– Неправедно это.

– Слово, данное неверному, не стоит ничего. Помни это, дочь Мани.

Поверить в то, что когда-то здесь был огромный город, было решительно невозможно, но не верить Алмату повода не было. Он оказался источником самых невероятных историй. На вопрос, откуда ему все это известно, старик только улыбался и гладил седую бороду.

Жан меланхолично переставлял свои лохматые ноги, а его ноздри все шире раздувались. Что-то моего верблюда то ли беспокоило, то ли влекло. Кайсаки тоже выглядели возбужденными, все чаще улыбались и задирали киргизов. Те в долгу не оставались, весело кричали незлобливые ругательства в ответ. Мне казалось, что я уже научилась разбирать отдельные их слова. Скорее всего бранные. В конце концов, кочевники и сами первым делом научились произносить то, что в приличном обществе озвучивать не стоило бы.

И все же Жан чуял хорошее: радостные крики пронеслись по армии, передавая весть о большой воде, которой достигли передовые отряды. Я невольно подстегнула скакуна, а тот и сам ускорил шаг.

Полные глины воды Аму-Дарьи стали истинным услаждением для взора. Величественная река, берущая свое начало далеко и высоко в горах, конечно, – не Волга, но сейчас не было радостнее зрелища для измученных переходом людей. Верблюды и лошади потянулись к водопою, казаки с трудом удерживали своих коней, дабы те не подхватили горячку. По армии же пронесся приказ генерала о строгом запрете наполнять фляги без кипячения. Хмурый Нестор, пробегая мимо, сказал, что, если его не послушают, уже завтра большая часть армии сляжет с поносом, от которого помрет едва ли не четверть.

– В выгребной яме меньше поганой жизни! – в сердцах бросил он.

Алмат посмотрел вслед доктору и усмехнулся:

– Странный человек. Вода – это жизнь, зачем ее бояться?

– Он умный, уважаемый. В воде живут мелкие животные, которые приносят болезни. Если ее вскипятить, то они погибают не могут причинить вред. Не так давно же здесь холера была.

– Холера – это гнев Аллаха, – не согласился кайсак. – А для костров много дров нужно, а где их взять?

С топливом и в самом деле была беда. Запасы свои почти закончились, кочевники подбирали сухие лепешки навоз и жгли их. Воняли такие костры немилосердно.

Экспедицию Ланжерон поставил на привал в излучине, прижав к самой реке. Короткие споры пресек фразой: мол, лучше нас прижмут к воде, чем отрежут от нее. Но лагерь указал организовать по всем правилам, окопав его с запада невысоким валом, за которым разместил все имеющиеся легкие пушки.

Предусмотрительность генерала окупилась через три дня, в течение которых армия отдыхала, отъедалась и стиралась. Настроение у солдат поднялось, повсюду были слышны неказистые шутки, смех, кто-то пел. И когда казачий разъезд, отправленный дозором, влетел в укрепление, никто сперва даже не сообразил, что пришла беда. Урядник, чья голова обильно кровила, едва не свалился с тяжело дышащего коня у штабной палатки, был подхвачен под руки и отведен на доклад. Я подошла к остальным его бойцам и поинтересовалась произошедшем.

– Туркмены, барыня. Подловили меж сопок, троих наших посекли, одного схватили. Не смогли мы отбить, уж больно много их было, а предупредить надо было генерала.

Пока начальство выслушивало доклад, офицеры проявили инициативу и начали подгонять солдат. Те и сами привычно вооружались и занимали места за валом. Я отметила, что стрелки, вооруженные моими ружьями, оказались сведены в два отдельных отряда, которые были направлены на фланги. Артиллеристы снимали чехлы с жерл своих орудий, подтаскивали зарядные картузы и ядра.

Когда Ланжерон вышел, армия уже была готова к бою. Окинув ее взглядом, француз с удовлетворением кивнул, отдал несколько распоряжений и направился сколоченному помосту. Там он стоял долго, рассматривал степь, не выдававшей никакого движения. Повинуясь некоему порыву, я забралась наверх и пристроилась рядом.

– Никого.

– Они там, – указал Александр Федорович на далекие холмы. – Хороший полководец чувствует врага. Это некая помесь опыта и интуиции. Впервые это мне явилось при Журже, там я научился чувствовать и не стесняться своих чувств. Слепо верить им нельзя, но сейчас… Гроза будет, Александра Платоновна.

– Устоим?

– Конечно, устоим! Чтобы русский солдат был бит дикарями?

Уверенность генерала меня успокоила, пусть умом я и понимала зыбкость бравады Ланжерона. Но ведь если бы он стал рвать свои седые волосы и кричать, что все пропало, стало бы легче от этого?

Внушало спокойствие и то, с какой деловитостью готовились к бою наши воины. Ни криков, ни панических возгласов не было, лишь привычная работа. Бывшие крестьяне в большинстве своем, солдаты заряжали ружья и проверяли остроту штыков, словно снаряжали плуг перед пахотой.

Первые туркмены появились уже ближе к вечеру. Несколько всадников остановились далеко от русского лагеря и всматривались в его нехитрые укрепления. Наверное, оценили их в полной мере и скрылись за теми же холмами.

– Ночью они не пойдут, – спокойно сказал Александр Федорович. Место тут ровное, но лошади в темноте ноги поломают, а пехоты у туркменов нет. А вот нам спать не придется.

Однако, в своих предположениях Ланжерон оказался не прав. С рассветом перед нашим войском предстала целая толпа, которую сложно было бы назвать армией, но то, что это не мирные землепашцы, было очевидно. Одетые, кто во что горазд, узбеки пытались изобразить подобие строя. Отсюда было плохо видно, но вооружены враги были в большей своей части саблями, ружей в достаточном количестве пока не обнаруживалось. Генерал долго рассматривал хивинцев в подзорную трубу и, наконец, сказал:

– Давно ли на службе у шаха есть европейцы?

Он передал зрительный прибор мне и показал, куда смотреть. И впрямь: рядом с всадниками в богатых одеждах русские укрепления разглядывали три человека в красных мундирах.

– Англичане, – зло выплюнула я.

За ночь солдаты проделали большую работу, засыпав в каждый сохраненный мешок песок, который тут был вокруг. Теперь скромный вал превратился в подобие стены.

– Ваше Высокопревосходительство, – обратился к генералу полковник Петров, закончивший перестановку своих пушек. – А ведь подозреваю, что наш быстрый марш для врага оказался полной неожиданностью. Думаю, хотели нас встречать еще на сходе с Устюрта, где мы бы остались без воды. Все же придумка Александры Платоновны с этими котлами на телегах дала нам большой выигрыш во времени.

– Это не моя идея, – отказалась присваивать чужие достижения я.

На самом деле мое предложение изменить подход к питанию войска заключался лишь в том, чтобы кормить солдат из общих котлов, а не ограничиваться выдачей им крупы. Польза тут была и в том, что каждый служивый получит свою порцию каши – и даже с мясом, – и в экономии на дровах. Ведь жечь огонь под несколькими большими чанами все равно выгоднее, чем раскладывать десятки костров. А вот в интендантстве – настоящем, не некрасовском – кто-то додумался приделать к котлам колеса и организовать под ними жаровни. И пока армия на марше, кашевары уже начинали готовить горячее. Тем самым удалось сократить дневные стоянки и дать людям больше времени на отдых.

То, что наша экспедиция не оказалась зажата где-нибудь в пустыне, действительно было счастьем. Аму-Дарью перекрыть не удастся никому, поэтому хотя бы без воды не останемся. Нестор все бурчал про то, что пить некипяченое нельзя, но ему уже пообещали набить морду, если не перестанет докучать. Его наставления уже были признаны полезными и правильными, вот только если случится битва, то никто не будет отвлекаться на соблюдение медицинских требований. Мучимый жаждой солдат – не воин.

– И даже без парламентеров, – хмыкнул Ланжерон.

Хивинцы безо всякого предупреждения с истошными криками кинулись в атаку. На позициях прозвучали команды, и пушки дали первый залп.

Я впервые оказалась в самом настоящем бою. Не знаю, как оно было во времена похода русской армии против войск Марата, как сражались против шведов – эта баталия совсем не напоминала те, которые были изображены на картинах художников. Не было ни ровных колонн, ни гарцующих кавалеристов: только орущая толпа и большой, но убогий редут, ощетинившийся сотнями стволов.