Инстинкты подсказывали, что нельзя. Магическое предвидение говорило об обратном. Довольно забавно было осознавать эту странную разницу между женственностью и холодным рационализмом.

Время идёт, и ситуация, кажущаяся безобидной, постепенно превращается в тупиковую. И при этом ничего не меняется. Прошло уже несколько дней с тех пор, как отношения генерала и дриады перешли на некий новый уровень, однако с каждым часом становились всё очевиднее бессмысленность и бесперспективность подобных отношений.

Что её на самом деле удерживает в этом месте? Война давно закончилась, так почему же не попытаться начать жизнь с нуля? Уехать в Белиар, приобрести небольшой домик поближе к окраине и жить себе ни о чём не заботясь. Её способности могли бы пригодиться на новом месте.

Новый дом. Новые лица. Новые друзья. И никаких интриг, никаких войн и скандалов. Всё новое. Можно ли так?

Или всё-таки её новый дом здесь среди людей? И рядом с тем, кому ей приходилось доверять? С тем, кто никогда не даст её в обиду, никогда не позволит грустить. И только потому, что его собственный разум не выдерживает безумного одиночества. Кем была Тэлиэль для Джонсона? И действительно ли её так волновал этот вопрос? Почему она так часто думает о нём?

Тэлиэль включила в ванной свет и подошла к зеркалу. Всмотрелась в своё отражение. Время изменило её. Для людей такие изменения незаметны, но от зорких эльфийских глаз не укроется ни одна мелочь. По меркам людей Тэлиэль выглядела на двадцать пять. При этом ощущая себя на тысячу. Эльфийский народ от природы не сентиментален, и его представители всегда пытаются держать эмоции при себе. Однако за годы, проведённые в Алауре, Тэлиэль разучилась сдерживать себя.

Она перестала стесняться своих мыслей. Её больше не сдерживали никакие рамки приличия, никакие каноны, ведь теперь она была окружена совсем чуждой ей культурой. Любая её минутная прихоть могла быть воплощена в жизнь. Она могла, к примеру, заказать себе пиццу, а потом отказаться от неё, захлопнув перед курьером дверь. Наверное, эту переменчивость она переняла от Джонсона. Пренебрежение к труду окружающих. Дозволенность делать то, что вздумается. Этот жизненный ритм затягивал, и уже трудно было представить, что можно жить как-то иначе. От всего этого хотелось бежать.

Но сделать первый шаг всегда так трудно…

Из косметички Тэлиэль достала яркую красную помаду. Да, теперь она иногда стала пользоваться косметикой, хотя в Союзе пропагандировали исключительно естественность. Чего стоят эти перемены? Пожалуй, целой жизни.

В полной тишине, в безмыслии от нахлынувшего смятения чувств она сняла с помады колпачок и провела по зеркалу тонкую красную линию. Остановилась, присмотрелась. И стала рисовать себя. Благо и образец был перед глазами.

Тонкие черты изящными и плавными движениями передавались уверенной рукой. Не было смысла куда-то спешить и о чём-то думать. Вот она — её истинная сущность. Пленница зеркала, неспособная сбежать от окружающей реальности. Едва намечающийся силуэт лица, красивые глаза, мягкие линии губ, аккуратные волосы.

Оболочка без души.

Внезапный порыв чуть не заставил Тэлиэль со злостью перечеркнуть своё творение, но она сдержалась. Закрыла глаза, дыхание стало прерывистым и тяжёлым. Нельзя поддаваться таким порывам. Ни в коем случае нельзя. Иначе падение станет только ещё быстрее…

— Хорошо рисуешь. — Голос генерала заставил её вздрогнуть. Она и не слышала, как он вошёл, и только сейчас увидела в отражении его перепачканное в крови лицо.

— Что с тобой? — обернулась она к нему.

— Пустяки. — Он отстранился и протопал к умывальнику. Включил холодную воду и стал смывать кровь. — Маленькие радости жизни.

Медленно расстегнул рубашку, обнажив изобилующее ранами и синяками тело. Тэлиэль молчала. Если Джонсон не хочет ничего рассказывать, то он и не расскажет. Может быть, потом он и снизойдёт до беседы, но пока он явно не в духе.

Впрочем, сама Тэлиэль уже была не такой кроткой, как раньше.

— Повернись, — негромко велела она ему. Джонсон повиновался. Тёплые ладошки дриады осторожно коснулись груди генерала, который сперва сморщился от боли, а затем вдруг успокоился и замер. От ладоней шло целебное свечение, и теперь раны и синяки быстро заживали.

Похоже, подумал Джонсон, дисгармония магических потоков никак не повлияла на способности Тэлиэль. Её сила — это энергия жизни. И значит, что пока существует жизнь, эта сила неиссякаема.

Когда генерал почувствовал себя несколько лучше, он легонько отстранил руки эльфийки и неожиданно обнял её.

— Спасибо, — прошептал он, и Тэлиэль ощутила странное тёплое чувство в груди. Ведь генерал очень редко выражал свою благодарность. — Ты очень помогла мне.

Она прижалась к его сильному телу, наслаждаясь покоем, и все прежние сомнения и страхи тут же исчезли словно мираж. Будто и не было их никогда. Гнать надо из головы всякие глупости.

А через плечо генерала на Тэлиэль продолжал смотреть полным отчаяния и смирения взглядом нарисованный на стекле портрет…

На высокой скалистой площадке пятеро человек нетерпеливо топтались вокруг исследовательского вертолёта. Ветер лениво трепал их одежду, а солнце дарило ласковое тепло. Один из них отошёл в сторонку и безучастно закурил, глядя вдаль. Внезапно он выбросил сигарету и злобно гаркнул:

— Сержант, мать твою, где тебя столько носило?!

— Извиняй, старшина, — спокойно произнёс появившийся из-за скалы человек. — Пришлось немножко задержаться.

На вид ему было лет двадцать, однако он был не по годам рассудителен и умён, и пользовался немалым уважением у старших по званию.

— Мы уж думали лететь тебя искать, — проворчал старшина, оглядываясь на остальных. Что и говорить, с возвращением сержанта у него сразу отлегло от сердца. И хоть он слегка его побаивался, но всё-таки нёс за него ответственность. — Робинсона оставили бы здесь на всякий случай.

— Уверен, он бы продрых всё то время, пока ждал бы меня или вас, — усмехнулся сержант. Он посмотрел куда-то вверх, вглядываясь в почти безоблачное утреннее небо, и вдруг удовлетворённо заметил: — Ветер стих…

— Значит, легче взлетим, — приободрился старшина, проследив за его взглядом.

Но сержант на это ничего не ответил. Промолчал он и на призыв занять своё место в вертолёте. Он просто стоял и смотрел на небеса, а в это время снизу скалу окутал плотный серый туман, который стал неспешно подниматься вверх, жадно заглатывая метр за метром. Где-то вдалеке закричали в панике птицы. Туман продолжал возноситься к вершине. Его бесформенные щупальца подобно отросткам неведомого вечно голодного чудища поднялись над площадкой и стали склоняться над вертолётом. Выскочить из машины догадался только старшина. Остальные либо не поняли, либо не заметили, либо просто не успели ощутить угрозу.

Вертолёт накрыло серым клубящимся куполом, и в следующий миг из-под плотного непроницаемого покрова донеслись отчаянные крики ужаса.

— Что за дерьмо?! — взволнованно воскликнул старшина, пятясь назад. Он поспешно подхватил лежавший под ногами булыжник и вознамерился бросить его в серую пелену, однако внезапный ураганный порыв повалил его с ног, отбрасывая поближе к кромке тумана.

— Не вздумайте поцарапать вертолёт, — услышал он спокойный голос сержанта. — Он мне ещё пригодится.

Старшина удивлённо обернулся и увидел, что последний из его подчинённых, оставшийся в живых, бесстрастно наблюдает за гибелью своих товарищей. На лице сержанта мелькнула мимолётная ухмылка. Старшина хотел что-то сказать, но секундой позже его ноги оказались под серой пеленой, и он дико закричал от раздираемой тело боли. Первая волна схлынула, обнажив наполовину превращённого в прах старшину, застывшего на земле с протянутой к сержанту рукой и молящим взглядом, а затем новый серый вал окончательно скрыл с глаз изуродованное тело.

Некоторое время в полнейшей тишине туман продолжал клубиться над скалой, а потом стал медленно отступать, рассеиваясь в лучах поднимающегося солнца. Сержант Бен Джонсон улыбнулся этому солнцу как старому другу.