Мужчина только вздохнул чуть дрожаще.

– Буду благодарен, если позволите остаться подле вас в поместье. Высшим доверием будет допуск к вашему наследнику для обучения; но, конечно, я смогу понять, если…

Лоренц просветлел.

– Что ты, конечно! Ты следил за моими науками; думаю, молодого Альмонта ты обучишь так же хорошо, – он улыбнулся. – А за меня не беспокойся. Я всё понимаю. Если на двух ногах не смог выйти из боя невредимым, то с третьей уж точно не получится, – горько добавил он.

– О, молодчик, вот ты где, – в комнату зашла Марта с тазом в руках. – Повсюду ищу тебя. Ну-ка, встань, покрутись.

Олаф опёрся одной рукой на костыль, второй – на кровать. Встать у него вышло только с третьего раза. При попытке повернуться у него подкосилась больная нога, и он едва не упал. Марта поцокала языком.

– Задержались мы, похоже… ну-ка, давай посмотрим на тебя. Садись обратно.

Она принялась осторожно снимать повязку. Меняли её каждый день, но уже к вечеру тряпки начинали пахнуть сладковатой гниющей плотью. Последний слой упал на пол, обнажив чернеющую разъевшуюся рану. Кожа вокруг была опрелой, но розовато-бледной, без следа отравления. Женщина покачала головой и принялась завязывать ногу обратно.

– Не стоит больше медлить. Ещё полдюжины дней проходишь, и яд попадёт глубже, в кость. Если прождём, придётся резать ещё выше… готовься к сегодняшнему вечеру.

Олаф медленно выдохнул. С судьбой он смирился давно, но было понятно, что ему хотелось оттягивать этот момент как можно дольше.

– Дайте хоть прогуляюсь последний раз на своих двоих, – выдавил он, – потом ведь слягу снова, пока не заживёт. Вернусь, как буду готов. Дайте только соберусь… – добавил он негромко каким-то обречённым голосом, – после не хватит духу форму надеть и оружие взять.

– Смотри, не опаздывай! – пригрозила Марта, передавая ему куртку и портупею с мечом, – я к вечеру освобожу всех и инструмент подготовлю!

– Бросьте, госпожа, – вмешался Лоренц, – пусть прогуляется, пока может. Олаф, ступай, не беспокойся ни о чём.

– Спасибо, господин, – пробормотал он, приняв оружие. Присел на кровати, обвязал ремни вокруг пояса, тихо вздохнул, поднялся и, неловко развернувшись на костыле, таким привычным уже подволакивающим шагом направился прочь на улицу. Марта только снова покачала головой.

– Задержались, задержались мы с ним… – пробормотала она, глядя ему вслед, – надо было в первые же дни, пока не ослаб совсем. Да слишком всё с ним было хорошо, вот и отложили… даст судьба, всё после будет нормально, – Марта коснулась переносицы, – надобно будет ножи наточить… а вы благодарите Всесветного за то, что яд весь в вашего оруженосца ушёл, – нахмурилась она, – не то остались бы и без ноги, и без руки. Радостно, что ли, было б?

– Благодарю, – прошептал Лоренц, – каждый день благодарю за себя и ропщу за Олафа. Если б только он не попал ни по кому…

– Много хотите, – Марта покачала головой, перехватив поудобней свой таз, – мельники не ропщут на бога за плохой урожай, а рыбаки – за мелких ершей. Пошто ругаться за раны на войне, коль родились дворянином? Всесветный вас кровью своей окропил не для того, чтоб вы на него за то роптали. Он и бережёт вас за то же.

Лоренц с болью взглянул на неё.

– Не всех, – прошептал он, вновь вспомнив отчаянный крик Розы, – почему он бережёт не всех нас?

– Ну что же вы, – она вздохнула, – в его царствии тоже воины нужны. Если все будут умирать стариками, кто будет охранять его покой? Я вот только мечтать могу, что после смерти останусь знахаркой. Рождена была в семье монахов, и должна была на церковную службу пойти по клятве рода. Но… что случилось, то случилось, – Марта присела рядом. – Раз обратились за помощью, два, а на третий-то смекнула, что лекарства с молитвами помогают лучше, чем просто молитвы. Толку просить о чём-то, если сам не делаешь ничего для исполнения? Что ж, за тебя кто другой должен твои дела решать?

– А как же предопределение? Судьба? Не перечь богу, ибо всё идёт по воле его? – грустно усмехнулся Лоренц. – Как же ты, дочь монахов, это в себе связала?

– Если воля Всесветного на то, чтоб мы излечили вашего слугу, то мы излечим, – просто ответила она. – Но если воля есть, а лечения нет, то это мы – грешники, которые идут против его задумок. А ежели воли на то нет, так у нас ничего и не выйдет. Но вот как я вам скажу, ВашСиятельство: Олаф ваш крепкий малый, от наших работ он не помрёт. Но вам стоит за ним последить. Вы ж самый близкий ему здесь человек.

– Как и он мне, – тихо ответил юноша, уставившись в пол. – Я прослежу. А теперь позвольте мне побыть одному.

Женщина встала, пробормотав извинения, забрала свой таз и отправилась за ширму, где лежали другие больные. Проследить, значит… что она, интересно, в это вкладывала? Поведение Олафа и правда вызывало беспокойство; но уже сегодня его раненую ногу отнимут, он начнёт лечение, и через несколько лет станет самым-самым лучшим учителем для наследника Мерфоса. В одиночестве Лоренц начал чувствовать тоску по Фролу: этот весёлый мальчишка как никто возвращал его в мирное время, домашние уютные комнаты и неуклюжую отцовскую заботу. Он предупреждал, что сегодня и завтра не сможет прийти. Надо бы наведаться к ним в управу – Юлек обещался навестить, как Сиятельство сможет ходить на своих двоих. Лоренц встал с кровати, тяжело опершись на трость. Сделал один шаг, второй. Нет, с такой скоростью до управы дойдёт к самому закату. Вокруг принялись сновать подмастерья знахарей: готовили новую кровать, точили длинный широкий нож, складывали новые пропитанные той самой вонючей жидкостью тряпки для перевязки. Для них это был такой же обычный день, как и десятки перед ним.

Время шло. Кто-то из больных просыпался и тихо стонал, другие засыпали с оглушительным храпом. Другие возмущались шуму, но что они сделают? Это у высокородного Лоренца была едва ли не собственная комната, а остальным приходилось спать иной раз и вдвоём на широкой кровати. Лекари перестали сновать по дому, дверь на улицу со стуком закрылась.

– Что, не пришёл ещё наш гулёна? – Марта заглянула за ширму. – Наслаждается последними свободными деньками? Зря он так, сейчас стемнеет и света не хватит… как придёт, гоните его к нам!

– Всенепременно, – пробормотал Лоренц. Он уже почти весь день был один, тоска накрывала его чёрным покрывалом с головой. Угораздило ж её именно сегодня объявить Олафу о ноге! Присутствие оруженосца хоть немного спасало Лоренца от уныния – и, как он надеялся, и самого Олафа тоже. О чём он думает, в последний раз шагая по деревенским улицам? Или, может быть, дошёл до кабака и, сидя в окружении местных девиц, взахлёб рассказывает о своих воинских подвигах? Так, верно, и есть. Ещё и уснёт там прямо за столом, напившись местного вина, как обычно на званых ужинах. Неплохой вечер перед тем, как лишиться ноги, запоздало подумал Лоренц. Верно, если б мне пообещали то же, я бы гулял полдюжины дней до самого жестокого забытья.

Проснулся он с первыми петухами. Тусклое осеннее солнце пробивалось сквозь потрёпанные шторы дальнего окна, все свечи были погашены. С одной стороны раздавался негромкий храп, с другой какой-то мужик тихо хрипел с каким-то присвистом. В стенку тихонько постучали. Лоренц сонно заморгал: вокруг не было ни души.

– Утра, – из-за угла высунулся Фрол, – меня пускать не хотели, сказали, будто вы спите, а вы вон, моргаете! Зайду? Дома тоска, сил нет!

Юноша усмехнулся и осторожно поднялся на кровати.

– Как нога ваша? – продолжил Фрол, присев рядом на кровать, – сам вижу, что паршиво. Но встаёте! Хорошо. Гулять ходите уже? Или сильно болеет?

– Встаю, – Лоренц кивнул на стоящую рядом трость, – а вот оруженосцу моему; помнишь оруженосца? Гулять пошёл напоследок – ему пообещали отхватить по самое бедро. Так что мне, право, не на что жаловаться, – он потрепал мальчишку по взъерошенным волосам, – скоро уже, верно, смогу и в гости к вам дойти. Пустишь меня?

Фрол засиял.

– Пущу конечно, Сиятельство! Юлек тоже рад будет! Он обещался сегодня тож зайти, кстати – я ему сказал, что вы уже встаёте, хоть и болеете. Не сказал, когда, после завтрака, наверное. Это я встаю рано, – он насупился обиженно, – и завтракаю с дворовыми, а он, бывает, до полудня проспит, дурак!