Наконец Даниель спросил:

– Па, ты можешь рассказать, что случилось?

Арман кивнул в темноте:

– Да, поговорить было бы неплохо.

И он рассказал. А когда закончил, Даниель задал ему вопросы, на которые Арман ответил полностью. Полнее, чем отвечал репортерам. Он знал, что сын сохранит это в тайне.

Хотя об одной вещи Арман умолчал.

К тому времени уже вернулся Жан Ги и теперь сидел со всеми остальными в гостиной. Когда Даниель и Арман пришли домой, телевизор был включен.

– Мы собирались посмотреть новости. Ты не возражаешь, Арман? – спросила Рейн-Мари.

– Non. Крайне интересно, как они будут освещать эти события.

Он налил себе скотч, разбавил его водой и присоединился к компании.

Наблюдательная Анни сразу поняла: что-то произошло. Отец не разговаривал с ее мужем. Едва смотрел на него. И Жан Ги тоже не поднимал глаз на тестя.

– Что такое? Что случилось? – прошептала она в ухо мужу, когда они сели на диван.

Но Жан Ги только отрицательно покачал головой.

Самой важной новостью были события в Université de l’Estrie.

– Он шутит, – прошептал Стивен, когда ведущий рассказал о воззрениях профессора Робинсон, о ее растущей популярности, о спровоцированных ее выступлениями стычках, которые становились все более ожесточенными.

Показывали записи, сделанные в зале на телефоны. Видео, конечно, было низкого качества, но оно давало представление о том, что произошло.

Взрывы хлопушек.

Потом крики, вопли. Начало паники. Они слышали голос Армана, призывавшего к спокойствию. А потом звуки выстрелов.

Рейн-Мари сделала резкий вдох, почти ахнула. Остальные посмотрели на Армана. Кроме Жана Ги, который смотрел перед собой.

Интервью с Эбигейл Робинсон. Она отказалась обсуждать содержание своей лекции, заявила: сейчас имеет значение только то, что все остались живы.

Гамаш, державший Рейн-Мари за руку, подумал, что Робинсон сделала это довольно искусно, в своем стиле. Она подавала себя как озабоченного, вдумчивого человека. Глубоко огорченного и очень сострадательного.

«Могло быть и хуже».

В интервью данная фраза не прозвучала. Для этого Робинсон была слишком умна. Но Гамашу она эти слова сказала.

И она была права. Ведь в самом деле могло быть и лучше.

Арман понял, что это точно характеризовало профессора. Изречь истину, но пройти мимо другой истины, еще более верной.

В репортаже появился и сам он, отвечал на вопросы по общественной безопасности, заверял людей, что стрельба в университете – это предумышленное преступление и что теперь угроза миновала.

По телевизору Арман похвалил публику за необычайное умение держать себя в руках, за отсутствие паники. Рассказал, как люди помогали друг другу при эвакуации, успокаивали тех, кто нуждался в помощи. Он говорил об их участливости, о внимании к ближнему. И отметил, что лишь благодаря этому обошлось без жертв.

В своей речи он воздал должное смотрителю здания и полицейским, исполнявшим свой долг в крайне трудных условиях.

Анни видела, что ее муж опустил глаза и уставился в ковер между своими тапочками.

– Жан Ги?.. – прошептала она.

Он повернулся, посмотрел на нее, выдавил улыбку.

Она улыбнулась ему в ответ. Тепло. С любовью. С поддержкой. Он подумал: как долго это продлится, если она узнает правду? Нет, поправил он сам себя, не «если», а «когда». Бовуар знал: он скажет ей, что сделал и чего не сделал.

Но сначала он должен поговорить с Арманом.

После новостей они пожелали друг другу bonne nuit[32] и разошлись по спальням. Только Арману еще предстояло поработать.

Он сел за свой ноутбук, прочел последние сводки, письменные отчеты.

Вокруг него в доме раздавались обычные звуки. Текла вода из открытого крана. Скрипели ступеньки под чьими-то ногами наверху. Стихали, а потом переходили в тишину приглушенные разговоры.

Тихо постанывал и потрескивал старый дом по мере понижения температуры и проникновения холода в кирпичи и балки.

Арман ощутил присутствие Жана Ги, еще не увидев его. Он всегда чувствовал, если его зять находился поблизости.

Закончив последнее на сегодня письмо – подробный отчет премьеру Квебека, он повернулся:

– Да?

– Мы можем поговорить?

Арман протянул руку, выключил настольную лампу, встал.

Очками для чтения он показал в пустую гостиную, где в камине умирал огонек. Выйдя из кабинета, он посмотрел на лестницу, которая звала его в кровать. К Рейн-Мари.

Он мог бы отказаться от разговора с Жаном Ги, сослаться на усталость. Все объяснения можно было отложить до утра. Он мог бы пойти наверх, принять душ, почувствовать кожей горячую воду. Почувствовать Рейн-Мари, ее тепло в своих объятиях.

Но он знал, что этот разговор откладывать нельзя. Разговор был необходим. Еще одно последствие ушедшего дня. Лучше вскрыть этот нарыв.

– Вообще-то, я надеялся, что мы выйдем из дома, – сказал Жан Ги.

– Собаки уже выгуляны.

Арман уже давно решил называть Грейси собакой. Для простоты. И ради собственного душевного спокойствия. Кому нужен бурундук в доме?

Хотя Стивен теперь говорил детям, что после тщательного научного исследования он пришел к выводу, что Грейси почти наверняка крысундук. Фантастическая помесь крысы и бурундука.

«И вполне возможно, – объяснял им детям, окружавшим его, – с незначительной примесью утки. Подождем, когда Грейси подрастет, мы еще посмотрим, может ли она летать».

«Летать?» – вздохнула Зора.

Трудно было сказать, верили ему дети или нет, но они посмеивались над стариком.

– Я думал, мы зайдем в бистро, – сказал Жан Ги.

Арман посмотрел на часы, потом глянул в окно. Казалось, идет четвертый час ночи, хотя на самом деле не было еще и двенадцати. Он видел веселые огни в бистро и почти не сомневался, что заметил внушительный силуэт Мирны, прошествовавшей мимо барной стойки к дивану у большого камина.

Перед приездом в Три Сосны Мирна Ландерс была известным психотерапевтом в Монреале, специализировалась на особо трудных делах. Часть ее работы приходилась на ЗООП – Зону для особо опасных преступников, где отсиживали срок самые проблемные нарушители закона. Сумасшедшие.

В один прекрасный день доктор Ландерс подумала, что на свете есть дела поинтереснее, места покрасивее и люди посчастливее – те, с которыми стоит провести жизнь. И потому подала заявление об уходе, стерла свои рабочие файлы, продала дом, набила вещами машину и весенним утром отправилась на юг.

Она решила, что будет ехать, пока, подобно Улиссу, не найдет сообщество, где никто не знает, что такое скребок для очистки лобового стекла ото льда. Но через час езды она заплутала, поднялась на какой-то холм и увидела внизу в долине маленькую деревню. На карте никакой деревни тут не было. Что и говорить – навигатор сообщал, что машина остановилась среди полей непонятно где.

Но это впечатление было ошибочным. Где-то же она находилась?

С вершины холма Мирна видела дома, облицованные плитняком, коттеджи, обитые вагонкой, кирпичные магазины вокруг деревенского луга. Многолетники в садах были в полном цвету. Здесь росли пионы и крупные кусты лиловой сирени. Ряды диких люпинов заполонили склон.

Посреди деревни высились три огромные сосны.

Она съехала вниз, припарковалась перед магазинами, потом вышла из машины, глубоко вдохнула чистый воздух и аромат свежей выпечки. Она заглянула в бистро, чтобы спросить дорогу, села, заказала кофе с молоком и свежайший, еще теплый, хрустящий миндальный круассан. Да так и осталась.

Она сняла помещение по соседству с бистро, открыла там магазин старой и новой книги и поселилась над ним в чердачной комнате.

Арман подозревал, что второй стакан в руках Мирны предназначался ее лучшей подруге Кларе Морроу.

– D’accord, – сказал он Жану Ги. – Бистро так бистро.

Он надел куртку, обулся, недоумевая, зачем Жану Ги понадобилось идти в бистро, когда в доме тепло и можно поговорить с глазу на глаз. Но по пути он все понял.