Зиновьев подчеркивал, что Устрялов надеется на «созидательную буржуазию» и «крепкого хозяйственного мужичка». Он явно опасался заострять вопрос о национальных аспектах взглядов Устрялова, так как мог полагать, что его обвинения могут лишь усилить симпатии к Сталину. Поэтому он эти аспекты всячески смягчил несмотря на то, что в прошлом о них неоднократно высказывался.

Статья Зиновьева оказалась искрой у бочки пороха. Смысл ее был столь очевиден, что она была немедленно истолкована как атака и на Бухарина, и на Сталина накануне очередного XIV съезда партии, который должен был состояться в декабре.

Первым, естественно, оказался спровоцирован Бухарин, перепуганный похвалой Устрялова своему злополучному лозунгу «обогащайтесь!». Он откликается огромной статьей, где стремится показать, что взгляды Устрялова не имеют с ним ничего общего, а то, что Устрялов одобряет НЭП, — лишь тактический маневр для него, направленный в конечном счете на установление в СССР фашистского цезаризма. От своего «обогащайтесь!» Бухарин тут же отмежевывается.

В отличие от Зиновьева Бухарин намеренно обратил внимание на национальные аспекты устряловской идеологии, чтобы отвлечь от себя как можно больше сравнение с Устряловым в области экономической политики. Он был уверен, что полностью застрахован от подозрений в устряловском национализме, так что подчеркивание именно этой стороны его взглядов Бухарину не было опасно, но тем самым он сделал то, чего опасался Зиновьев, — привлек к ним новое внимание тех, кто мог им сочувствовать. Формально Бухарин даже поддерживал Зиновьева, ни словом не касаясь зиновьевских намеков, но лишь за тем, чтобы отвести от себя параллель с Устряловым. Устрялов, согласно Бухарину, стал теперь самым опасным врагом, гораздо опаснее меньшевиков и эсеров. И это вопреки заявлению на XIII съезде партии. Дело в том, что Устрялов пытается использовать против СССР его внутренние противоречия. Он отрицает формальную демократию, как и большевики, но не во имя диктатуры пролетариата, а во имя фашистского цезаризма. Он не видит классового характера советского общества, не понимает разницы между Лениным и Муссолини, его аналогия большевистской и французской революций лишена классовой основы. В отличие от Зиновьева Бухарин весьма точно формулирует основной национал-большевистский тезис Устрялова. «По Устрялову, — обвиняет его Бухарин, — весь наш социализм — пуф. А не пуф новое государство с небывалой широтой размаха своей политики, с чугунными людьми, укрепляющими русское влияние от края до края земли».

По своим причинам и Бухарин хочет исключить из обращения слово «национал-большевизм». Он, правда, упоминает его, замечая, что так называют себя некоторые германские фашисты, но предпочитает называть взгляды Устрялова «национал-евразийскими». Бухарин никак не желает верить в то, что большевизм может вступить в какую-то незаконную связь с национализмом. Он продолжает видеть в политике Сталина, важнейшим сторонником которой он в данный момент является, лишь социальный и экономический аспект, стараясь не замечать того (или не замечая), что «социализм в одной стране» был лозунгом, по существу, национальным, и не тактически, а стратегически.

После выступлений Зиновьева и Бухарина против Устрялова имя последнего не могло не быть дискредитировано, но зато в Москве теперь прислушиваются к каждому слову, сказанному им в Харбине. Его влияние еще более увеличивается.

Сталину тактически невыгодно было представлять свою политику как имеющую национально-русский аспект, и уже по своим причинам он желал исключить его из полемики. На съезде партии, открывшемся в декабре 1925 г., он демагогически свел идеологию Устрялова к идее восстановления «демократической республики», возможность чего предоставлял ему сам Зиновьев, в настоящий момент главный противник Сталина. Сталин, однако, согласился с зиновьевской, а не с бухаринской интерпретацией Устрялова, отказавшись признать, что устряловский национализм представляет какую-либо опасность, как это только что сделал Бухарин.

«Сменовеховство, — сказал Сталин, — это идеология новой буржуазии, растущей и мало-помалу смыкающейся с кулаком и со служилой интеллигенцией... По ее мнению, коммунистическая партия должна переродиться, а новая буржуазия должна консолидироваться, причем незаметно для нас мы, большевики, оказывается, должны подойти к порогу демократической республики, должны потом перешагнуть этот порог и с помощью какого-нибудь «цезаря», который выдвинется не то из военных, не то из гражданских чинов, должны очутиться в положении обычной буржуазной республики. Такова эта новая идеология, которая старается морочить нашу служилую интеллигенцию, и не только ее, а также и некоторые близкие нам круги...».

«Устрялов, — сказал Сталин, — автор этой идеологии. Он служит у нас на транспорте. Говорят, что он хорошо служит. Я думаю, что ежели он хорошо служит, то пусть мечтает о перерождении нашей партии. Мечтать у нас не запрещено. Пусть себе мечтает на здоровье. Но пусть он знает, что, мечтая о перерождении, он должен вместе с тем возить воду на нашу большевистскую мельницу. Иначе ему плохо будет».

Сталин весьма мягко отозвался об Устрялове и в рамках тогдашней фразеологии фактически взял его под защиту. Он обошел молчанием намеки Зиновьева.

Зато сторонники Сталина дружно напали на Зиновьева. Поднимающийся наверх Л. Каганович доказывал, что Зиновьев метил именно в Бухарина, утверждая, что в брошюре Зиновьева содержатся «метко, искусно, литераторски составленные цитаты, такие, что даже сразу не поймешь — как будто об Устрялове речь идет, а на самом деле там стреляют по тов. Бухарину, пытаются доказать, что есть перерождение и т.д.». Сторонник Бухарина М. Томский заявил, защищая своего друга, что вообще не следует обращать внимания на Устрялова и что, полемизируя с ним, выпячивают провинциального автора без всяких на то оснований.

М. Рютин (в 1932 г. призывавший к свержению Сталина), однако, обвинил оппозицию в том, что та утверждает, что в «Правде» пишут «сменовеховцы под маской коммунизма» (редактором «Правды» был сам Бухарин).

Трусливый Зиновьев неуклюже оправдывался на съезде, говоря, что его статья не содержала нападок на партию, а только на Устрялова, не удержавшись все же от ссылки на слова Устрялова о уже начавшейся трансформации центра партии и вытеснении из него левых настроений. Особенно подчеркивал Зиновьев следующие слова Устрялова: «Идет новая волна здравого смысла, гонимая мощным дыханием необъятной крестьянской стихии».

Зато Зиновьев решил взять реванш, используя все еще находившуюся под его контролем ленинградскую печать. В дни работы съезда «Ленинградская правда» придала полемике более откровенный характер. В одной из статей большинство ЦК обвинялось в громких фразах о международной революции и в представлении Ленина теоретиком национально-социалистической революции. Это тем более не имело отношения к Бухарину.

Устрялов был от съезда в восторге несмотря на то, что он был там притчей во языцех. Он называл съезд собором! «Как не порадоваться, — ликовал он, — констатируя, сколь железным уверенным маршем ведет ВКП великую русскую революцию в национальный Пантеон, уготованный ей историей!» Устрялов, естественно, резко осуждает оппозицию, с удовлетворением отмечая, что «партия уходит все дальше вперед от ленинской эпохи», и делает следующее предсказание: «Если XIV съезд проходит под лозунгом «вперед с Лениным!», то XV съезд скорее пройдет под лозунгом «вперед с Лениным и от Ленина!».

Устрялов сознает, что старое партийное поколение грамотнее и культурнее нового, но, следуя своей диалектике, заявляет: «Хорошие люди из оппозиции гораздо хуже «худых» из большинства». «Партийный середняк, — по словам Устрялова, — в настоящий момент социально полезнее и государственно плодотворнее». Старому же поколению партии он прямо поет отходную: «Наступают сумерки старой ленинской гвардии».