Я был бы даже не против оказать Тхалсе некую ответную услугу в обмен на невмешательство. Но, похоже, её подобное не интересовало, а я не был трудоголиком, чтобы предлагать такое самому.

Так что в поместье Тизен я вернулся задолго до того, как Эллиса проснулась. Клан по-прежнему гудел как растревоженный улей. Но благодаря действиям старейшин, на которых мои угрозы явно произвели неизгладимое впечатление, серьёзных беспорядков и волнений удалось избежать.

Когда я вошёл в ворота, один из старейшин как раз инструктировал гонцов, которые должны были отправиться в загородные владения клана, чтобы объяснить произошедшие с Дарами изменения жившим там одарённым. Другой старейшина, собрав небольшую толпу, вещал о будущих перспективах, которые открывались для клана. Третий организовал что-то вроде переписи, чтобы точно знать, кто из одарённых с какой магией в итоге остался.

В общем, работа шла, что не могло не радовать. Впрочем, с учётом того, что в клане после всех произошедших треволнений осталось всего около сотни одарённых, сложно было говорить о том, что старейшинам удалось «предотвратить катастрофу».

Ну что могли сделать сто одарённых первых-вторых-третьих ступеней? Раскидать песок из песочницы?

Эллиса ещё не проснулась. Исма лежала, сосредоточенно глядя в потолок и, судя по колебаниям маны и лужам воды в комнате, пыталась освоиться с новой магией. Делать мне ни там, ни там было нечего, так что я отправился на поиски единственного небезразличного мне в этом клане человека, которого до сих пор почему-то так и не увидел.

Морнон нашёлся в своей комнате на первом этаже поместья, и его отсутствие оказалось очень просто объяснимо. Старик банально спал, пока в клане творилось чёрти что.

Правда, тот Морнон, которого я помнил, ни за что не позволил бы себе такого. А даже если бы и заснул, его тут же разбудили бы, случись хоть какая-нибудь неприятность.

Но и этой странности я очень быстро нашёл объяснение. Стоило лишь взглянуть на лицо старика, не проснувшегося даже после того, как я, не особо стараясь не шуметь, распахнул дверь его комнаты и подошёл к кровати.

Морнон, которого я помнил, был стариком, тут ничего поделать было нельзя. Но этот старик, подтянутый, жилистый, всегда в идеально чистой и выглаженной форме, с искорками в глазах и хитрой улыбкой, мог легко дать фору многим молодым парням.

Сейчас, однако, я смотрел на старика во всех смыслах этого слова. Морщин на его лице стало раза в три больше; борода, раньше всегда причёсанная и белоснежная, свалялась непонятными колтунами и была покрыта непонятными серыми пятнами, то ли от грязи, то ли от остатков еды; он потерял в весе килограммов десять, не меньше, превратившись в сморщенный изюм, а грудь во сне поднималась еле-еле, будто любой вздох мог стать последним.

Всё хорошее настроение, что у меня было после заключения отличной сделки с Тхалсой, испарилось как дым.

— Что же с тобой произошло, старик? — вздохнул я, пододвигая стул и садясь рядом с кроватью Морнона.

После этих моих слов он, наконец, соизволил проснуться. Вздрогнув и закашлявшись, он открыл глаза и уставился на меня пристальным взглядом, будто бы вовсе не спал и просто дожидался, когда я заговорю.

— Тим? — прошептал он болезненным, свистящим голосом.

— Я. Знаешь, снаружи сейчас страшный переполох из-за моего появления. Почему ты здесь, а не там?

Он меня будто вовсе не услышал.

— Тим… — его глаза наполнились слезами, Морнон резко дёрнулся вперёд и неожиданно крепко схватил мою руку. — Прости меня, дурака! Я не смог воспитать внука правильно, этот ублюдок сдал тебя следователям Тхалсы, так ещё и на госпожу покусился, сволочь! У меня была одна задача в жизни после того, как сын с невесткой погибли — воспитать внука достойным человеком! Чтобы не было перед ними стыдно! А я до последнего был слеп, как крот, и вы с госпожой так пострадали!

— Старик…

Слушать его причитания было буквально физически больно. То, насколько искренне и исступлённо просил моего прощения, означало, что все десять месяцев он жил с неутихающей горечью, не только не утихавшей, но и, вероятно, терзавшей его всё сильнее день ото дня.

О том, что там Тиган натворил после моего исчезновения, я ещё узнаю у Эллисы. Но, что бы там ни было, этот гандон не стоил и мизинца такого человека, как Морнон.

И то, что старик до сих пор так убивается из-за этого, настолько переживает и корит себя, что меньше чем за год постарел лет на тридцать, в секунду стало, без всяких сомнений, главным сожалением едва ли не во всей моей жизни.

Если бы я не сбежал тогда, точно смог бы убедить Морнона, что его вины в этом нет ни грамма. А теперь уже было поздно, старик умирал, и не только телом, но и духом.

Да, у меня были причины. Но я уже давно перестал играть в оправдания. Вина есть вина. Однако случившегося не вернёшь, и сожаления сами по себе были бессмысленны.

Положив ладонь на лоб старика, окончательно ушедшего куда-то в свой мир и продолжавшего лепетать уже какую-то почти бессвязную белиберду, я прикрыл глаза и на полную активировал сразу Дары контроля, пожирания и жизни.

По идее на то, что я собирался сделать, мои способности не были рассчитаны. Я мог свободно распоряжаться своими энергиями и поглощать чужие силы, но не наоборот.

Однако сейчас мне было глубоко наплевать на то, что и на что было рассчитано. У меня было представление о том, что нужно было сделать, и абсолютная уверенность, что сделать это было необходимо.

После убийства Майскарда к девятистам с небольшим годам моей жизни прибавилось около пятисот пятидесяти. После убийства хамелеона Унияла и Тизена — ещё чуть больше двух сотен.

И сейчас мне было не жалко потратить каждый из этих шестнадцати с половиной веков для того, чтобы вернуть Морнону хотя бы часть его жизни и здоровья.

Сгоравшие в пламени Дара жизни годы не увеличивали мою силу, а подхватывались Даром пожирания, после чего Дар контроля перенаправлял их в тело старика.

Из-за того, что я использовал свои силы точно противоположным их назначению образом, на каждом из этапов потери были огромны. Да и тело старика не торопилось впитывать мои годы жизни.

Каждый сожжённый год после всех манипуляций обращался всего парой дней. И только спалив четыреста с лишним лет я смог понять, как это делать относительно правильно.

В итоге остановился я, только когда у меня самого осталось лишь около семисот лет, передав старику почти тысячелетие.

Морнон спал, мирно и спокойно. Его морщины разгладились, мышцы налились силой, борода больше не была белой, пронизанная множеством чёрных волосков.

Сейчас физически ему, вероятно, было около шестидесяти. Не лучший результат, которого я мог бы достичь, но по сравнению с тем, что было, просто небо и земля. И на этот раз у меня будет время, чтобы убедить его в том, что дерьмовый характер внуков — не вина дедов.

Оставив старика отсыпаться, я вернулся посмотреть, как дела у Эллисы и застал её, только-только разлепляющую веки.

— Ну как ты? — задавать один и тот же вопрос уже в третий раз за день было довольно странно.

— Странно, но в хорошем смысле, — просипела она.

Её физические изменения были не такими заметными, как у Исмы. Волосы изменили цвет, приняв светло-светло-серый оттенок, и в глазах, лишившихся, как и мои, радужки и зрачка, и приняв такой же, как у волос, цвет, теперь будто мерцали тысячи тусклых звёздочек.

— Я в хорошем смысле удивлён, — улыбнулся я, и хотел сказать ещё что-то ободряющее, но осадок после визита к Морнону не позволил отложить вопрос, который меня волновал, в долгий ящик. — А что произошло с Тиганом? Он напал на тебя или что?

— Да нет, ничего такого… — поспешно ответила девушка, но обмануть меня ей не удалось.

— Эллиса!.. — чуть повысив тон, произнёс я, будто папа, выспрашивающий о том, что там нашкодила его дочка.

Несколько секунд она твёрдо смотрела мне прямо в глаза, но потом сдалась.