Потом заместители старшего инспектора узнали содержание его приватной беседы с почетным ректором Роберж. Он увидел, как интерес на лицах Изабель и Бовуара сменился удивлением.

– Значит, она забронировала спортзал для профессора? – процедил Бовуар. – И даже не заикнулась об этом при первом вашем разговоре?

– Non.

– Она не только забронировала зал, – сказала Изабель. – Идея лекции тоже принадлежала ей. О чем еще она умалчивает?

Бовуар взял лист бумаги, который Гамаш положил на стол, рассмотрел.

– Она и фамилию чужую использовала. Кто он такой?

– Роберж просто выдумала это имя. Ну давай продолжай свою мысль.

– Я знаю, вы с ней дружите, patron, – сказал Жан Ги, – но впечатление создается такое, что почетный ректор увязла в этом деле по горло.

– Согласен. Впечатление именно такое. Но разве наша постоянная проблема не в этом? Вещи, которые в нормальной жизни кажутся вполне объяснимыми, хотя и странноватыми, приобретают совершенно иной смысл, если совершается преступление. В подобных случаях часто напрашивается ложная интерпретация.

– Она обманывала вас, – напомнила Изабель. – Написала несуществующее имя на документе. Что тут можно неправильно интерпретировать?

– У меня нет желания защищать Колетт Роберж. Но вот вопрос: считаю ли я, что она стоит за попыткой покушения на жизнь Эбигейл Робинсон? Я отвечаю: нет. Я думаю, в худшем случае она не хотела, чтобы кто-то узнал о ее помощи профессору Робинсон, поэтому она лгала и заметала следы.

– Вы считаете, она поддерживает Робинсон? – спросил Жан Ги.

Арман глубоко вздохнул:

– По правде говоря, я не знаю.

– Но она приглашает в свой дом Робинсон и ее помощницу, – произнесла Изабель. – Это о многом говорит.

– Это говорит о том, что она хороший друг, – уточнил Гамаш. – И вовсе не подтверждает, что она согласна с профессором. Более того, Роберж сказала, что делает все это во имя дружбы с отцом Робинсон.

– Нужно побеседовать с ним, – предложила Изабель.

– Это невозможно, – возразил Гамаш. – Он давно умер.

– Значит, она делает это ради мертвеца? – хмыкнул Жан Ги. – Высокие отношения.

Деревянный стул заскрипел, когда Гамаш медленно откинулся на спинку. Спустя несколько секунд он спросил:

– Изабель, если бы на жизнь твоего знакомого, пусть далеко тебе не близкого, было совершено покушение, ты пригласила бы его к себе в дом?

– Да, пригласила бы, – ответила она, подумав.

– И при этом в доме оставалась бы твоя семья?

– Нет, конечно. Семью я бы вывезла.

Гамаш кивнул и посмотрел на Жана Ги.

Тот сказал:

– Я поступил бы так же.

– И все же, когда Колетт услышала о сообщнике, о том, что я не исключаю второго покушения, она не заявила, что дети немедленно уедут из ее дома. Мне пришлось ее убеждать.

Изабель задумалась на секунду, потом припечатала:

– Приглашать потенциальную жертву покушения в дом с детьми может только тот, кто наверняка знает: никакого второго покушения не будет.

Гамаш слушал, кивал. Он и сам так думал.

Бовуар уперся локтями в столешницу и подался к собеседникам:

– А почетный ректор Роберж могла быть уверена, что второго покушения не будет, только в том случае, если она участвовала в первом. Если была сообщницей.

– Или если она знает сообщника, – добавил Гамаш. – Я начинаю думать, что прежде ошибался. Почетный ректор Роберж, по-видимому, вовлечена в эту историю гораздо глубже.

– И она приглашает Робинсон в свой дом, – сказал Бовуар. – Может быть, нам помешать этому?

Гамаш задумался, потом отрицательно покачал головой:

– Если она каким-то образом замешана в этом деле – а это пока под большим вопросом, – то ни в коем разе не допустит второго покушения в своем доме. Нет, я думаю, ее дом будет самым безопасным местом для профессора Робинсон.

Бовуар встретился взглядом с Лакост. Они оба поняли, что старший инспектор произнес свое знаменитое решающее слово.

– Ее нет? – с порога спросила Мирна, не решаясь войти в дом Клары дальше прихожей. Она вытянула шею, чтобы заглянуть в кухню. – Я все еще чую запах серы.

– Должно быть, это от Рут несет. – Клара поспешила закрыть дверь: на улице стоял мороз. Потом повернулась к Мирне. – И да, она переехала в оберж. Кстати, ты такая говенная подружка!

– Тортик?

Клара приняла из рук подруги шоколадный торт с таким видом, что сразу становилось ясно: это не означает, что они квиты.

– Я тебя умоляла прийти, а ты сидела у себя дома. Она твоя гостья, а ты оставила меня один на один с ней на всю ночь. Знаешь, она заказала французский тост на завтрак. Я никогда не делаю тостов. Но для нее постаралась, а она решила, что тост, повторяю ее слово, «отвратителен», и отказалась его есть.

– А ты?

– Съела ли его я? Да. Но дело не в этом.

– Ты сама предложила ей переночевать у тебя.

– Когда я думала, что она выдающаяся личность, – да.

– Она и остается выдающейся личностью.

Мирна сняла сапоги, надела тапочки, которые всегда стояли в прихожей специально для нее.

– И говном.

– Да. Но такие вещи не упоминаются при вручении Нобелевской премии.

В кухне они разрезали торт на пять равных частей и понесли в гостиную, где уже сидели у огня Рейн-Мари, Анни и Рут.

– Где ты была?! – воскликнула Анни. – Трусиха!

– Тортик?

Анни взяла кусочек торта, и, казалось, ее гнев поутих. По крайней мере, она отвлеклась. В этом смысле ничто не действовало на нее эффективнее, чем шоколадный торт.

– Я хотела прийти, – начала оправдываться Мирна. Она села на диван, отчего Рут и Розу на другом его конце подбросило вверх. – Но у меня было срочное дело.

– Скорая помощь старой книге? – спросила Клара. Впрочем, поскольку ее рот был набит тортом, у нее получилось: «Шкорая помош штарой книге».

– Это все твои происки, – ввернула Рут. – Притащила сюда эту женщину. О чем ты вообще думала?

– Я думала, она храбрая женщина, которую нужно поддержать, которой надо отдать дань уважения.

– С расстояния, – сказала Анни. – Не меньше континента, а лучше двух.

– Да благословит и сохранит ее Господь[47], – пропела Клара, – где-нибудь подальше от нас.

– «Скрипач на крыше»? – оживилась Анни. – Габри, кажется, надеется поставить его к Новому году.

– Да. Он пытается убедить твоего отца сыграть Тевье.

– А тот не соглашается? – поинтересовалась Мирна.

– Ты когда-нибудь слышала, чтобы Арман пел? – спросила Рейн-Мари.

– А ты где была? – напустилась на нее Клара. – Могла бы прийти.

– Я даже жалею, что не пришла. Хотела с ней познакомиться. А теперь, пожалуй, нет. Мадам Дауд вскоре нас покинет, да?

– Так или иначе.

– Рут, не забывайте, о чем мы говорили, – нахмурилась Анни.

– Мне никого убивать не позволяют.

– Хорошо. Помните об этом.

– Я думаю, никто из нас не должен забывать о том, через какой ад прошла Хания Дауд, – обратилась Рейн-Мари ко всей дружеской компании. – Она моложе тебя, – сказала она Анни. – Она потеряла своих детей, но спасла тысячи чужих. Ее продали в рабство. Ее насиловали и пытали. Представьте, попытайтесь представить весь этот ужас. А потом она организовала движение, которое спасало и воодушевляло женщин по всему миру. И мы ждем от нее, что она будет вести с нами светский разговор? Будет вежливой? А когда она не делает этого, когда она проявляет нетерпение и злость, мы отпускаем шутки о том, что хорошо бы ее убить? – Голос, глаза, выражение лица Рейн-Мари стали жесткими. – Убить ее?

Наступило молчание. Потом Клара вздохнула:

– Ты права. Наверное, она почувствовала, что я не хочу ее здесь видеть, и поэтому переехала в оберж.

– Можно ли ожидать, что она после столь ужасных испытаний будет такой, как мы? – поддержала свою мать Анни.

– Нет, – возразила Рут. – Не как мы. Лучше нас. Мы и в самом деле надеялись увидеть святую.