Увлёкшись своими мыслями, я рассчитывал, что шеф остановится возле Хама и откроет пассажирскую дверцу, но он, даже не глянув в сторону джипа, прошествовал мимо.

— А ты куда-то торопишься, кадет?

Я смутился. Свои отношения с Мириам, перед Алексом я старался не афишировать. Можно сказать, щадил его чувства — после того, как узнал, что он в своё время тоже неровно дышал к моей девушке. Он тогда наговорил много умных слов, про Ш’хину, Софию и их роль в истории мирового коммунизма — я даже потом об этом почитал, но так ничего и не понял. Точнее — не поверил. Ерунда какая-то. Мириам — обычная девушка. По крайней мере, в моих глазах… И пусть остаётся такой во веки веков, аминь.

— Да нет, в общем-то…

— Ну, вот и хорошо, — Алекс улыбнулся добро, как он это умел. Обычно такая улыбка предвещала много испытаний — и духовных и физических. Так что я малость собрался. — Пользуясь тем, что ночь у нас освободилась, я решил познакомить тебя с иными аспектами нашей работы.

— Какими?

— Такими, до которых раньше не доходили руки.

Я не стал уточнять. Достаточно хорошо знал шефа: раз ничего не говорит — значит, проще показать.

Некоторое время мы шествовали по ночным улицам. Точнее, Алекс шествовал — размашисто ударяя тростью в асфальт тротуара, откинув полу крылатки — чтобы быстрее выхватить револьвер, если что. И иногда прикасаясь пальцами к краю цилиндра — если видел красивую женщину, или знакомого… Я просто шел рядом.

В лётной кожаной куртке, в простых джинсах и высоких ботинках, рядом с разодетым шефом я казался бедным родственником. Но натуру не переделаешь: ему было удобнее в цилиндре и крылатке, а мне — в джинсах и куртке. Привычка, как говорят — вторая натура.

Тем более, представить, как хожу по городу, среди людей, в шелковом цилиндре и с тростью, я не мог. Куры ведь засмеют.

А шеф — ничего. Ходил. И что характерно: никто над ним не смеялся… Главное — чувствовать себя в своей тарелке, — говорил отец Прохор. А что на тебе надето — майка с логотипом «Металлики», или монашеская ряса — дело десятое. Важно знать, кто ты есть внутри.

Мне кажется, я с этим знанием ещё не определился. Нет, не так… Долгое время я чётко знал, кто я такой: военный переговорщик. Потом, после ранения, я стал бродягой, и чуть не сошел с ума, потому что годами выстраиваемые барьеры, тренированные рефлексы и специфические знания вдруг оказались не нужны…

Потом меня подобрал Алекс, и казалось, жизнь удивительным образом наладилась. Пока мы не столкнулись со старым врагом шефа, Антоном Лавеем. И тут-то всё и полетело кувырком…

— Пришли, — сказал шеф, останавливаясь перед лестницей, которая вела не вверх, а вниз от тротуара.

Я посмотрел на вывеску. Тусклая и неприметная в свете ночных фонарей, она не сверкала неоном, не заманивала яркой картинкой, и судя по названию, отнюдь не обещала приятного отдыха.

— Заупокой, — прочитал я на вывеске. — Это что, бюро ритуальных услуг?

— Пивнушка, — смачно выговорил Алекс. — Сиречь — заведение, в котором отпускают напитки по сходной цене, лицам, достигшим определённого уровня.

— Вы хотели сказать — возраста?

— Что хотел, то и сказал. Будь внимательней, кадет. И главное… — он уже спустился на пару ступеней, и обернулся ко мне, глядя снизу вверх. — Продолжай не расслабляться.

На двери, обклеенной бумагой «под дерево», красовался желтый смайлик величиной с теннисный мяч. Когда Алекс протянул руку, чтобы нажать звонок, смайлик подмигнул и высунув красный язык, плотоядно облизнулся. Стало заметно, что смайлик имеет довольно острые клыки, измазанные нарисованной кровью.

Дверь открылась с замечательным потусторонним скрипом. В нос ударило смесью тушеной капусты и прокисшего пива, а также плесенью и почему-то мокрой собачьей шерстью.

Капуста и прокисшее пиво — это морок, иллюзия, — понял я, как только переступил порог. А вот псина — настоящая.

В дальнем конце просторной комнаты горел камин, от него до самой двери тянулась барная стойка, сработанная из разнокалиберных кусков мрамора и гранита. Не просто кусков, — понял я, приглядевшись. — Это могильные камни, аккуратно подогнанные друг к другу. На многих виднелись потускневшие надписи и портреты с датами.

Однако чувство юмора у здешних хозяев…

С нашей стороны барную стойку дополнял ряд высоких табуретов, а с другой — барменша.

Я моргнул. Даме на вид было за сорок. Громадных размеров грудь рвалась наружу из кружев тонкой батистовой блузки… Что было выше этой груди я разглядел гораздо позже. Поймите меня правильно: нечасто удаётся увидеть столь впечатляющий… объект.

— Стригой… стригой…

Шепот полз по бару, как болотный туман. Увлечённый осмотром барменши, я не сразу сообразил, что направлен интерес в мою сторону. А когда сообразил — невольно потянулся к пистолету.

Ощущение взглядов было почти физическим. Они словно прокалывали кожу, проникая внутрь, в самую плоть… Это было очень неприятно.

— Остынь, кадет, — негромко приказал Алекс. — Просто дай им себя рассмотреть.

— Что-то мне не нравится, когда меня так рассматривают, — буркнул я, подавляя желание спрятаться за спину шефа. Кулаки я держал сжатыми, глубоко в карманах куртки — во избежание.

— Руки, кстати, покажи, — мягко посоветовал шеф. — А то, не ровен час, подумают…

— Может, тогда уйдём?

— Ещё чего, — Алекс снял перчатки, цилиндр, зажал трость под мышкой. — Привыкай, кадет.

— К чему?

— К тому, что не все вокруг лохи, кроме тебя, — и он, не оглядываясь, пошел к барменше.

Я знаю, что Алекс при этом обворожительно улыбался, и протягивал к женщине обе руки… А я, стараясь не обращать внимания на враждебные взгляды, направился к столику в самом тёмном углу.

Лавей меня пометил. Почти превратил в такого же, как он, энергетического вампира. Или, как говорят культурные люди — стригоя. «Почти» — потому что я так и не прошел конечной инициации. Колдун погиб раньше. Но от первой метки меня это не избавило.

Когда Лавей погиб, я чуть было не отправился вслед за ним — всё шло к тому, что восход солнца просто меня сожжет.

Сейчас я нередко ловлю себя на мысли, что просто выйти на солнце — было бы гораздо гуманнее…

Прошел почти месяц, а я до сих пор не переношу тесных замкнутых помещений, подвалов и прикосновений серебра к голой коже. И не потому, что оно обжигает — это-то как раз и не проблема. Просто у меня развилась адская идиосинкразия. Как увижу серебро — так представляю себя замотанным в цепи и похороненным заживо в гробу…

Побочным эффектом моего выздоровления стала некоторая обесцвеченность — волосы словно вобрали в себя тусклый оттенок серебра, с кожи исчезли все веснушки, а глаза сделались бледно-голубыми. Как ледышки. Словом, пропал весь меланин.

Еще есть такая штука: гемоглобин. В моём организме его теперь недостаточно. Приходится восполнять, поглощая плохо прожаренные стейки, гранатовый сок и морковку тоннами. А в тумбочке рядом с кроватью хранить стратегический запас гематогена.

В то же время я стал как будто сильнее. Это свойство первой заметила Антигона — когда попросила меня перетащить сейф из офиса в кабинет шефа, и я спокойно поднял его один, без посторонней помощи. Ночное зрение, опять же — штука удобная. И нюх, как у сеттера… Вот он доставлял больше хлопот, чем радости. Жженные перья, чужой перегар, горелая полынь — эти запахи могли вырубить обоняние на неделю. Страшно подумать, что будет, если я нюхну нашатырного спирту… Но экспериментировать — дураков нет.

Интересно: до нынешнего момента, от окружающих я никакой антипатии не наблюдал. Девчонки в офисе пришли к единодушному мнению, что подлецу — всё к лицу; Мириам заверила, что любит меня всякого, и с белыми волосами, и вообще без оных — если придётся. Остальные женщины относились ко мне ровно… Впрочем, «остальные» — были сплошь пассии Алекса, а на его фоне любой смотрелся бледно. Так что я не в обиде.