– Ай-ай. И что я там навалял? Поздно уже было. Может, описка.

Она улыбнулась:

– Может быть. Вы мимоходом упоминаете, что Дебби Шнайдер называла профессора Эбби Мария.

– Да.

– Может, это ничего не значит, но ее второе имя Элизабет, а не Мария.

– Это всего лишь прозвище, – сказал Жан Ги. – Возможно, они так шутили между собой.

– Типа «тупицы»? – усмехнулась Изабель и, увидев, как сощурился Жан Ги, добавила: – Ну, ты-то вчера был на высоте.

– На высоте бреющего полета.

– Так, давайте разделим обязанности, – вмешался Гамаш, пока дело не зашло слишком далеко.

Бовуар свяжется с родителями Дебби Шнайдер и с университетом. Лакост займется предъявлением обвинений Тардифам и посмотрит, что еще удастся накопать на этом фронте. Арман еще раз поговорит с Эбигейл Робинсон и Колетт Роберж.

Рейн-Мари смотрела на стопку с обезьянками.

Большинство из них представляли собой шаржированные изображения на документах, но среди вещей нашлись и обезьянки в виде мягких игрушек. Также были две фарфоровые фигурки и детская книга «Любопытный Джордж»[86].

Странным образом не обнаружилось ни одной записи группы «Monkees».

Мурлыча себе под нос мелодию «Последний поезд в Кларксвиль»[87], она небрежно сунула отдельные бумаги в архивную коробку, потом позвонила дочери Энид Гортон и поехала к ней домой в одну из соседних деревень.

Эдуард Тардиф, которому формально было предъявлено обвинение в попытке убийства, на что он сделал заявление о своей невиновности, теперь привлекался к суду.

Его брату Альфонсу было предъявлено обвинение в пособничестве.

И опять братья не обменялись ни словом. Хотя Эдуард и пытался поймать взгляд Альфонса, младший брат решительно отворачивался.

Как выяснилось, их мать находилась в доме престарелых после тяжелого инсульта, который не затронул ее разум, но искалечил тело.

Старуха, пережившая пандемию, не имела шансов пережить «милосердие» Эбигейл Робинсон.

Любовь в равной доле с ненавистью послужили спусковым крючком. И тут вмешалась удача.

Когда Эдуарда уводили, Лакост сказала ему:

– На жизнь Эбигейл Лакост было совершено еще одно покушение вчера ночью в оберже в Трех Соснах.

– В гостинице и спа? – переспросил он. – Что там случилось?

– Убийство. По ошибке убили другую женщину.

– Убили?

Она видела его удивление. И даже больше. Эдуард Тардиф был в ужасе.

– Вы знаете, кто это сделал? – спросил он.

– Нет. А вы?

Тардиф отрицательно покачал головой, и его увели.

Жан Ги Бовуар нашел смотрителя Эрика Вио в подвале старого спортзала, где тот протирал все дезинфектантом.

– Прошу прощения, – сказал Бовуар. – Мы оставили после себя беспорядок?

– Нет. Я по привычке.

– Мне нужна ваша помощь кое в чем. Что вы можете сказать о почетном ректоре Роберж?

– О почетном ректоре? – Вио перестал дезинфицировать подвал. – Я ее почти не знаю. Видел только на крупных университетских мероприятиях вроде вручения дипломов.

– Ее любят?

– Да, очень. Ей всегда дают слово, и она всегда веселая. Ничего плохого про нее не слышал. Но вы же знаете, что по-настоящему в жизни университета она не участвует. В ежедневной работе, я имею в виду. – Он помолчал. – Я слышал о том, что случилось вчера на новогодней вечеринке. Ужасно.

– Из чистого любопытства: где вы были вчера вечером?

– У нас на Новый год всегда фондю. Дети остались до полуночи, но мы с женой в десять уже легли спать.

Поблагодарив месье Вио, Бовуар направился по кампусу к аккуратному домику из плитняка, где он условился о встрече с ректором университета.

– Почетный ректор Роберж? – произнес Отто Паскаль так, будто впервые слышал это имя. Затем соизволил выглянуть из-за тома о древней Месопотамии. – Нет, у нас на нее нет никаких жалоб. Ее роль чисто церемониальная. Она почти не контактирует с преподавателями или студентами, хотя две лекции в год она читает – первокурсникам по математике. Нечто вроде введения в статистику. Я присутствовал раза два-три. Довольно забавно. Правда.

Это показалось Бовуару маловероятным. И бесполезным. У входной двери он остановился проверить сообщение, пришедшее на телефон.

Жан Ги получил ссылку на новое видео событий в спортзале. Он обратил внимание, что оно не было прислано в полицию, а выложено в «Ютуб». С рекламой. На этот момент запись собрала более пяти тысяч просмотров. После ареста и предъявления обвинения стрелку, а потом и его сообщнику Бовуар не слишком интересовался видеозаписями той суматохи во время стрельбы. Но сейчас он не спешил выходить в холодный серый зимний день. Сел на стул в холле и нажал кнопку воспроизведения.

Уже по первым кадрам стало ясно, что раньше он ничего подобного не видел.

– Маленький говнюк, – пробормотал Жан Ги.

Видео было снято сверху из дальнего конца зала. Бовуар знал: это дело рук осветителя, который клялся и божился, что никогда ничем подобным не занимается.

Арман выключил зажигание и остался сидеть в теплой машине на подъездной дорожке дома Колетт Роберж.

Полетели первые легкие снежинки. Они беззаботно падали с туч на лобовое стекло, замирали на мгновение и таяли.

Он достал телефон, прочитал сообщения, ответил, потом направился к двери дома.

Рейн-Мари поставила архивную коробку на пол в гостиной.

Бо́льшую часть мебели из комнаты уже вынесли; на видавшем виды ковре стояли картонные коробки – одни были заклеены скотчем, другие ждали, когда их наполнят.

Сьюзан Гортон провела рукавом по лбу, убирая выбившиеся волосы.

– Вы слышали новость? – спросила она Рейн-Мари.

– Нет. Какую?

– Про убийство в Трех Соснах. Мама ездила туда в церковь.

Рейн-Мари не стала говорить, что живет в Трех Соснах и присутствовала на той самой вечеринке.

– Я нашла кое-что в вещах вашей матери, – сказала она, закрывая тему убийства.

Ей послышался какой-то шум внизу, в подвале.

– Что-то ценное?

Ошибиться было невозможно – в голосе Сьюзан Гортон звучала надежда.

– Не то чтобы ценное. Скорее загадочное.

– В каком смысле – загадочное?

– Мы можем присесть?

Они нашли две коробки с книгами, достаточно прочные, чтобы на них можно было устроиться, после чего Рейн-Мари сняла крышку с коробки, которую привезла.

Сьюзан заглянула внутрь, отпрянула:

– Куколки?

– Обезьянки. Много обезьянок. – «Может быть, сотня», – подумала Рейн-Мари, но не произнесла этого вслух. – Вы не знаете, откуда у вашей матери такая страсть к обезьянкам?

– Обезьянки? Ну, может, они ей нравились? Люди все время что-то собирают.

– Это было не хобби. – Рейн-Мари достала из коробки бумаги, показала их дочери. – Видите? Она не собирала обезьянок. Она их рисовала.

Сьюзан будто по-настоящему разволновалась.

– Это имеет какое-то значение?

– Может, и нет, но вы просили меня перебрать ее вещи и попытаться привести их в порядок. Вашей матери эти обезьянки казались чем-то важным.

– Возможно. Это странно, но под конец жизни она совершала много всяких странностей.

– Вот об этом-то я и хотела с вами поговорить. Видите ли, ваша мать начала собирать эту коллекцию задолго до наступления старости. Как мне удалось установить, самые ранние изображения появились в середине шестидесятых. Она была еще довольно молодой женщиной. Вот эту обезьянку она нарисовала на счете из монреальского отеля. В то время в вашей семье ничего не случилось?

– Я была совсем крошкой, – сказала Сьюзан. – Понятия не имею, случилось что-нибудь или нет.

Рейн-Мари бросила взгляд на свою собеседницу, – похоже, та была немногим старше нее самой.

– Ваша мать читала вам когда-нибудь «Любопытного Джорджа»?