Ни о чем больше документы не считали нужным рассказывать.

«Молодожены!» — ухмыльнулся сосед и, откинувшись в кресле, снял очки. И вдруг он вспомнил свою далекую свадьбу — священника в золотом облачении, венчальные свечи, невесту в белой фате с флердоранжем, поздравления, пьяные санки в снегу.

«Всё же была красота...» — вздохнул уполномоченный.

Комната новым жильцам не понравилась. Но огорчать друг друга им не хотелось, — они ведь и в самом деле были молодожены.

Женщина подошла к двери балкона, попыталась открыть ее. Отсыревшая за зиму дверь не поддалась ее руке в тесной белой перчатке. Тогда мужчина сильным движением рванул ручку двери. Желтые полоски бумаги с треском прорвались, и свежий воздух ворвался в комнату. Он внес с собой звон и грохот трамваев, нетерпеливое гудение автомобилей, невнятный гомон улицы большого города.

На балконе новым жильцам показалось чудесно. Зимний снег только-только начал таять, и крупные капли с легким стуком падали с крыши на пушистую шубку, белую шапочку, шинель. Но железные перила уже успели стряхнуть надоевший им за зиму снег. Весенние рваные облака быстро неслись по голубому небу.

Мужчина и женщина стояли рядом, держась за руки как дети, вдыхая воздух, пахнувший весной, и когда они вернулись в комнату, она представилась им не в таком мрачном виде. Пожалуй, она даже понравилась им.

Неужели ветер весны был причиной такой перемены? Или, возможно, были к тому причины более веские?

Были, конечно, и стоит о них рассказать.

Двадцать лет назад, окончив петербургское городское училище, Петр поступил чертежником в техническую контору. Так хотел его отец, токарь Константин Логинов: чертежники в ту пору хорошо зарабатывали, и работа их, считал токарь, была чистая, тонкая. По четырнадцать часов в сутки Петр гнул спину за чертежным столом. На третий месяц работы Петр купил себе предмет мечтаний — мягкую шляпу с широкими полями.

Война сорвала с Петра его мягкую шляпу, выбила из рук рейсфедер. Взамен она надвинула ему на самые брови солдатскую серую папаху, сунула в руки винтовку. Пятнадцать месяцев пробыл Петр солдатом царской армии, из них восемь в дисциплинарном батальоне в Саратове — за неподчинение ротному.

В восемнадцатом году Петр ушел добровольцем в Красную Армию, дрался в боях под Царицыном, а по окончании гражданской войны направлен был в Среднюю Азию, к афганской границе. Здесь, у бурных вод Пянджа, в последнем набеге басмачей Петр был ранен.

Сидя в чахлом, опаленном солнцем больничном садике, перелистывая журналы, Петр всё чаще вспоминал родной север: высокие сосны в снегу, реки, скованные льдом, белые летние ночи. Как было не вспоминать их? Раскаленные города Средней Азии, гнилые зимы, кривые дороги, пески, — да, они закалили Петра, но, вместе с тем, утомили его.

Оправившись, Петр демобилизовался. Получая дорожный литер, на вопрос «конечный пункт следования» — Петр, неожиданно для самого себя произнес: «Ленинград». И тут, впервые за много лет, далекий родной город показался Петру близким и достижимым.

В Москве, когда Петр из окна вагона смотрел на суетливый перрон, кто-то тронул его за плечо.

— Товарищ командир, присмотрите, пожалуйста, за моей племянницей, — обратилась к Петру пожилая женщина в старомодном пальто и шляпе.

Петр обернулся. Никакой племянницы он не обнаружил.

— Да вот она, — улыбнулась женщина, торопливо указывая в окно. — Она едет с вами до Ленинграда.

Сквозь двойные зимние стекла Петр увидел на перроне молодую женщину, окруженную провожающими. Женщина была в серой меховой шубкё, в белой шапочке набекрень; в руке у нее был чемоданчик. Она смеялась, и белый пар клубился вокруг ее лица. Это была та племянница, за которой, по просьбе тетушки, надлежало Петру присматривать.

— Будьте спокойны, — сказал Петр. — Присмотрю.

Всю ночь мела метель. Спутнице Петра в непривычном месте плохо спалось. Она несколько раз поглядывала на запушенное снегом окно (занавески неплотно прикрывали его) и вдруг вспомнила злую метель, описанную Толстым в «Анне Карениной», — когда Анна в одном поезде с Вронским едет из Москвы в Петербург.

«Вронский!» — усмехнулась про себя молодая женщина, сквозь фиолетовый свет ночника вглядываясь в спутника: прикрытый шинелью, он спал крепким сном.

Наутро метели точно и не было, — ярко светило солнце, и лишь высокий пышный снег напомнил о ней, затормозив поезд вблизи Ленинграда. Добровольцы из пассажиров деревянными лопатами сгребали с полотна снег.

Вокруг был лес.

Петр обучал свою спутницу, как нужно действовать деревянной лопатой. Очевидно, он выполнял обещания, данные тетушке. Племянница, между тем, раскрасневшись, усердно сгребала снег с полотна, и усердие это не помешало ей заметить, что руководитель ее высок, строен и что у него правильные черты лица. Петр работал в одной гимнастерке, но холода не ощущал.

Вокруг был лес, освещенный алым морозным солнцем, северные высокие тонкие сосны в снегу.

«Ну и Вронский!» — улыбалась про себя молодая женщина, искоса поглядывая на Петра.

Когда поезд вновь бежал мимо пространств, запушенных снегом, она угощала своего спутника кулинарными изделиями тетушки, а тот рассказывал ей о кишлаках, тамошних людях, дальних дорогах.

«Настоящий мужчина! — думала Люся (так звали молодую женщину), раскрашивая в своем воображении рассказы Петра и безжалостно кидая героя в опаснейшие места и приключения. — Викинг!»

«Какая славная девушка!» — думал Петр, отдавая должное кулинарным талантам тетушки и внимательным темным глазам племянницы.

Перед тем как расстаться, Люся сунула Петру номер своего телефона.

Петр еле дождался минуты, когда в душной тишине телефонной будки раздался знакомый голос.

Случайные спутники, они стали встречаться каждый день, гуляли по набережным застывших рек и каналов, ходили вместе в театр.

Петр удивлялся, откуда Люся так много знает о театре и об актерах. Многих известных людей в городе она знала не только по фамилии, но и по имени-отчеству, не будучи с ними знакома. Нередко она заставляла Петра краснеть, восторгаясь какой-нибудь книгой, которой, по словам этой ученой девицы, увлекался весь город и о которой Петр, увы, даже не слыхал.

«Средняя Азия...» — вздыхал про себя Петр.

В течение месяца друзья были неразлучны и наконец неожиданно для самого Петра, зарегистрировались.

Подумать только!

Шестнадцать лет прожил Петр кочевником, — нигде не засиживался дольше нескольких месяцев. Шестнадцать лет прожил Петр военным человеком, — широкополая шляпа, много лет назад купленная в Петербурге на первые заработки, была первая и последняя штатская шляпа. Шестнадцать лет не принадлежал Петр самому себе. За всё это время не было возле него женщины, о которой он втайне часто мечтал.

Он, пожалуй, устал от такой жизни.

И вдруг — всё переменилось.

Он — «вольный». С первого числа он начинает работать в институте по проектированию новых водных путей, картографом. Конечно, он и сейчас отдаст все силы, чтобы быть полезным (об этом не приходится говорить!), но всё же здесь не то что в армии — много легче.

И рядом с ним женщина, его жена. Умная, образованная, аккуратная. Она в его вкусе. Петр испытывал гордость мужчины, идя рядом с ней по улице, оглядывая ее стройную фигуру и гладкие блестящие, черные волосы.

И вот он стоит рядом с этой женщиной, с его женой, в их новой квартире.

Разве можно было не испытывать чувства радости?..

А Люся? Елена Августовна? Было ли ей чему радоваться?

Двадцать три года прожила она в большом сером доме на Васильевском острове. Девочкой она ежедневно гуляла с няней по бульвару, обсаженному ровно подстриженными каштановыми деревьями. Зимой девочка волочила за собой железные саночки, обитые красным плюшем; летом катала желтый широкий обруч. Она засматривалась на чугунную резную ограду церкви, на золотой крендель над булочной, на огромные разноцветные бутылки в витрине аптеки. Когда у нее уставали ножки, няня брала ее на руки и несла к дому, к парадной, где висела медная начищенная дощечка: «Доктор Август Иванович Боргман». После прогулки няня купала свою питомицу в душистой ванной комнате.