— Что это?

Я обернулась. В дверях стояла Мина. На мгновение, в отличие от элегантной жизненной силы крови Вейла, ее увядающая смертность потрясла меня. Темнота окольцевала ее глаза и покрыла углубляющиеся впадины на щеках. Когда-то она была поразительно красивой девушкой, да она и сейчас была такой, но теперь она была призрачной подобно лицу каменной богини на могиле. Я опустила взгляд. Как давно она здесь? Я не была уверена, какой ответ хуже. Дольше — значит, она видела больше из того, что я делала. Меньше — и я могу беспокоиться об отчетливом слое запыленной кожи, который уже покрывал пол вокруг ее ног.

— Что это? — снова спросила она.

— Ничего, — сказала я, хотя сестра знала меня достаточно хорошо, чтобы понять, что это ложь.

Я положила флаконы и линзы в сумку, застегнула ее и поднялась.

— Мне нужно идти, — сказала я. — Я навещу Фэрроу. Роза придет к тебе с ужином, и…

Я шагнула мимо нее, но Мина едва заметно отошла в сторону. Проходя мимо нее, я старалась не замечать, как на пол не прекращаясь падает мелкая пыль подобно тикающим секундам.

— Лилит, подожди…, - сказала она.

Я остановилась, но не обернулась.

— Что?

Я звучала холоднее, чем мне хотелось бы. Я хотела быть теплой, как Мина. Как наша мать. Наш отец. В теплой семье я была странной, холодной, той, которая могла расшифровывать учебники и уравнения, но не могла точно расшифровать ни изменение голоса, превращающую имя в ласковое обращение, ни характер прикосновения, превращающего его в ласку.

— Останься со мной сегодня, — сказала она. — Мы можем прогуляться.

— Я бы хотела. Но у меня слишком много работы.

Даже я знала, как распознать разочарование в ее голосе, когда она сказала:

— Почему?

Я знала, что она имела в виду: Что может быть важнее?

Когда я росла, люди всегда спрашивали меня: Почему ты так много работаешь? Они всегда спрашивали одним и тем же тоном — озадаченным, жалостливым — таким тоном, который говорил мне, что они задают мне совсем не тот вопрос, который передают их слова. В этом тоне я слышала все намеки. Подразумевалось, что я трачу свою жизнь впустую. В конце концов, у меня ее так мало. Зачем тратить ее на работу?

Я услышала это в голосе Мины сейчас. То же осуждение, то же замешательство. Только теперь она была той, чье время истекало, и умоляла меня забрать у нее часть этого времени.

И это, в конце концов, было ответом.

Почему я так много работала? Я работала так усердно, потому что ничего из этого никогда не будет достаточно. Я продолжала бы, пока мне нечего было бы отдать. Я буду заставлять себя проходить сквозь механизмы разума.

Лучше так, чем тратить время на то, чтобы ей было труднее однажды попрощаться со мной. Моя любовь ничего не даст моей сестре. Но моя работа даст ей шанс.

— Мне пора идти, — повторила я и оставила Мину в коридоре, наблюдавшую за мной.

Она бы не поняла, если бы я попыталась ей это объяснить. Она не знала смерти так, как я. В конце концов, она никогда не была сестрой, которая должна была умереть.

Глава

5

Я дошла до окраины города, где можно было сесть на лодку до Басции. Проходя по улицам города, я миновала общины последователей Витаруса, которые стояли на коленях на улицах и молились над кучами горящих листьев. Впереди них стоял Томассен, главный жрец Адковы и преданный последователь Витаруса — высокий, худой мужчина лет пятидесяти с добрыми глазами. Он был ровесником моих родителей, но в последние годы выглядел намного старше. Должно быть, нелегко тратить все это время на попытки понять, почему твой бог отвернулся от тебя.

Он слабо улыбнулся мне, когда я проходила мимо, на что я ответила отрывистым кивком.

Когда-то он был хорошим другом моего отца, поэтому он всегда был добр к нам с Миной. Возможно, он жалел нас. Забавно, но я точно жалела его, когда он стоял на коленях в пепле, которым кормил своего бога, а его бог лишь давал ему еще больше пепла в ответ.

Я продолжила путь к окраине города, где нашла судно, направляющееся через канал в город. Путешествие заняло несколько часов, и мой желудок уже не справлялся с морским путешествием, но, когда я ступила на пристань, все это определенно того стоило.

Я глубоко вдохнула городской воздух, который, казалось, пах книгами, волнением и знаниями… смешанными, возможно, с легким запахом мочи. Я провела здесь шесть лет, обучаясь в университетах и библиотеках. Сейчас я с ошеломляющей силой осознала, как сильно мне этого не хватало. Даже здания, высочайшие и величественные, говорили об истории, ведь многие из них были заложены тысячу лет назад.

Фэрроу, как я и предполагала был в своем кабинете, маленькой комнатке, расположенной в глубине университетского архива. И, как я знала, он был рад меня видеть. Яркость его улыбки, когда он поднял глаза, чтобы увидеть меня, зажгла маленькую искру вины в моей груди.

Я не должна этого делать. Не должна подвергать его опасности.

Но он был одним из самых умных людей, которых я знала, и мне нужна была его помощь.

Фэрроу был высоким и стройным, с пепельно-русыми волосами, которые ему постоянно приходилось убирать с глаз, и серебряными очками, которые всегда были немного разбиты. У него была манера выгибать все тело от интереса к тому, над чем он работал, и именно так он и поступил, когда я установила свой объектив в центре комнаты, примостившись на самом краю его кресла, и проецировала эти прекрасные лепестки кровавых цветов на его вымазанную мелом стену.

Его глаза расширились, и он слегка приподнялся со стула, чтобы посмотреть поближе. Он практически не дышал.

Я всегда ценила это в Фэрроу, его неприкрытое изумление окружающим миром. Когда я впервые встретила его, будучи молодой студенткой, мне понравилось то, что он воплощает в себе то, что я сама так хотела выразить, но не могла. Мужчины из семей высшего сословия были рады открыто восторгаться своим ремеслом. Это делало их интересными и эксцентричными, преданными и страстными. Когда же это делали женщины, это делало нас скучными.

Я видела Фэрроу удивленным очень много раз. Но никогда так сильно, как сейчас. Он поднялся, обвел взглядом комнату, прищурился на кровь, затем вернулся в кресло и опустился в него, запустив руки в волосы и глядя на меня из-под очков он прошептал:

— Великие боги, Лилит, что это такое? На что я смотрю?

Я сглотнула. Я не хотела произносить это слово, по крайней мере не вслух. Это только подвергло бы Фэрроу риску, гораздо большему, чем я уже подвергла, приехав сюда. Была причина, по которой я привезла кровь сюда, а не попросила его посетить наш проклятый город.

Эгоистично с моей стороны. Я знала это.

— Если бы я могла как-то очистить это, — сказала я, — как бы я это сделала? Это свойство?

— Скорее всего, тебе понадобится магия.

— А что, если я не смогу им воспользоваться?

Фэрроу нахмурился.

— Почему ты не можешь воспользоваться магией?

Я посмотрела на свой объектив. Проекция работала дольше, чем я позволяла себе смотреть на образцы дома. Я боялась, что в любой момент магия распознает природу того, что она анализировала. Магия была непостоянной и темпераментной, как и боги.

— Может быть, есть способ сделать это без магии? — спросила я. — Научными, а не магическими средствами?

Фэрроу выглядел озадаченным, что было вполне разумно. Наука и магия часто были двумя частями одного целого, ибо каждая дополняла другую, их методы часто были неразрывны.

— Это было бы… это было бы трудно. Возможно, что нереально. Принеси его в один из храмов Сраны. Посмотрим, что жрицы скажут по этому поводу.

— Я не могу.

Между его бровями образовалась морщинка. Его изумление угасло.

— Почему, Лилит?

Я стиснула зубы. Я смахнула руны со стола одним резким движением, как раз в тот момент, когда объектив начал слабо пахнуть дымом. Комната погрузилась в темноту, и проекция померкла. Даже в темноте я чувствовала на себе взгляд Фэрроу, жесткий и пронзительный. Исчезло его детское изумление. Теперь он выглядел обеспокоенным.