Еще левее стаффажем мастер изобразил нечто поистине необычное: странные гигантские архитектурные постройки, которые и в наше время с нашим опытом модернизма и с нашими техническими возможностями следовало бы назвать архитектурой будущего (правда, недалекого).

Четыре небоскреба. Первый напоминает гипертрофированную кремлевскую башню. Второй – увеличенную в несколько раз Большую парижскую арку с усеченным верхом. Третий – странную обсерваторию. Четвертый – гигантскую колонну.

Что означает странный постмодернистский город-фантазм?

Что пригрезилось феррарскому мастеру в 1460 году?

Огромные башни расположены в том месте картины, где художники Возрождения показывали эпоху до пришествия.

Истина разрушила мир заблуждений. Навсегда превратив его в «прошедшее время несовершенного вида». Это старое, непросвещенное, непросветленное время изображалось в виде всевозможных руин.

При чем тут футуристические башни?

Возможно, художник вообразил будущее.

Вернее, два времени: будущее «близкое» и будущее далекое.

Будущее «близкое» – наша эпоха. Эпоха XXI века. Время башен. Posthuman architecture. (Кстати, изображено с прозорливой точностью.)

Будущее далекое – время уже не после первого, а после второго Пришествия. Откуда сегодняшняя действительность должна казаться старой, непросвещенной, непросветленной.

Это воображенное сегодня феррарский маг Козимо Тура и представил на картине «Пьета» из музея Коррера в виде гигантских вавилонских башен, символизирующих тщетные попытки прогресса и науки в эпоху модернизма проникнуть в тайны мироздания.

Вкусить плод Древа жизни.

И добраться до заповеданных небес.

Две фотографии.

На первой коллекционер Нортон Додж стоит возле деревянной скульптуры Леонида Сокова, изображающей Генерального секретаря коммунистической партии Советского Союза Леонида Ильича Брежнева на трибуне.

На второй Додж надавливает на голову генсека, и у того из-под трибуны неожиданно выскакивает увесистый фирс в «силе».

Коллекционер хохочет.

Шутка кучера Ионы превратилась в политическое высказывание.

В сатиру.

В произведение искусства.

В ХХ веке художники-модернисты во многих странах обратились к примитивному (в том числе народному) творчеству.

Вспомним «новый примитив» одного из любимых художников нашего героя Михаила Ларионова.

Соков, любящий культурные аллюзии, написал сознательную реплику знаменитой картины Ларионова «Венера» из Государственного Русского музея под названием «Весна».

Наш художник сохранил все основные составляющие вышеупомянутого произведения. Разве что заменил имя «Михаил», написанное крупными литерами в правом нижнем углу, на «Леонид». Простыня в картине обернулась оконной занавеской. Птичка, несущая письмо в клюве, обрела сексуального партнера и присела исполнить свой весенний долг на ларионовское цветущее дерево. Да ларионовский амур прикинулся зайцем с обложки журнала «Плейбой».

Если эстетика образов Ларионова из цикла «новый примитив», написанных в 1912 году, одновременно напоминает рисунки на заборах и первобытные петроглифы, то эстетика «Весны» Сокова тяготеет к так называемому «народному творчеству». И подобна изображениям на русских прялках или на филенках дверей деревенских изб.

Но вернемся к шутке.

К шутке как способу описания мира.

В искусстве Сокова можно обозначить следующие типы шутки.

1. Абсурдная («Угол зрения», «Черное море»).

2. Социальная («Прибор для определения национальности»).

2. Политическая («Очки для каждого советского человека», «Залп „Авроры“», «Андропов», «Русская народная игрушка», «Сталин и Гитлер»).

3. Культурологическая («Встреча двух скульптур», «Мостик Моне», «Фонтан»).

Юмор, шутка, совмещение несовместимого – излюбленные приемы направления, получившего с легкой руки художников Виталия Комара и Александра Меламида название «соц-арт».

В творчестве Леонида Сокова проявились подлинная народная смекалка и нетривиальный артистизм, что выгодно отличает мастера от коллег по клубу и придает особый шарм его искусству.

Когда появились юмористические изображения? И когда шутка обрела легитимный статус в высоком искусстве?

В петроглифах и геоглифах первобытных людей, так же как и в культовых изображениях древних цивилизаций, шутке места не было.

Юмористическими с точки зрения современного человека выглядят эротические изображения, найденные археологами среди артефактов погибших Помпей. Шутки помпейцев сосредотачивались на гротескном изображении мужского детородного органа.

При входе в жилища подвешивались звонки. Звонки представляли собой отлитые из бронзы крылатые фирсы «в силе», изображенные в виде автономных от тела человека существ с крыльями, хвостом с фирсовой головкой на конце, двумя ножками и дополнительным фирсиком между этими ножками также в боевом состоянии. К штуковине подвешивались несколько колокольчиков.

И «стар и млад», пришедший в гости, перед тем как войти в дом, должен был хватать металлический фирс и трясти железными м…и!

Помпейские жители изображали также людей с фирсом ниже колена. Или с фирсами, превосходящими их собственный рост. Двуглавых фирсов. Фирс, завязанный в узел. Железного фирса, бодро шагающего на человеческих ножках, и так далее.

Что означали подобные предметы для жителей древнеримского города, сметенного стихией с лица земли вслед за Содомом и Гоморрой, бог знает. Или, вернее, «ихние» боги знают.

Такое впечатление, будто речь идет о фирсопоклонниках – жителях Зазеркалья художника «Лени Пурыгина Гениального из Нары».

На протяжении веков гротескные образы появлялись в творчестве разных художников. От Босха до Гойи. Но ни улыбки, ни смеха они не вызывали. Смешная карикатура зародилась во времена Возрождения и до недавних времен не была востребована в grand art.

В деле уничтожения искусства изобретательный модернистский молох использовал всевозможные средства. В том числе абсурдные и парадоксальные приемы.

Вот несколько классических примеров.

«Писсуар» Марселя Дюшана – десакрализация музейного пространства.

«Это не трубка» Рене Магритта – подрыв доверия к возможности адекватного изображения мира.

«Усатая Джоконда» того же Марселя Дюшана – святотатственный жест. Я надругался над культурной «иконой». Господа, гром не грянул, ад не разверзся, я жив. Бога искусства нет.

В первой половине ХХ века подобные жесты артикулировались как искусство. Во второй половине того же века, в эпоху постмодернизма, шутка, комикс, карикатура (скажем, в творчестве отечественного художника Юрия Альберта) и вслед за ней анекдот приобретают законный статус в эмпиреях высокого искусства.

Слово «смешно», брошенное в музее, нынче является похвалой, что было немыслимо в предыдущие невинные времена.

В качестве примера можно привести работы американского художника Ричарда Принса из серии «Скажи мне все» (1988).

На голубом небе с облаками записан анекдот:

«Вот как выглядит женщина с утреца! Догоняет сборщика мусора и спрашивает: „Не опоздала ли я выкинуть мусор?“ Сборщик мусора отвечает: „Ничуть, мэм, прыгайте в контейнер“».

Или вот еще одна вещица из той же серии (художник написал таких картин не один десяток):

«Я так понимаю, что ваш муж утонул и оставил вам два миллиона долларов. Уму непостижимо: два миллиона долларов, при том что он не умел ни читать, ни писать». – «Да, – сказала она, – но и плавать тоже».