— И почему мы в Петербурге не завели себе такой роскоши? — спросил Алекс, разглядывая интерьеры в стиле довоенной номенклатуры. — Как было бы удобно: не надо возвращаться под утро с другого конца города… Пришел, принял душ, выпил водочки — и снова человек.

— Думаю, девчонки будут против, — сказал я. — Они не очень-то жалуют, когда с утра напиваются.

Я с интересом разглядывал интерьеры.

Тут были и крашеные серой канцелярской краской стены. И стол, обитый старым вытертым плюшем, а на нём — зелёного стекла, как у самого товарища Ленина, лампа; и красный палас на полу, и даже фикус с широкими лопастеобразными листьями. Почти целую комнату занимал исполинский деревянный секретер с множеством отделений, для хранения документации…

— Сам по комиссионкам бегал, — с затаённой гордостью поведал Владимир. — Все предметы — настоящие. Вот этот стул, например, принадлежал Осе Бродскому.

Мы с шефом посмотрели на невзрачную, изрубленную по краю ножом табуретку с овальным отверстием в центре сиденья, и на всякий случай уважительно ахнули.

Кухня была под стать квартире. На окнах — белоснежные занавески в мелкий голубой цветочек и весёленькую надпись «Миндзрав». Вместо плиты — настоящий примус, а холодильник я не сразу опознал в небольшом овальном гробчике с надписью «Зил».

Стол покрыт чистой клеёнкой в зелёно-коричневую клетку, вместо обоев на стены была поклеена та же клеёнка. Из динамика негромко вещало радио.

— Я здесь душой отдыхаю, — мы уселись на табуреты — обычные, не Бродского, а Владимир принялся хлопотать. — Как чувствую — не могу больше: интернет, айфоны, гиперзвуковые ракеты, автомобили, которые заряжаются от обычной розетки… Так прихожу сюда, закрываю окна, и представляю, что я всё ещё «там». Сейчас выпью чаю, и отправлюсь на поэтический вечер в кружок слесарей завода «Серп и Молот».

Рассказывая, он достал из холодильника хрустальный лафитничек, тарелочку с нарезанной, посыпанной лучком, селёдкой, другую — с прозрачным розовым салом. Сосиски улеглись рядом с сваренной в мундире картошкой, нам с Алексом достались разнокалиберные рюмки. Ему — водочная, похожая на небольшой гранёный стаканчик — в народе такие зовут «чекушка», а мне — ликёрная, с золотым ободком, от какого-то помпезного сервиза.

— А ты всегда хранишь на конспиративных квартирах свежие, готовые к употреблению продукты? — как бы невзначай спросил Алекс, сооружая себе бутерброд из чёрного хлеба и селёдки.

— Наш девиз: всегда готов, — отшутился Владимир. — А впрочем, ты прав, Сергеич. Я уже давно здесь живу.

— А как же твой домик на Клязьме? — удивился шеф. — Ты же мечтал, я помню… Рыбалка на рассвете, жареные караси… И женщина.

По лицу Владимира прошла судорога.

— Был, — разлив из лафитника в три рюмки, он хлопнул свою, не закусывая и налил повторно. — И домик был и женщина была… Как её там? Ниночка? Манечка?.. Но видишь ли, Сергеич…

— Вижу, — кивнул Алекс. — Да не оправдывайся, сам такой. Любовь — она бывает только один раз. Всё остальное — пародия. Мучительная и беспощадная, — Алекс тоже выпил, словно это был тост. — Вот и Сашхена пытаюсь вразумить, чтобы не наделал тех же ошибок, что и мы…

Самое смешное: и Алекс, и Владимир выглядели так, что им нельзя было дать больше тридцати. Я до сих пор не до конца верил в их разговоры про бессмертие. Доказательств-то никаких.

— Кто был в том лимузине? — рассуждения о смерти натолкнули на мысль о загадочном старике. — И почему вы испытываете к нему такой пиетет?

— Великий князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский, — Алекс откусил сразу половину бутерброда и принялся со вкусом жевать.

— Это я уже слышал. Дальше-то что?

— Это глава Совета, — ответил Владимир. — Собственно, он и основал его, после подавления мятежа Лжедмитрия, в одна тысяча шестьсот десятом году.

— Он же тогда умер, — я уже успел взять телефон и открыть нужную страницу в википедии.

— С кем не бывает, — пожал плечами Алекс. Я вот тоже умер — как ты знаешь, стрелялся и не перенёс ранения в пах. А Володенька — покончил самоубийством. Все мы, знаешь ли… — он покрутил пальцами в воздухе. — Ты, например, тоже мёртв — зарезан бомжами в старом метро. И ничего.

— Умер — шмумер, — произнёс Владимир с непривычным акцентом. — Лишь бы здоров был…

Я моргнул. Услышал, как скрипят собственные зубы и попытался ослабить челюсти.

— Умер?

— А что, я тебе не говорил? — Алекс легкомысленно махнул наколотой на вилку и надкушенной сосиской. — Извини, запамятовал. Но документы все Котов выправил — комар носу не подточит. Можешь на кладбище сходить. Вполне приличная могилка.

Я стал лихорадочно перебирать в памяти тех, кого известие о моей смерти могло потрясти. Отец — сам давно на кладбище; одноклассники и однокашники, по-моему уверены, что я погиб ещё в Сирии… Так что, по большому счёту, никого эта новость не шокировала.

— Саша прав, — неожиданно сказал Владимир. — Когда ты видел князя в последний раз?

— Дай Бог памяти… Лет тридцать назад, — задумчиво ответил Алекс. — Дело о Голубятне на желтой поляне, помнишь? Его тогда сильно занозило.

— Похоже, сейчас его занозило не меньше, — буркнул московский дознаватель.

— Совет — его детище, — кивнул шеф. — И мысль о том, что внутри, в самом яблочке, завёлся червь…

— Это вы про мага, который делает запрещённые артефакты, — догадался я. — Значит, всё это время… вы искали именно его?

Алекс кивнул.

— Мы не можем рисковать. Почуй этот сморчок опасность — и непременно разразится несчастье. Так что действовать надо было тонко, я бы сказал, ювелирно. И тут подвернулось это дело с вервольфами, — он посмотрел на Владимира.

Московский дознаватель поморщился, затем с силой провёл рукой по лицу, словно стряхивая паутину.

— Они мне доверяли, — сказал он. — А я позволил их убить.

— Так было нужно, — Алекс наклонился над столом и похлопал московского дознавателя по плечу.

А я подумал, что с этой стороны Алекса ещё не знал. Нет, я догадывался, что он одержим своей работой. Что отдаёт ей всего себя, целиком. И требует того же от других. Он просто не понимает: как можно работать по-другому…

Но чтобы лишать кого-то жизни ради идеи, ради того, чтобы что-то доказать… Это для меня было ново.

Интересно: а меня он может вот так… ради идеи?

Я посмотрел на часы. Ходики с еловыми шишками вместо гирь исправно отмеряли секунды.

— Десять утра, — мне дико, до одури захотелось выпить. Но моя рюмка стояла нетронутой, и впредь так и будет.

— Нич-чего себе! — вскричал шеф, вскакивая и чуть не опрокидывая табурет. — Еле-еле хватит, чтобы поспать.

Мы с Владимиром переглянулись.

— Сергеич, ты не перегрелся? Какой сон? — спросил московский дознаватель.

— Обыкновенный, — пожал плечами Алекс. — Надеюсь, у тебя найдутся продавленный диван и кушетка для двух уставших друзей?

Он встретил дружное непонимание.

— Ладно, слушайте, — шеф взял алюминиевый чайник, наполнил его водой, и ловко запустив примус, водрузил его на горелку. В кухне запахло горячим металлом и керосином. — Всё так или иначе решиться на балу. Мы об этом уже говорили, — он по-очереди посмотрел нам в глаза. — Сейчас рыпаться смысла нет — только нарвёмся на очередные неприятности. — Бал начинается в десять. У нас будет целых два часа, чтобы во всём разобраться — прорва времени!

— Ты уверен? — неожиданно робко спросил Владимир.

— Нет, — честно ответил Алекс. Чайник засвистел, и он, обжигаясь, снял его с примуса. — Но другого плана я пока не придумал. Если хотите слышать всё до конца, скажу: мы с этим делом облажались. Ладно, я облажался. Думал, приеду в Москву — и тут же всё станет ясно. Я забылся. Привык, что в Питере все меня боятся. Старею, наверное…

— То есть, ты предлагаешь просто идти на бал, там поставить на карту всё, вплоть до наших жизней, и ждать, что нам подарит судьба, — уточнил Владимир.