Слабеющая оппозиция не прекращает, однако, обвинять Сталина в том, что он находится под влиянием Устрялова. Новым поводом для этого оказывается статья Устрялова «Кризис ВКП», опубликованная в Харбине 18 октября 1926 г.. Раньше харбинская пресса никого не интересовала, теперь и оппозиция, и Сталин жадно к ней приглядываются.

На сей раз обвинение исходит от... Троцкого. Давний покровитель сменовеховства начинает понимать, что силы, которые он все время вызывал, укрепив власть и политическое положение в стране, обращаются против него. Сталин, похитивший у него сменовеховство, народничество, грозит ему уничтожением. Троцкий, будучи вызван на Политбюро для исключения, приводит следующие слова Устрялова, называя его мудрым и проницательным буржуа, к которому Ленин прислушивался и от которого предостерегал: «Теперь необходим новый маневр, новый импульс, выражаясь фигурально, неоНЭП. С этой точки зрения следует признать, что ряд фактических уступок зиновьевцам, на которые пошла недавно партия, не может не внушать серьезных опасений». Далее Устрялов открыто хвалит Сталина: «Слава Политбюро, если покаянная декларация оппозиционных лидеров является результатом их односторонней и безусловной капитуляции. Но плохо, если она — плод компромисса с ними. В последнем случае борьба неизбежно возгорится. Победивший ЦК должен приобрести внутренний иммунитет против разлагающего яда оппозиции. Он должен сделать все выводы из ее поражения... Иначе это будет бедою для страны...

Так должны подходить к делу внутрироссийская интеллигенция, деловая спецовская среда, идеологи эволюции, а не революции... Вот почему мы сейчас не только против Зиновьева, но и определенно за Сталина».

Троцкий заявил, что подлинная опасность исходит со стороны новой буржуазии, подымающей голову, а Устрялов — ее идеолог. Устряловщина же проникает в официальные партийные органы (!) и разоружает партийный авангард пролетариата.

В конце 1926 г. в Москве заседал расширенный исполком Коминтерна. Воспользовавшись случаем, Каменев, отвечая на обвинение в том, что оппозицию хвалит Милюков и меньшевики, решил повторить слова Устрялова, на которые только что ссылался Троцкий. «Я сошлюсь на самого проницательного врага диктатуры пролетариата, — сказал Каменев, — которого именно таким проницательным врагом считал не кто иной, как Ленин, который его неоднократно цитировал». Каменев намекнул на то, что Сталин принимает советы Устрялова: «Господин Устрялов, этот проницательный враг, рекомендующий ЦК сделать все выводы из поражения оппозиции и добить ее, не отказывает в своих советах ЦК». В другом месте Каменев все же заметил, что в СССР «не осуществлены надежды новой буржуазии вроде Устрялова». Но в целом Каменев обвинил ЦК в том, что тот встал на путь «национал-реформистской перспективы».

На этот раз Сталин решил ответить на обвинение в устряловщине, но вновь так же, как и сама оппозиция, опустив национальный подтекст полемики. «Устрялов, — сказал Сталин, — это и представитель буржуазных специалистов и вообще новой буржуазии. Он классовый враг пролетариата... Но враги бывают разные... Есть такие враги, которые стоят на точке зрения свержения советской власти, надеясь на то, что диктатура будет помаленьку ослабевать, перерождаться и пойдет потом навстречу интересам новой буржуазии. К последней категории врагов принадлежит Устрялов... Каменев, — продолжал Сталин, — забыл сказать, что этот самый Устрялов еще больше хвалил Ленина. Статьи Устрялова с похвалой по адресу Ленина известны всей нашей партии. В чем же тут дело? Может быть, тов. Ленин «переродился»?.. Устрялов... хвалит нашу партию за то, что советская власть допустила нэп, допустила частный капитал, допустила буржуазных спецов. «Для чего ссылается тов. Каменев на Устрялова?» —ехидно спросил Сталин, понимая, что тот бессилен привести свой главный аргумент. — Может быть, чтобы показать, что партия у нас переродилась?.. Сказать это прямо Каменев не решился».

Ни Каменев, ни Сталин, каждый по своим причинам, не хотели указывать на национальный подтекст Устрялова. Сталин же воспользовался случаем, чтобы сказать, что похвала Устрялова не криминальна, а похвала меньшевиков и кадетов — криминальна.

Эзоповские сравнения Сталина с Устряловым на этом не прекращаются. В своей последней статье, опубликованной перед XV съездом партии, Зиновьев нападает на Кондратьева и Чаянова за то, что они являются будто бы представителями «кулацкой партии», а Кондратьева называет «московским полпредом» Устрялова.

Зиновьев напоминает о том, что партия в 1921-1922 гг. дала отпор непролетарским течениям. Он наверняка хочет этим напомнить читателям о своей борьбе со сменовеховством и о своем докладе на двенадцатой партконференции. По словам Зиновьева, Кондратьев учел этот опыт и действует не словами, а делом. Устряловы и кондратьевы хотят увековечить ка­питализм. Мы опять видим, как Зиновьев уходит от упоминания национал-большевизма. «Через НЭП мы идем к. социализму, — восклицает Зиновьев, — между тем как вы с Устряловым через НЭП хотите идти к капитализму!»

В заключение Зиновьев все же делает намеки на то, что устряловцы проникли на важные участки работы. «В последнее время, — говорит он, — они начинают распоясываться с необычайным нахальством. Пора, давно пора дать идейно-политический отпор Кондратьевым и К°, действующим сейчас в порах очень многих важнейших государственных учреждений и использующих легальные советские возможности более чем усердно».

Ничего больше Зиновьев сказать уже не мог, а в редакционных комментариях (продиктованных, как утверждается, Сталиным) говорилось, что он искусственно раздувает удельный вес Кондратьева. В последнем документе оппозиции, ее тезисах, выдвинутых к XV съезду, особо подчеркивается, что Устрялов выступает против оппозиции. Насколько было распространено среди оппозиции мнение, что Устрялов влияет на Сталина, говорит то, что один из активных деятелей оппозиции, А. Белобородов, бывший нарком внутренних дел РСФСР, кричал караулу, когда его выгоняли из зала заседаний: «Вы служите Устрялову!» Подытоживая полемику с оппозицией по вопросу об Устрялове, ученик Бухарина А. Зайцев признавал его исключительное значение в партийной жизни. Зайцев считает, что наиболее острый интерес к Устрялову был в 1925-1926 гг. Однако Зайцев старается доказать совершенно обратное тому, что стремилась доказать оппозиция, а именно что сама она целиком и полностью стояла на позициях Устрялова! Оппозиция, утверждает Зайцев, попала целиком под ловкую провокацию Устрялова, так что Зиновьев был пленен его схемами.

«Переберите все жгучие актуальные вопросы полемики, — заявляет Зайцев, — по которым в 1925 году и позднее велись споры, и вы увидите всюду и везде призрак Устрялова, зловеще нависший, как рок, как судьба над Зиновьевым и К°... Во всех сколько-нибудь существенных моментах полемики 1925 года (и позднее) Зиновьев и Каменев стояли целиком и полностью на почве анализа, дававшегося Устряловым».

Зайцев считает, что единственное, чего Устрялов все же добился, это что ему «удалось отнять у рабочего класса и захватить в плен часть квалифицированной партийной интеллигенции». Зайцев противопоставляет Зиновьеву Бухарина как единственно правильного критика Устрялова. Зайцев прав, говоря, что Зиновьев действительно поверил в устряловскую модель советского общества. Он видел, что события развиваются именно в том направлении, на которое указывал Устрялов, и тщетно пытался остановить ход событий, не будучи в силах даже высказать вслух свои подлинные опасения, ибо в этом случае он больше проиграл бы, чем выиграл.

Он чувствовал, что советская система развивается в таком направлении, в котором ему не найдется места, а быть может, его ждет и нечто худшее.

Но, несмотря на славословия Зайцева в адрес Бухарина, его позиция была, быть может, самой недальновидной и непоследовательной. С одной стороны, он испытывал растущую тревогу перед лицом национал-большевизма, что сделало его самым жестоким врагом второстепенных проявлений русского национализма в советской жизни. Но он не только смотрел сквозь пальцы на то, что национал-большевизм проник уже в партию, но и защищал «социализм в одной стране», который был его главным выражением.