Корма была в ужасающем состоянии – от надстроек и мостика ничего не осталось, кроме мешанины досок и серого тряпья, которое когда-то было парусами.

Но на остатке борта еще можно было различить – “L” и “U”. Сами медные буквы давно отвалились, оставив после себя не тронутые солью и солнцем доски, которые поддавались плесени чуть медленнее и давали прочесть название.

Перед Дороти умирала когда-то прекрасная “Лючия” – краса и гордость флота Его Величества. Нареченная в честь наследницы и заложенная на верфях четыре года назад – как раз в день рождения принцессы.

О том, чтобы перепрыгнуть на ее скользкие борта, речи не шло – от легкого прикосновения пальцев на бушприте остались вмятины, точно вместо дерева корабль состоял из глины. Да и на ощупь эта масса была холодной, куда холоднее, чем положено быть в таком тумане.

Предчувствуя недоброе, Дороти развернулась и пошла к правому борту, оставляя “Лючию” позади.

Стоило ей шагнуть, звуки, которые раньше запаздывали и искажались, теперь вовсе точно сошли с ума: несколько раз отчетливо плеснуло, точно приливной волной, потом раздался резкий сигнал боцманской дудки – и сразу за этим лязг стали, словно команда шл на абордаж.

Дороти застыла, не смея обернуться, потому что верила своим глазам – корабль мертв и все, кто были на его борту, тоже. Однако и не верить собственным ушам было сложно – звуки схватки подкупали достоверностью. В конце концов она пошла на сделку с собственным разумом – нарочито громко прокашлялась… И поняла, что снова себя не слышит.

Обернулась – мертвая “Лючия” все так же стояла у правого борта. Но невидимый бой шел – от носа, смещаясь к корме. Потом грохнули пушки – как раз те, которые устанавливали против вероломного корсарского нападения. Потом еще раз дали залп, голодным волком взвыл ветер, рванул с треском ткань – скорее всего паруса, – и люди закричали, все разом, точно рехнувшись в один момент от ужаса. А потом звуки как отрезало. Мгновения стояла тишина, и только тогда Дороти услышала свой собственный кашель.

Вот как.

Кто-то в расчете на испуг или на что-то еще поведал ей о последних секундах “Лючии”. Кто бы это ни был – он точно просчитался. Вид гибнущего, гниющего корабля вызвал не омерзение, а острую и чистую жалость, которая быстро замещалась яростью. Дороти очень хотела увидеть ту пакость, которая сотворила такое с кораблем и его командой. И будьте уверены, пусть это будет даже сам Хозяин Мертвых – ему не поздоровится.

Впрочем, не факт, что слышала она именно “Лючию”. Уже не останавливаясь, Дороти прошла к правому борту. Второй корабль стоял там, отставая от “Свободы” на полкорпуса.

Дороти пожалела, что бренди остался в каюте – сейчас острый вкус помог бы хорошенько прочистить мозги.

От вида второго корабля стало почему-то еще хуже. И куда тревожнее.

“Стерегущий” ничуть не изменился. Темное дерево на бортах, геральдические львы на носу, с позолотой, с двух сторон, отвратно замотанные лини и дурно закрепленный такелаж – впрочем, на “Стерегущем” команда была так себе, часть пошли на него за долги, а другие попались вербовщику. Поэтому судно так редко покидало прибрежные воды, в основном отпугивая чужаков от Йотингтона, но не выходя в открытое море.

“Стерегущий” казался покинутым только что – незакрепленный штурвал стоял курсом на вест и тихо подрагивал, паруса, потерявшие ветер, грязнее с тех пор не стали, рядом с фок-мачтой валялся брошенный кем-то ярко-алый платок, а рядом стояла кружка и лежали разложенные на тряпице хлеб и солонина. Точно моряки собирались перекусить, но наспех, не смея оторваться от работы.

“Стерегущий” был в полном, абсолютном порядке, за исключением одного – команды на борту не было. Спуск в трюм, обычно прикрытый решеткой, был распахнут. Двери в каюту капитана и офицерскую столовую тоже стояли настежь открытыми. За ними было темно. И тихо.

“Лючия” при всем своем ужасном состоянии была куда честнее – она даже видом предупреждала – я опасна, не смей. “Стерегущий” же был троянским конем и манил ступить на свой борт, проверить – вправду ли никого из людей не осталось… А вдруг они там, внизу, и их еще можно спасти от происходящего здесь черного колдовства?

Стон, резанувший по ушам, застал Дороти как раз в секунде от прыжка на борт “Стерегущего”. Она потеряла равновесие, попыталась поймать баланс руками, не успела и упала спиной назад, здорово ударившись плечом о палубу. От боли морок спал. Дороти, мимоходом подивившись собственной неосторожности, поднялась на ноги. Корабль – все такой же нетронутый и пустой – продолжал стоять на месте, но лезть на него разом расхотелось. Потом из трюма внезапно потянуло чем-то горьким, чужим. Запах продержался недолго, рассеялся и разом сменился такой чудовищной вонью, что Дороти отшатнулась.

Точно кто-то, сидящий там внутри, изо всех сил смирял смрадное дыхание, чтобы не спугнуть любопытного путника, а вот теперь не выдержал и сделал пару выдохов. Дороти, борясь с тошнотой, поспешила отойти от притворяющегося пустым корабля и тут вспомнила, что за звук ее спас. Морено.

Умирающий на мостике Морено. Чуть ли не бегом Дороти вернулась обратно, поднялась по короткой лесенке и замерла в нерешительности.

Потому что рядом с Морено, вольготно расположившись, сидел Доран Кейси. Друг детства – первый и последний. Ушедший десять лет назад на “Холодном сердце” в море и обещавший обязательно вернуться.

И выполнивший обещание спустя десять лет.

Дороти сухо сглотнула и уцепилась рукой за перила. Мысли вихрем пронеслись в голове, в краткое мгновение уместилось все – и радость от встречи, и ужас, что это может быть лишь видение, и удивление, и злость на происходящую вокруг дьявольщину.

– Дор, – позвал она несмело, используя ласковое имя, и почти сразу поняла, что ее обманули.

Что призраки снова водят ее за нос, подсовывая все то, что она считает тайной своего сердца.

Сидящий рядом с Морено был похож, так похож на Дорана Кейси, как две капли воды – даже форма была точно такая, не замятая на рукавах, словно кто-то ушлый заглянул в голову Дороти и в точности вытащил оттуда воспоминание о друге.

Но глаза, глаза у него были не те – в них плескалось отражение туманного киселя вокруг. Серо-белые бельма, должные быть слепыми. Однако тварь точно видела – медленно, словно не желая спугнуть, подняла на Дороти взгляд и улыбнулась. Улыбка была Дорана, тварь Дораном не была.

Дороти в который раз пожалела, что не настолько набожна, чтоб кроме честной стали разить еще и божественными символами, однако происхождение твари явно было дьявольское.

– Под твою защиту прибегаю, бог света. Не отвергай мольбы моей и в скорбях наших, но от всех опасностей избавляй нас всегда…

– Зачем пришла? – двойник Дорана на сантименты размениваться не стал, впрочем, как и таять от слов молитвы.

Голос у него оказался другой, не как у Кейси – шипящий, точно половины зубов во рту не было. Белесые буркала уставились на Дороти в ожидании ответа, а она забуксовала на месте, как пловец, попавший в заросли водорослей.

Тварь не торопила, ждала, не мигая. И менялась. Волосы, сначала бывшие сухими, потемнели, с них стала каплями стекать вода, и вскоре они превратились в неопрятные насквозь мокрые сосульки. Пуговицы на мундире позеленели, на блестящих сапогах появился бурый налет. Сквозь личину Дорана проступало нечто. И дожидаться, пока оно проступит окончательно, совсем не хотелось.

– Мне нужен проход через Гряду. Мне и моей команде.

– Закон соблюден, – задумчиво проговорила тварь. – Меня слышишь только ты. Ты сможешь пройти.

И дерганно кивнула, открывая покрытую струпьями рану на шее, но поднялась с места легко. Потом внимательно посмотрела на Морено, точно стервятник.

– Оставь его тут.

– Нет, – Дороти выпалила это, не успев обдумать предложение. Оставить в таком месте даже того, кто и так обречен, было выше ее сил. – Закон соблюден. Он тебя не слышит.

Тварь, все быстрее теряющая человеческий облик, задумчиво переступила с ноги на ногу, потрогала гниющими кончиками пальцев штурвал и согласно кивнула: