Алекс посмотрел на друга, а потом поджал губы. Скорбно покачал головой…

— Володенька, а ты перестал быть либералом. Вспомни, ещё каких-то тридцать лет назад ты готов был сражаться с Советом до последней капли крови. А ведь это — те же самые люди.

— Времена меняются, — буркнул Владимир, вцепившись в рулевое колесо. Было видно, что костяшки пальцев его побелели от напряжения.

— Да-да-да, — раздраженно закивал шеф. — И мы должны измениться вместе с ними. Но ты?.. Ты же волком готов был выгрызать этот их бюрократизм, эти бесконечные пункты и подпункты о вменяемости и невменяемости. А теперь? Что изменилось?

— Изменился угол зрения, — грубо бросил Владимир. — Всё, знаешь ли, зависит: по какую сторону баррикад лично ты.

Я слушал во все уши, и ничего не понимал. Хотя говорили и по-русски, сейчас это был совершенно незнакомый язык.

— Если помнишь, я тоже состою в Совете, — флегматично сказал шеф. — И что греха таить, бывал я на этих баррикадах. И по ту сторону, и по эту. И даже сверху. Но я никогда, ни при каких обстоятельствах, не собираюсь быть ПОД.

Владимир ударил по тормозам. Чайка пошла юзом, и хорошо, что в этот момент на дороге, кроме нас, больше никого не было.

Меня кинуло на левую дверь.

Съехав на обочину, Владимир отстегнул ремень безопасности, и всем телом повернулся к нам, упёршись рукой в спинку сиденья.

— Ты думаешь, я прогнулся, да? — тихо спросил он. — Думаешь, встал на задние лапки и принялся жонглировать кусочком сахару? А ты знаешь, что это такое: когда к тебе приходят, и тащат в ночь, ничего не объяснив, молча… А потом бросают к стенке. И за что? Всего лишь за вирши. За крошечную рифму, две строки, которые ты сочинил на досуге, под настроение, когда за окном выла метель и от холода трещали деревья?..

— А за деревнею — дыра, — неожиданно сказал шеф таким голосом, что Владимир замолчал. — А в ту дыру, наверно, валилось солнце каждый день. Медленно. Но верно.

Установилась такая тишина, что стало слышно, как где-то в небе, над зеленеющими полями, поёт жаворонок.

— Ты помнишь, что было после того, как ты сочинил эту ману, Володенька? — тихо спросил Алекс.

— Катастрофа Юнкерса под Тифлисом. Смерть патриарха Тихона… Да что ты мне нудишь? — Владимир ударил кулаком по рулю. Вся машина содрогнулась. — Очень хорошо я всё помню. И поэтому — именно поэтому — я перестал быть либералом. Потому что лучше они — меня, чем я… всех остальных.

Мне припомнился мальчик Миша, которого мы встретили в поезде. Его навязчивая мелодия, и как этот самый поезд, завиваясь штопором, пронзал низкие тучи…

Владимир завёл двигатель, и злобно дёрнув длинный рычаг переключения передач, вырулил обратно на дорогу. Вдавил педаль газа.

— Я тебя не виню, — неожиданно сказал Алекс. — Ты всё делаешь правильно, Володенька, и я даже рад за тебя — за то, что ты теперь можешь обойтись… Извини. Я просто волнуюсь.

— Всё будет хорошо, — буркнул Владимир.

Дорога перед нами была бела и пуста.

Некоторое время Чайка летела невозбранно, в приоткрытых стёклах свистал ветер. Потом Алекс поёрзал на сиденье и спросил:

— Как ты думаешь: а почему Совет решил собраться именно сейчас?

Тон Алекса мне не понравился.

Я что хочу сказать: если уж он чувствует себя неуверенно, причём, до такой степени, что выражает это прилюдно… То что делать мне?

— Я лично смекаю, — после раздумий сказал Владимир. — Вервольфы подсуетились. Посуди сам: у них — неприятности, и расследовать их приезжает какой-то чужой дознаватель.

— А они привыкли к тебе, — кивнул Алекс. — Знают, чего ожидать, где соломки подстелить…

— А у тебя — ручной стригой, в роли помощника, — Владимир бросил мне через зеркальце дружелюбный взгляд и подмигнул. — Вот Пантелей и затемпературил. Решил разъяснить этого стригоя, а вместе с ним — и самого дознавателя.

— То есть, диверсия направлена против меня, — задумчиво кивнул Алекс. — Ну… это упрощает дело.

— Можно вопрос? — я всё-таки решил подать голос. — Почему, если вервольфы так хорошо относятся к Владимиру — расследование не поручили ему?

— Это очень просто, — пожал плечами Алекс. — Не поручают расследовать убийство жены — мужу. Дяде — оперировать племянницу. Адвокату-отцу защищать в суде преступника-сына…

— Я слишком долго работаю с вервольфами, — пояснил Владимир. Я их знаю, как облупленных, вдоль и поперёк. Знаю их слабые и сильные стороны, знаком с их заморочками и заскоками… И именно поэтому могу за деревьями не увидеть леса.

— Я понял, — кивнул я. — Вас они тоже знают, как облупленного. А нас — нет. Вот и решили напрячь всех, кого надо и кого не надо.

— Всё будет хорошо, — повторил Владимир.

Перед Чайкой как-то вдруг, неожиданно, выскочила Москва.

Город встретил неприветливо. Ревели автомобили на Кольцевой — с неё мы выбирались, как партизаны из окружения. В окна бил пыльный сухой ветер, но ни Владимир, ни Алекс почему-то не изъявили желания закрыть окна.

Москва грохотала, как миллион набитых камнями бочек.

— Мы скоро приедем, — вдруг сказал Владимир. — И поэтому позволю себе дать пару советов, — он подождал, что скажет Алекс, но тот лишь фыркнул, и демонстративно уставился в окно. — В Совете действительно адекватные люди, и поэтому не надо сарказма, ладно?

— А с чего ты взял, что будет сарказм? — подчёркнуто вежливо осведомился шеф.

Казалось, от их вчерашних, тёплых дружеских отношений, ничего не осталось.

— Я тебя умоляю, — вздохнул Владимир. — Сколько я тебя знаю, только так ты общаешься с властью.

— Кто-то же должен, — буркнул Алекс, сделавшись похожим на непослушного сорванца. — Кто-то, Володенька, должен быть в оппозиции. Напоминать этим напыщенным индюкам, что есть сила и кроме той, что у них…

— И напыщенными индюками их называть не надо, — мягко укорил Владимир. — Ты удивишься, но они и без тебя довольно много о себе понимают.

— Я бы сказал, слишком много.

— Ты опять за своё?

— Ладно, ладно, я постараюсь, — недовольно поднял ладони кверху Алекс. — Если тебе, Володенька, хочется, чтобы я был белым и пушистым — я буду белым и пушистым.

— Да не мне!.. — взвыл Владимир. — Это тебе самому нужно. И твоему кадету, — вновь быстрый взгляд в зеркало, на меня. — Чтобы не отнеслись к вам, аки к волкам позорным…

У меня зазвонил телефон.

К моему удивлению, не успел я ответить, как Алекс ловко выхватил трубку, активировал панель, и крикнул:

— Да?..

…бийство… — долетели до меня обрывки. — На складе…

— Легки на помине, — шеф бросил трубку на сиденье рядом со мной и торжествующе посмотрел на Владимира. — Заседание отменяется, господа присяжные заседатели! — крикнул он радостным полегчавшим голосом. — У нас тройное убийство. Разворачивай машину, Володя. Полетели.

— Ты не можешь так поступить, — с угрозой предупредил Владимир. — Так нельзя.

— Нельзя? — Алекс подскочил на сиденье и приблизил лицо к Владимиру. — Я тебе скажу, что такое нельзя… Нельзя оставлять трупы на солнцепёке — раздует. Нельзя упустить следы, которых через пару часов может уже и не быть. Нельзя бросать дело из-за чьих-то чужих амбиций.

— Александр Сергеевич… — начал московский дознаватель.

— Тамбовский волк тебе Александр Сергеевич, Володенька, — на удивление беззлобно, даже устало, ругнулся шеф. — У нас на руках тройное убийство. И согласись, это факт кроет все остальные.

— А как же Совет?

— Заседание состоится согласно регламенту, в ночь после бала, — отрубил шеф. — Я, если ты помнишь, тоже член Совета. А решение должно приниматься единогласно. Чего в данном случае я лично не наблюдаю.