Его голос не стал громче, – напротив, Гамаш перешел на шепот, и ей пришлось податься ближе к нему, чтобы слышать его слова.

– Потому что, судя по твоим высказываниям, именно в этом ты и обвиняешь меня. Одно дело – не соглашаться с линией следствия, Изабель, и совсем другое – обвинять меня в желании арестовать человека, о невиновности которого мне известно.

Щеки Изабель так горели, что она опасалась, как бы они не расплавились. Еще ее беспокоил вопрос: не пересекла ли она черту, которую никогда нельзя переходить? Не зашла ли она слишком далеко?

И теперь она стояла перед выбором. Отступить и попросить прощения. Объявить, что у нее после четырех брауни катастрофически поднялся уровень сахара в крови.

Или…

– Никто не уважает вас больше, чем я, patron. Я думаю, доказывать это нет нужды. Мы прошли бок о бок через тяжелые испытания. Но вы человек. Жан Ги человек. Многое из того, что мы делаем, – наука, но многое основано на интуиции. На эмоциях. Вы сами так говорите. И в этом смысле вы ничем не отличаетесь от остальных.

Она наблюдала за ним, он – за ней. В его проницательном взгляде мелькнула боль.

– У вас есть внучка, которую вы обожаете, чье будущее вас заботит. И вы видите, что ее будущему угрожает Эбигейл Робинсон. И… – Ей очень не хотелось упоминать об этом, но следовало сказать. – И я видела часть видео, которое вы сняли в доме престарелых.

– А какое это имеет отношение к нашему разговору?

Она ощутила ком в горле, вспомнив эти кадры.

Опыт, полученный во время пандемии, как будто вошел в их плоть и кровь. В его плоть и кровь. Он станет частью любого восприятия, любого зрелища, любого звука, любой еды, любого празднества. Любого мгновения.

Любого решения. До конца его жизни. Включая и это решение. И ничего с этим поделать нельзя.

– Знаю, вы корили себя за то, что не побывали в том приюте раньше. А теперь, думаю, вы готовы почти на все, чтобы загладить свою вину. Должно быть, в Эбигейл Робинсон вы видите угрозу для десятков тысяч людей, включая Идолу. И вы, как и доктор Жильбер, хотите остановить Робинсон. Убить ее вы не можете, но посадить в тюрьму – вполне.

Арман чувствовал, что его гнев пытается прорваться наружу. Превратиться в ярость.

Такое обвинение было бы довольно оскорбительно услышать от врага – уж в них-то Гамаш не знал недостатка, – но от верного союзника? От товарища, которого он принял не только в отдел, но и в свою жизнь. В свой дом. В свою семью.

Он смотрел на нее и не мог произнести ни слова. Нет, мог. Однако боялся открыть рот из страха, что впоследствии сильно пожалеет о сказанном.

И нужно отдать ей должное – хотя он еще не был готов к какой-либо похвале в ее адрес, – Изабель Лакост не дрогнула. Она сидела спокойно под его пристальным взглядом. И ждала.

– Merci, – сказал он наконец.

– Patron… – начала было она, чувствуя, как в этот момент разбивается что-то хрупкое и драгоценное. – Я…

– Спасибо. – Он отвернулся.

Отстранился от нее.

Но…

Но не от ее слов. Он смотрел на монитор, понимая, что на самом деле его душит не ярость, а страх.

Он боялся того, что сказанное ею справедливо. Что он хотел остановить Эбигейл Робинсон и единственным оружием, которое он мог использовать против нее, было его служебное положение главы отдела по расследованию убийств.

Он мог арестовать Эбигейл Робинсон за убийство. Совершила она это преступление или нет, не будет иметь значения. Она планировала убийство сотен, тысяч людей. И он не допустит этого.

Он будет действовать. Он защитит Идолу. Защитит Стивена и Рут. Защитит еще не родившихся и тех, кто родился давно.

Неужели так и есть? Изабель права? Он действительно пытается загладить свою вину за то, что во время пандемии не сумел спасти самых уязвимых?

Гамаш сидел, глядя прямо перед собой, глядя на то, что представало перед его внутренним взором. Правда ли это? Или его снедает чувство остаточной вины?

Потом его взгляд сфокусировался, и он понял, что на самом деле смотрит на фотографию с конференции, найденную Жаном Ги и сделанную за несколько дней, а может быть, часов до смерти Марии. Гамаш смотрел в глаза Пола Робинсона. Затем его взгляд переместился, и он подался к экрану, прищурился, увеличил изображение.

– Patron? – прервал мысли Гамаша Бовуар.

– Да, что у тебя? – спросил тот, отрываясь от экрана.

Жан Ги подтащил стул поближе.

– Если допустить, что Эбигейл все же убила Дебби, мстя за свою сестру, то почему она так долго ждала? Ведь Мария умерла много лет назад.

Старший инспектор Гамаш перевел взгляд с Бовуара на Лакост. Ему предоставлялся шанс. Изменить курс. Нужно было лишь сказать Бовуару, чтобы тот прекратил расследование этой версии. Что смерть Марии прискорбна, но к данному делу не относится. Что теперь они бросят все силы на расследование наиболее вероятного подозреваемого в убийстве Дебби Шнайдер. Винсента Жильбера.

Бовуар ждал. Лакост подняла голову.

Вот только…

– Я думаю, ответ на это дала мне Рут.

Жан Ги посмотрел на Изабель:

– Уж она-то всегда посоветует что-нибудь дельное.

Гамаш отодвинулся от стола, подальше от пристального взгляда Пола Робинсона. Он только теперь прозрел, только теперь сумел сложить этот пазл.

– Мы с ней говорили о работе Рейн-Мари, занимавшейся архивом покойной мадам Гортон. Конечно, после смерти человека семье приходится разбирать его вещи.

– Ну да, – сказал Жан Ги. – Перерыть весь этот хлам, что скопился в кладовках и ящиках.

– На чердаках и в подвалах, – добавила Изабель.

– Именно. Нужно принимать сотни решений. Нередко мучительных. Что сохранить, что оставить, от чего избавиться. Вещи заряжаются эмоциями, воспоминаниями. И потому родня нередко запаковывает все и убирает с глаз долой. Именно это и случилось после смерти Пола Робинсона. Эбигейл была юной, его смерть потрясла ее. Она собрала вещи отца, отнесла на чердак и не вспоминала о них до тех пор, пока дом не был продан.

– Шесть недель назад, – подтвердил Жан Ги. – Тогда-то она и нашла письмо Юэна Камерона с требованием заплатить за лечение.

– И тогда же поняла, что случилось с ее матерью, – согласился Гамаш. – И что Жильбер в этом участвовал. Но предположим, что она к тому же обнаружила и эту фотографию. – Он кивнул на снимок, лежащий на столе.

Четыре человека на морском берегу.

– Но если фотографию нашла Эбигейл, то как она могла оказаться у Дебби? – спросила Изабель. – И почему та заперла ее в ящике стола?

– Наверное, она приметила на снимке некую улику, – произнес Жан Ги. – Свидетельство того, что Дебби убила Марию.

Они уставились на фотографию. Но по-прежнему не видели ничего, кроме счастливого семейства вместе с другом семьи.

– Если тут есть что-то такое, чего не видим мы, но заметили они, то зачем Эбигейл понадобилось отдавать эту фотографию Дебби? И зачем убивать ее на новогодней вечеринке?

– Вероятно, что-то спровоцировало ее, – сказал Жан Ги.

– Эбби Мария.

Бовуар с Изабель посмотрели на Гамаша.

– Извините, – расширил глаза Жан Ги. – Вы о чем?

– Дебби несколько раз повторила это имя, потом ей пришлось извиняться, потому что Эбигейл явно расстроилась. Но почему вдруг такой гнев? К чему эти извинения? Она повторила «Эбби Мария» на вечеринке в присутствии злейшего врага Эбигейл. Винсента Жильбера. После чего ее лишили жизни.

– Но Эбигейл же объяснила, – вставила Изабель, – что ей не хотелось, чтобы люди знали про Марию. Она думала, это будет работать против ее аргументации.

– Она лгала. Существование младшей сестры не было тайной. Многие о ней знали. Нет, Эбигейл вышла из себя по другой причине.

– Вы думаете, что Марию убила Дебби, – сказал Бовуар, – и каждый раз, когда Дебби называла подругу ее детским именем, та словно получала удар ножом.

– Полагаю, это возможно. Что-то ведь спровоцировало нападение на Дебби.

– Спровоцировала его угроза Эбигейл в адрес Винсента Жильбера, – возразила Изабель. – И он ее убил. Вернее, убил Дебби по ошибке. Это не имеет никакого отношения к Марии или к ее смерти.