— Платить он собрался!

Чтобы Лизка потом мне мозг съела за это?

Думаешь я слепая, и если она и ты отмалчиваетесь такие вот загадочные, то я не вижу что между вами и к чему идет?

— Угу, идет, но как-то не слишком бодро.

— Ну, дочь моя, я всегда и во всем на ее стороне, уж тут извини, так что могу сказать только одно: потерпи.

Знаю, что мужчинам терпеть не по нутру, не ваше это, но все же.

Моей Лизе тоже сходу поверить в то, что ты не подобие ее отца, сложно, особенно после того, как вы начали.

И нет, не она мне все рассказала.

— Светлана указала только взглядом на Ленку.

— И сама догадалась я.

— Так понимаю, что с ее отцом у вас не сложилось?

— Можно и так сказать.

Когда Лиза появилась, пошли пеленки-бутылочки, крики по ночам, он скисать начал.

Больше же у нас компаний не соберешь, а он это очень любил.

Все больше по друзьям пропадать стал, потом и вовсе пропал.

Но вернулся, как Лизка подросла, а я дура доверчивая простила.

Ну, а уж когда Ирина появилась, так он с концами и отчалил.

Ушел в искусство и не вернулся из затяжного пьянства.

— Вообще не появляется?

— Ну почему же, бывает.

Приходит напомнить, что благородно нам жилье оставил и на бутылку денег попросить, когда, видать, совсем у него плохие дни случаются.

Плачет пьяный, себя жалеет, иногда, правда, в грудь себя бьет, что, мол, дочерьми гордится, вон какие красавицы выросли.

Охрененно, что тут скажешь.

И у меня были все шансы примерно таким вот папашей оказаться?

Не жалким бухариком, да, но так ли уж это имело бы значение для моих выросших детей?

— А чего вы этого гордеца с лестницы-то не спускаете?

— Да не буйный же он, и нет у меня к нему злости, Макар.

Своими дочерьми я, и правда, горжусь и ему, хоть как там было, благодарна за то, что они у меня есть.

Годы прошли не впустую.

Миллионов не заработала, да, начальницей не стала, но детей подняла и Любаню вон подниму, вот и жизнь, считай, хорошую прожила.

Я завис, вспоминая недавний разговор с Кариной.

Для нее годы, потраченные на наших детей, — пропавшие.

Для Светланы — нечто совсем иное.

Но есть ли у меня право считать, что моя бывшая не права и в чем-то хуже Лизиной матери?

Как я в принципе могу о таком судить?

И кто сказал, что много позже мнение Карины обо всем не изменится радикально, если мое собственное восприятие меняется прямо сейчас?

— Макар!

— окликнула меня Светлана, выводя из задумчивости.

— Ну раз решили все, то ты езжай по делам.

Будешь просто возить меня вечерами обратно из вашего дома и деньги выделять на продукты, хорошо?

Вот так у нас и пошло все уже почти неделю.

Пытавшимся подмять меня под себя бандюкам дали по щам мы вместе с “Орионом”, пояснив доходчиво, что ловить им тут нечего, и кто придет делать очень больно и грустно, если те решатся учинить поджоги или другие диверсии.

С производством все наладил, персонал уже весь набрал, оборудование работает как часики, от надзорных вымогателей отмахался и даже первые единицы товара готового ушли в местные магазины вчера.

Дома чисто, вкусно пахнет вечерами, Ванька с Ленкой взахлеб рассказывают как прошел их очередной день.

Все офигенно, но в башке тикает обратный отсчет.

Шесть дней до того, как Ерохина освободится, пять, четыре, три.

Вот-вот время пойдет на часы, и у меня внутри будто вокруг сердца и… яиц, чего уж там, кто тугую пружину наматывает.

Вот-вот, скоро-скоро, туго-больно.

И уж когда это натяжение лопнет… неизбежно лопнет… Держись тогда, Лизка.

Ой, держись, пощады не будет!

Я оскалился в предвкушении, входя в цех, погружаясь в стрекот швейных машин, гудение режущих основу лобзиков и в запах клея, кожи, древесины, окидывая довольным взглядом новые свои владения, но дрожь в кармане известила о входящем звонке, перекрытом общим шумом.

Махнул всем и вышел обратно.

— Привет, Андрюха!

— ответил на звонок с улыбкой, увидев имя Боева на экране.

— Макар… — голос Боева был хриплым и оборвался, внезапно грохнувшись мне на башку и плечи огромной глыбой льда.

— Лебедь, Ерохина… с ней беда.

Лиза

— Прости-и-и!

— провыла, раскачиваясь туда-сюда Марина, размазывая по лицу слезы и кровь.

— Заткнись, а!

— огрызнулась я, вслушиваясь не почудился ли мне отдаленный гул двигателя, и поднялась, морщась от уже боли в ребрах, к которой притерпелась за последние сутки.

— Не бросай меня, умоляю!

— тут же дернулась за мной девушка и заорала схватившись за сломанную ногу.

— Да, бля, сиди ты спокойно!

— рявкнула я на нее и снова скривилась от резкого вдоха.

— Еле-еле же тебе смастерила эту гребаную шину!

Я же не твой подлый долбо*б поклонник с дружками, чтобы бросить тебя в такой жопе.

А в жопе мы оказались, честно признать нужно, феерической.

Всю неделю долбанутая мажорка пила из нас с Вороновой кровь и изволила кушать мозг.

То пыталась сбежать из-под надзора, типа мы ее на ровном месте прозевали.

То ввязывалась в разный гемор, натуральным образом залупаясь на всех подряд в клубах, по которым шаталась вечерами, и вынуждая нас ввязываться в потасовки.

Норовила прогнуть нас и сделать холуйскими девочками принеси-подайками.

Разок полезла ко мне целоваться прилюдно и лапать за грудь.

К Евгении вообще в постель сунулась, когда та спала в комнате по соседству со спальней Марины, которую нам отвели в доме Коновалова.

И много еще всяко-разного веселья (на ее стервозно-мажорский взгляд, конечно) исполняла.

А между делом успевала доставать и портить жизнь и всем вокруг.

Прислуге в доме, девчонкам из салонов красоты, по которым таскалась, продавцам из бутиков, да просто иногда прохожих, коим не свезло с этой поганкой пересечься.

И апофеозом этого шестидневного п*здеца стал “выезд на природу” этой дуры гадской в компании новейшего (всего два дня как гениталиями зацепились) возлюбленного — такого же бесящегося от дурного жира мажорчика и парочки его друзей-прихлебателей.

Им же мало было сначала на моторках по реке нарезать круги, потом бухими на джипах носиться по лесным колдобинам, вопя, как неупокоенные упыри и паля в воздух холостыми.

Реальной охоты всхотелось этим жертвам неудавшихся абортов.

В начале лета.

Когда у зверья малышня как раз.

И никто же им и слова против не сказал, по щелчку пальцев вертолетик небольшой подали, любой, бл*дь, каприз за ваши бабки!

Твари.

И мажоры эти, и те, кто ради их бабла хоть на что готов.

Места в вертолете после того, как туда наш тупорылый объект с компанией влез, осталось только одно, и эти дебилы и настаивали чтобы вообще нас не взять с собой.

Пришлось доходчиво объяснить, что тогда внезапно пилот у них может потеряться.

Эти-то уроды неприкасаемые, а он — нифига.

Полетела я, мы с Вороновой монетку бросили, не видя особой разницы кому терпеть матерные высеры от “хозяев жизни” в процессе.

Хотя сейчас думаю, что нужно было ни черта не церемониться и сломать-таки руку пилоту или там приборную панель расхреначить на крайний случай.

Или бошки долбо*бов, что втянули наш объект в это говно, а после того, как вертолет хернулся, тупо свалили, бросив дуру Марину со сломаной ногой тут в лесу.

Пилот наш убился, у меня сотряс, походу, и ребрами приложилась, у Коноваловой нога вон, а мажористым у*банам — хоть бы что.

Так, синяки-царапины, и пока я мозги в кучу после падения собирала, вытаскивала из вертолета Марину, искала из чего бы ей фиксацию для ноги сделать, они по-тихому рассосались, забрав с собой и все винтовки.

Мрази!

— Прости меня, Лиз… — завела по-новой свою песнь раскаяния Коноваловская наследница.

— Прости за все… За то, что я так с вами… Прости!