца. Муравьи и черви пугались его рук и расползались в стороны. На шее висел тот же медальон, что передали из Кипрейки. За поясом была заткнута размокшая записка; юноша попытался её развернуть, но бумага оказалась перепачкана в крови и земле, а те символы, что можно было разобрать через грязь, показались ему незнакомыми. В животе торчал окровавленный осколок дерева. Костыль… Лоренц нервно посмотрел ниже – ноги и ступни были изрезаны. Чуть поодаль валялась пустая бутылка; от запаха юноша закашлялся – именно этим напитком несло от тела Олафа.

– Полежи-ка ты здесь… – пробормотал он, накрыв тело плащом. – Завтра доложу о тебе, и сам буду рядом на осмотре тела… и меч надо прикрыть, чтоб не утащил никто за ночь…

Путь обратно оказался проще. От мысли, что уже завтра он сможет рассказать о своей находке, очистить имя Олафа от сплетен, доложить, что он нашёл его меч, и что Велла с детьми смогут с ним попрощаться, и получить наследство, и не будут опозорены, и… нога отзывалась болью на каждый шаг, и на подъёме пришлось замедлиться.

Караульный всё стоял на своём месте, чуть зевал и глядел на опустевшую уже дорогу. С подозрением покосившись на Лоренца, испачканного и в траве, он снова дежурно поклонился и принялся ходить взад-вперёд у входа в храм.

– Не знаешь, – хрипло спросил Лоренц, подойдя к нему, – кто вчера здесь стоял?

– Да почём знать, господин, – тот пожал плечами. – Нас ставят, куда Благородию, шоб он помер раньше матушки названной, угораздит. Я-т вчера и вовсе спал, на дневном был, не видал никого. А шо?

– Глупо как… – пробормотал Сиятельство, – зачем Юлеку самому решать такие вопросы? Дел, что ли, нет больше никаких?.. спасибо тебе, – он кивнул караульному и поковылял в сторону дороги.

В управе по-прежнему была слышна возня и громкий кашель. Слуги всё сновали туда-сюда, заплаканная девица сидела на лавке с остывшим уже травяным чаем в руках. Увидав Лоренца, она тихо всхлипнула и склонила перед ним голову.

– Отказалась? – негромко спросил он. Та только кивнула.

– Совсем плоха госпожа, совсем… – прошептала она, – в бреду думает, что её хотят отравить; я уже не знаю, может, спящей ей в рот влить? Так она, бедная, и заснуть не может от кашля и жара. Не держать же её силой, как скотину! – по щекам покатились слёзы. – Сил никаких… а господин не хочет вызывать со столицы маатанского учёного врача, говорит, наши не хуже, а у тех-то кто знает, что на уме. Они-де как раз и потравят, и остальным тут же нездоровиться будет, а после похорон ещё и обобрать семью не забудут, – девка снова всхлипнула. – Я уже и самой госпоже предлагала распорядиться, так она чужаков ещё больше не привечает, чем Его Благородие!.. простите меня, пожалуйста, – она вытерла щёки, – расстроилась совсем, вывалила вам всё, вы уж извините, сил никаких с ней…

– Я понимаю… – пробормотал Лоренц, – понимаю… – ему было странно слышать о том, что Юлек не верит маатанским лекарям. Сам Лоренц выписал заграничного врача из знахарского дома Эльпера сразу же, как свои лекари признались в бессилии в излечении его батюшки. Ногу спасти он не смог, но хоть посоветовал, как уменьшить боль.

– Надеюсь, что днём вы сможете отдохнуть, – он чуть поклонился девушке. Та залилась слезами.

– Спасибо, спасибо вам, господин. Был бы Благородие так же добр… вам еду подадут завтра прям в комнату, я прослежу, господин. Отдыхайте, ежели сможете уснуть в этом шуме.

Уснуть Лоренц так и не смог. И дело было не столько в голосах, сколько в том чужаке за храмом, слое травы над окровавленным мечом и холодном детском браслете, висящем на его запястье. Облегчение, которое он так ждал, смешивалось с тревогой. Откуда здесь фратеец? Как смог добраться, чтоб его никто не заметил? Храм на севере, а южные дороги все просматриваются; значит, он пришёл с Кальгинки? Или и вовсе с города?.. снова вспомнился подожжённый дом, крик Розы и мальчишка с факелом.

Не в силах уснуть, Лоренц кое-как поднялся на кровати и взял со стола свёрток из платка и медальона. Платок отправился обратно, а медальон он принялся рассматривать внимательно. Надо было, верно, забрать записку – может, здесь кто смог бы разобрать? Переживёт ли она ещё одну влажную морозную ночь в степи?.. гора и звезда… он покрутил амулет в пальцах. И на убитом был тот же самый… это знак рода, или, может быть, работы? В качестве герба это было бы слишком величественно: подошло бы, верно, только правителю. Как они его называют – фраций, кажется? Всё созвучно, будто от его рода и пошло всё государство… а если и правда? Пальцы задрожали. Если и правда всех их послали власти, и теперь, чтоб прекратить все эти деревенские бесчинства, нужно победить вставшие по их сторону реки фратейские полки? Такую борьбу южане могут вести бесконечно; народа у них не в пример больше, чем у имперцев. Хотя в знахарском доме ему доложили, будто то были вольные разбойники; но где же тому доказательства? Что же сейчас происходит в лагере… так хотелось вновь пройти через кольцо телег, и взять в руки деревянный меч, и стоять на раздаче еды, и чтоб тот дурак у костра снова заиграл на ребеке. Но сейчас вместо телег – смотровые башни и караульные у ворот, еду приносят прямо в спальню, звуки ребека сменились на хрипы и кашель за стеной, а в руках теперь трость заместо меча. Сжимая в пальцах холодный медальон, Лоренц вдруг понял, что почти ничего не знает об их враге.Он не знает языка, не знает географии, даже не знает, во что они верят и кто ими правит. Приставленные учителя ловко обходили эти темы, обвиняя их в язычестве и ереси, кляня многомужество и стращая домами присмотра. Дети для них священны, сказал когда-то Олаф. Плох ли народ, что так заботится о своём будущем?..