Дороти улыбнулась, подставляя лицо солнцу, которое сегодня пряталось в дымке и не жарило, а ласкало кожу. Проводить уроки на палубе было хорошей мыслью, тем более что в каюте до сих пор царил разгром, да и после того, как там двое суток пролежал раненый Морено, ее стоило хорошенько отмыть, чем сейчас и занимался кто-то из матросов под присмотром Саммерса.

– Отец меня учил отвечать взаимностью. Пока ты молчишь про то, что тащит на себе “Каракатица”, я буду держать свои планы при себе.

Морено ухмыльнулся, захлопнул книгу и тоже вытянулся на досках, оперевшись спиной на лестницу, ведущую на мостик. Зажмурился, поправил повязку, прикрывавшую пустую глазницу, почесал нос и спросил:

– С чего ты взяла, что на “Каракатице” спрятали сокровище, подозрительная моя?

– С того, – Дороти отпила воды из фляжки. Пить что-то более крепкое перед встречей с Августином она не рисковала. – Потому что Филлипс – трус, но не дурак. Губернаторская афера – не про его честь. Тот не мог предложить полковнику столько – были б деньги, он бы отдал их мне и не стал влезать в дело, которое может окончиться для него виселицей. И сейчас бы я подбирала мундир для церемонии награждения орденом. Потому что сжечь офицера моего ранга на базарной площади – это не чаю выпить. Как только я умру, мои осчастливленные наследством родственники ринутся мстить за меня с утроенной силой – именно этого требует их положение.

Морено удивленно приподнял брови, и командор пояснила:

– При жизни мы друг друга можем на дух не переносить, что не мешает нам искренне любить ближнего, когда он ложится в могилу. Забыть о любви к покойному может помочь только знание, что тот, кто способствовал переходу их нежно любимого племянника или тетушки на тот свет, в разы богаче или знатнее их самих. И Филлипс это понимал, будь уверен. Никакие губернаторские посулы здравого смысла не перекроют, а его у полковника навалом. Он мог рискнуть всем, только если бы увидел сундук из легендарного клада Мертвой команды. Или землю поющего золота. Или карту нового континента. Или двести тысяч золотом. Но единственное, что он забрал, – это твоя “Каракатица”. А значит, дело или в ней, или на ней. Почему твоих людей купили призраки с бригантины, и за какими дьяволами она тащится вслед за твоим фрегатом? Что там нашел Филлипс, Морено?

– Пока не нашел. У твоего полковника головы не хватит найти, – помрачнел Черный Пес. – Там всего ума – на плацу топать да нищету вешать. Но если ты уверена, что он уходит в море Мертвецов… Дьявол!

– Готова поставить на это фамильный перстень. Кто ему рассказал, что на борту есть нечто ценное?

– Да акулы его знает кто! Много тут доброхотов. Но он не нашел, нет. Пока что.

– Морено.

– Командор, – пират приподнял бровь, всем видом показывая, что больше ничего не скажет.

– Мы в одной бочке, и катиться нам вместе, я должна узнать, что везет “Каракатица” и почему Филлипс рискнул всем ради этого.

– Узнаешь, когда догоним, Дороти. Как там, по этим книжкам: кто много знает – много плачет. Так что насчет Янтарного острова и твоего ненаглядного сэра Августина? Кого мы будем ловить?

– Узнаешь, когда причалим, Морено, – вернула слова Дороти и в досаде прикусила губу. – Недолго осталось.

И словно в ответ из гнезда на мачте раздался свист смотрящего – Янтарные острова появились на горизонте.

Больше всего Дороти опасалась, что рядом с ними окажется какой-нибудь из военных кораблей – на Большой Янтарный, который оставался слева, те частили, но море было пустым до самого горизонта, а впереди по курсу уже разливалась зелень волн, в которых соли было больше, чем рыбы.

Линию преграждающих путь рифов они проскочили с ходу – все-таки Фиши родился со штурвалом в руках – и вошли в узкую горловину небольшой бухты.

На причале “Свободу” встретили завезенные из Йотингтона собаки: коричневые худые бестии, осторожные как аборигены. Они издалека осмотрели гостей и растворились в окружающих джунглях, как привидения.

Дороти планировала взять с собой только Морено, но за плечом у последнего сразу материализовался боцман, с таким выражением на и без того мрачной роже, что стало ясно – приказывать остаться на борту бесполезно. Не послушается. Саммерс с тех пор, как его кэптен чуть не отправился к праотцам, превратился в настоящего цербера и следил за Морено покруче, чем медведица за медвежонком.

Каким-то звериным чутьем боцман улавливал, что происходящее между Дороти и Морено выходит за рамки обыденных взаимоотношений. И это ему не нравилось. Он конечно, сдерживался, цеплялся за чувство благодарности к Дороти, но та прекрасно понимала – это ненадолго. Да и ей самой не давало покоя то, что именно по вине Саммерса она лишилась своей силы. Не промолчи тот, не скрой свои знания о сиренах – и им бы сейчас не понадобилось рыскать по островам в поисках выхода.

Нелюбовь выходила взаимная, как и положено разным по всем статьям людям.

У входной двери снова мелькнули остроухие собачьи силуэты, но из двуногих встречать незваных гостей так никто и не вышел.

Терраса громадного бунгало встретила прохладой тени и тишиной. Где-то в глубине дома по доскам процокали собачьи когти.

– Твой приятель часом не помер? – Морено невзначай проверил, легко ли выходит палаш из ножен. – Больно наглые твари, одна, кстати, слева на дереве. Ловкая, точно обезьяна. Может, они давно его сожрали…

– Сомневаюсь. У Астина есть удивительная способность становиться поперек горла, – рассеянно ответила Дороти, но отсутствие людей, как живых, так и мертвых, все-таки начинало настораживать.

Дом оказался пуст. Мало того, очаг на кухне, похоже, не растапливали больше месяца, а бурая гадость на широком блюде в гостиной когда-то явно была фруктами, и чтобы стать перегноем, ей точно понадобилось больше недели. При этом все вещи, даже такие ценные, как серебряные слитки на столе в лаборатории или драгоценности в большой резной шкатулке в спальне, оказались не тронутыми. Словно хозяин и слуги однажды утром вышли и не вернулись. Испарились.

Дом состоял из десяти обширных комнат и полуподвального этажа, где размещалась алхимическая лаборатория и какие-то клетки: то ли зверинец, то ли ферма. Клетки пустовали, но вот темные бурые потеки на их прутьях говорили сами за себя.

Теперь звук собачьих шагов раздавался сверху – твари воспользовались тем, что Дороти с пиратами спустились по шаткой лестнице в подвал, и сразу забегали по первому этажу.

– Мне тут не нравится, – Саммерс дернул щекой и сплюнул. – Нечистое место.

– Призрак удавленного жреца даровал тебе умение чуять зло? – скептически поинтересовалась Дороти. – Нет? Тогда не неси чушь. Вот уж в чем нельзя обвинить Августина, так это в том, что он связался с демонами. Он в них просто не верит. И в богов не верит.

– Ты как-то неправильно говоришь “идиот”. Как можно не верить в то, что есть? Джок прав, тут явно не обряды свершали, а если свершали – то не те, – Морено пошевелил кончиком палаша скрученные в трубки чертежи.

– Погоди, – Дороти задумчиво оглядела ряды клеток, подняла с пола железную миску и обрывок цепи. – Не припомню, чтобы Астин любил собак. Мы даже как-то разговорились о том, почему его сад охраняют рабы, а не волкодавы. Он тогда ответил что-то забавное…

– Один черт – нам тут ловить больше нечего. Твой дружок если и был здесь, то испарился давным-давно, – Морено решительно поднялся по лестнице наверх. – Жаль, что потеряли время. Пора возвращаться – придется что-то придумать с пушками. Если ветер будет хорошим, можем успеть заглянуть в одну из контрабандных нор – зацепить пару-тройку рисковых парней…

Дороти, почти не слушая, в задумчивости поднималась по ступеням и вперед не глядела, поэтому врезалась в спину Саммерса со всего ходу.

– В чем дело?

– Говорил же, дерьмовое место, – прошипел Саммерс.

Теперь, когда тот чуть отодвинулся в сторону, стало понятно, что он имеет в виду – пять минут назад пустовавший холл теперь живым ковром заполняли собаки. Тощие, облезлые, с хлопьями пены на желтых клыках. У некоторых на боках были рваные глубокие раны, другие поджимали калечные лапы. Пятеро тварей, что стояли впереди, были огромны и видимых изъянов не имели – щерили зубы и гнули к голове острые уши, показывая, что сейчас бросятся. Вся остальная свора тихо поскуливала, покашливала, порыкивала и подвывала, но обычного для собак лая не издавала.