– Помнит, – подтвердил Рауль. – У Призрака с памятью очень хорошо. Полный трюм. Тут только кусок про меня сирены подпортили.
– Так, а почему ж он сам к своей любимой не пришел? Конечно, девушка, может, и не в восторге была б, но заблудшим душам признание в грехе приносит успокоение. Милосердие… А там службы в храме, жертвы…
– Дороти, прибери тебя Черная Ма! Вот мы с тобой согрешили, легче стало? Или еще хочется? – Морено, словно почувствовав чужое возбуждение, протиснул руку Дороти под бедра и погладил. – Вот и ему не легче. Тем более что там действительно юношеские бредни, которые лечатся хорошей любовницей за три ночи.
– Замужняя дама?
– Нет, там ведь ничего и не было. Он говорил. Даже поцелуев. Они вроде как росли вместе.
И Дороти в то же мгновение поняла, что хочет, чтобы Морено замолчал и никогда не говорил того, что сейчас собирается произнести.
Она даже открыла рот, чтобы попросить его заткнуться, но не успела – Рауль, горячо дыша в спину и медленно лаская Дороти пальцами, проговорил:
– Подруга у него была. Дружили здорово, росли рядом, всякие ваши штучки-дрючки, мамки-гувернантки, балы и банты, все вместе делили. Потом вроде как в Академию пошли. Вместе учится стали: патенты, компасы – по кабакам да игрищам. У ваших же принято, если сразу детку под венец не сунут, так пусть карьеру сделает. У него прекрасных леди на курсе было с десяток, половина потом сразу позабыли всю науку, как только замуж повыходили, а другие остались на службе. Впрочем, чего я тебе рассказываю – сама знаешь, как у вас барышни поступают. Сама там училась. Ну у Призрака с ней так, не было ничего. Он по ней сох, молча. Ни словом, говорит, ни взглядом. Боялся, что та его к дьяволу сразу пошлет. Отвернется. Наверно, правильно боялся.
Дороти еще с секунду судорожно перебирала в голове всех однокурсниц Дорана, а потом до нее дошло. Она вздрогнула, но Рауль списал это на другое и осторожно провел губами по талии, согревая дыханием.
– Он ее все ночами зовет, – сам того не зная, добил Рауль. Потом сказал тихо, но зло: – Он спать не умеет почти – мертвый же. Но если ему рому с маковой настойкой дать, он тогда засыпает, ненадолго, но во сне мечется, звать ее начинает. “Маленькой леди” называет. Я его долго разговорить пытался. А потом, когда уже сговорились и он был готов сказать, я купился на сирен…
Внутри все трещало по швам, нарощенный панцирь пришел в движение, огромным бесконечным ледником перемалывал все внутри, и на душе по очереди становилось то горячо, то стыло. И больно за то, что все потеряно. И хорошо от того, что было взаимно. И опять больно. А пальцы Морено, в противоположность всему, что внутри, вызывали какие-то глубинные восхитительные спазмы. Дороти застонала, не выдержав, и вильнула бедрами. Морено в ответ прикусил кожу на ягодице – почти до боли – и сразу согрел укус дыханием.
– Жаль, что ты не нашел ее. Может, она бы…
– Шутишь? – бархатно засмеялся Рауль. – Вот приду я, например, к твоему полковнику Филлипсу и скажу: “Эй, приятель, я встретил твою мертвую подругу, которая сгинула невесть когда в море, и кстати, она всю жизнь тебя любила, соскучилась и передает привет”. Я, конечно, рисковый парень, но не до такой степени. По этой же причине и Призрак к своей леди не сунется. Мертвый и безумный – это разные вещи. Женщины вашего круга меня на порог не пустят. Да и в байки про привидения не поверят. Поэтому я готов был ему помочь, но положа руку на сердце, даже не знал, как подступиться к делу. Тем более что подружка Призрака в его смерти и виновата. Из-за нее все.
– Он рассказал тебе, как стал неупокоенным? – медленно произнесла Дороти, пытаясь уложить все новости в голове хотя бы в относительном порядке.
Бог с ним, с обдумыванием. Тут бы понять, что происходит. Задавать вопросы Раулю было страшно, не задавать – еще страшнее. Потому что Доран… Ее Доран. Ее первая нежная любовь, которую Морено почти стер своей страстью, оживала. Но и страсть никуда не ушла – горела в душе. Грела. Пылала. О боги, как же все сложно!
– Не рассказал, но кумекаю, что “Холодное сердце” по чьей-то дурости забралось в Гряду одним из первых. Как раз когда там эта дрянь загнездилась. И огребло по самую мачту. А вот почему оно оттуда вышло и как Призрак встал на его мостик капитаном – есть мыслишка. Не поверишь, когда жил при храме, думал, все россказни про демонов да дьяволов вранье, а стоило от жрецов свалить, так все сказки правдой начинают казаться.
Морено глотнул вина, уронив несколько капель Дороти на спину, отставил бутылку и тут же губами собрал пролитое.
– Сиренам нечего было с него взять, и они оставили его в покое. Сделка. Опять. Парень ухитрился продать свою душу еще там, на берегу. Похоже, что дьяволу или кому-то рядом.
– И на что сменял? – удивилась Дороти, но тут же припомнила странное.
Доран никогда не слыл особо богобоязненным, но когда они были детьми, службы в храмах посещал исправно, правда шалил на ней, как все мальчишки.
А потом Дороти заболела, и на время всей ее болезни Доран забросил походы в храм. Вроде говорил, что как-то не до них стало. Потом Дороти поправилась, но с тех пор она не могла припомнить Дорана в церкви. Даже когда Летиция, его старшая сестра, выходила замуж – помогал готовить церемонию в поместье, а в храм, на обряд, он опоздал. Значит, уже тогда… Но на кой дьявол ему торговать душой? В семье у Кейси было все благополучно, никаких роковых страстей. Никто не ставил на кон состояние, не заводил внебрачного наследника и не впадал в королевскую немилость.
– Да на свою девку и сменял! – вздохнул Рауль. – Та вроде хилая была очень, болела, болела, а потом совсем в царство теней засобиралась. Нэро и сменял…
– А почему ты зовешь его “Нэро”? – спросил Дороти тихо, просто чтобы хоть что-то спросить.
– Хорошее имя, короткое. Его так на островах туземцы прозвали, вроде как “черный убийца” на ихнем языке. Призрак – поди пойми, про кого ты, а против Нэро он ничего не имел. Отзывался. Так вот, я когда его расспрашивал, он сначала сидел что твой пень и молчал. Потом рассказал. История прям для площадного цирка. Знаешь, где все сначала трагично глаза закатывают, а потом мрут. Вот в самый раз. Когда его подружка совсем уже в гроб намылилась, Нэро не выдержал – сбежал от одра в порт. В кабак, разумеется. Там надрался до зеленых чертей, морду кому-то разбил, сам огреб, а потом оказался за столом с каким-то типом. То, что нормальных в тех местах не водится – это и рыбе понятно, однако тот, кто к нему подсел, совсем уж был странный – говорил, а рта почти не открывал. И лицо у него было точно маска. Больше не запомнил ничего – слишком много вина. Хмырь предложил сделку – мол, вытащим твою подружку из могилы, ты только подпись подставь. Нэро хоть и лыка не вязал, но, не будь дурак, даже поторговаться ухитрился – поверх выцыганил своей девчонке здоровье и еще каких-то штук, чтоб с довеском. Ну а потом поставил свою подпись на каком-то замызганном клочке кожи. И перстнем фамильным припечатал. Хмырь вроде как покивал, да и в толпе растворился, а Нэро пить продолжил. До теплого моря в голове надрался. Очнулся утром у ворот своего дома – дотащили добрые люди, не бесплатно, понятное дело, за обчищенные карманы. Нэро в себя пришел, стало стыдно, что вместо того, чтоб провожать свою леди в гроб, он всю ночь вино в себя лил. Рванул туда – а та его на своих двоих встречает, выздоровела за одну ночь. Такие дела…
С Дороти творилось что-то страшное. Жуткое, больное и прекрасное одновременно.
Осознание того, что Доран погиб отчасти по ее вине, вдарило как обухом по голове. Что Доран еще тогда, когда им было пятнадцать, отдал за Дороти самое ценное, что имел. Выторговал ей и жизнь, и здоровье, и силу эту проклятую. Контракт подписал, заверил и потом за пять лет ни словом об этом не обмолвился. Все потому, что любил? Вот так, молча? Так же, как сама Дороти?
– Значит, он обменял свою душу на чужую жизнь?
– Выходит так. Потому и Гряда его задержать не смогла. Постаралась, конечно. Покалечила и даже убила, а вот к себе заграбастать в рабство не смогла – душа-то уже другим тварям продана. И подпись кровью проставлена.
