Но вот что больше всего поразило Рипа: хотя люди эти, судя по всему, развлекались от всего сердца, их лица оставались неподвижными и все они сохраняли таинственное молчание; никогда ещё Рипу не доводилось присутствовать при такой унылой игре. Кроме стука шаров, которые, едва покатившись, будили в горах громкое эхо, грохотавшее подобно громовым раскатам, ничто не нарушало безмолвия этой сцены.

Когда Рип и его спутник подошли ближе, игроки внезапно прекратили партию и уставились на них неподвижным, мертвенным, как у статуй, взглядом; их лица были такие странные, такие потухшие, что у Рипа екнуло сердце и задрожали поджилки. Между тем его спутник стал разливать содержимое бочонка в большие кубки и знаком показал Рипу, что их следует поднести играющим. Рип повиновался со страхом и дрожью; в глубоком молчании проглотили они напиток и снова возвратились к игре.

Мало-помалу Рип освоился с окружающим. Его страх и тревога прошли. Он осмелился даже (разумеется, только тогда, когда никто на него не смотрел) отведать напитка и нашел, что он имеет вкус отменной голландской водки, Принадлежа по натуре к разряду вечно алчущих, он не выдержал искушения и хлебнул ещё раз, а так как один глоток влечет за собою другой, то он все прикладывался да прикладывался, так что в конце концов сознание его затуманилось, голова отяжелела и опустилась на грудь и сам он погрузился в глубокий сон.

Проснувшись, Рип увидел себя на том же самом зеленом бугре, откуда он впервые заметил вчерашнего старика из долины. Он протер глаза — было яркое солнечное утро. В кустах порхали и щебетали птички; в небе широкими кругами парил орел, рассекая чистый горный воздух. «Неужели, — подумал Рип, — я провел здесь целую ночь?» Он припомнил все, что случилось перед тем, как он задремал. Странный человек с бочонком водки… котловина в горах… дикий уголок среди скал… унылая партия в кегли… кубок… «Ох, этот кубок, — подумал Рип, — этот проклятый кубок! Как мне теперь оправдаться перед госпожою ван Винкль?»

Он принялся за поиски своего ружья, но вместо нового, отлично смазанного дробовика нашел рядом с собою старый кремневый мушкет; ствол был изъеден ржавчиною, замок отвалился, ложе источено червями. Он заподозрил, что вчерашние немые гуляки, которых он встретил в горах, сыграли с ним шутку и, напоив водкой, украли ружье. Волк тоже бесследно исчез; впрочем, он мог погнаться за куропаткой или белкой. Рип свистнул и позвал его по имени — но все было напрасно. На свист и крики ответило только эхо, собаки нигде не было.

Он решил ещё раз наведаться в то место, где вчера происходила игра; если встретится кто-нибудь из игроков, он потребует от него ружье и собаку. Поднявшись на ноги, чтобы выполнить своё намерение, он почувствовал, что с трудом разгибает спину и что ему недостает прежней легкости в движениях.

«Постель в горах, видно, не для меня, — подумал Рип. — Если после прогулки я схвачу ревматизм, попадет мне от моей хозяйки!» С трудом спустился он в долину и отыскал промоину, по которой вчера вечером поднимался со своим спутником в гору. К его изумлению, здесь теперь катился и перескакивал со скалы на скалу, наполняя долину ревом и рокотом, бурный горный поток. Рип тем не менее стал карабкаться вверх, вдоль по берегу, и ему пришлось проложить себе путь сквозь заросли березняка и орешника, путаясь и по временам увязая среди густых лоз дикого винограда, соткавшего своими цепкими завитками и усиками своего рода сеты.

Наконец добрался он до того места в долине, где между утесами должен был открыться проход в амфитеатр, но не обнаружил и следа никакого прохода. Скалы вздымались отвесной непроходимой стеной; сверху легкой полосой летучей пены низвергался поток, стекавший в просторный водоем, глубокий и черный, как всегда, укутанный тенью растущего вокруг леса. Здесь бедняга Рип вынужден был остановиться. Он ещё раз свистнул и окликнул своего пса, но в ответ донеслось лишь карканье праздных ворон, кружившихся высоко в воздухе над сухим деревом, свисавшим в озаренную солнцем пропасть; вороны, чувствуя себя в безопасности, — ещё бы на такой-то высоте! — поглядывали вниз и, казалось, издевались над замешательством бедного Рипа. Что ему оставалось делать? Утро проходило, он испытывал голод: он ведь не завтракал! Его огорчила потеря ружья и собаки, он страшился встречи с женой, но не помирать же ему с голода в этих горах! Покачав головою, он взвалил на плечо ржавый мушкет и с сердцем, исполненным забот и тревоги, направился к дому.

Подойдя к деревне, Рип повстречал несколько человек, но среди них не попалось ни одного знакомого; это его до некоторой степени удивило, ибо он считал, что в своей округе знает каждого встречного и поперечного. Одежда их к тому же была совсем другого покроя, чем тот, к которому он привык. Все они следили за ним пристальным взглядом и всякий раз, посмотрев на него, неизменно проводили рукою по подбородку. Видя постоянное повторение этого жеста, Рип невольно сделал то же самое и, к своему изумлению, обнаружил, что борода его отросла по крайней мере на целый фут.

Он вошел наконец в деревню. Ватага незнакомых ребят следовала за ним по пятам; они свистели и указывали пальцами на его бороду. Собаки — но и среди них не было ни одной старой знакомой — при его появлении бросились на него, надрываясь от лая.

Да и деревня тоже переменилась — она стала больше и многолюдней. Перед ним тянулись ряды домов, которых он прежде не знал, а, между тем, хорошо известные ему домики исчезли бесследно. Чужие имена на дверях, чужие лица в окнах — все стало чужое. Было от чего потерять голову. Рип решил, что и сам он, и весь окружающий мир оказались во власти колдовских чар. Конечно, в этом не могло быть сомнений, — пред ним была родная деревня, которую он покинул только вчера. Здесь высятся Каатскильские горы, вдалеке серебрится быстрый Гудзон, а вот — те холмы и долы, которые стояли тут испокон века. Рип был не на шутку озадачен. «Вчерашний кубок, — подумал он, — одурманил мне, видно, голову».

Не без труда нашел он дорогу к своему дому, к которому, кстати сказать, он стал подходить с немым страхом, ожидая, что вот-вот раздастся пронзительный голос госпожи ван Винкль. Дом оказался в полном упадке: крыша провалилась, стекла выбиты, двери едва держались на оборванных петлях. Вокруг дома бродила тощая, голодная, похожая на Волка, собака. Рип позвал её, но она с ворчанием оскалила зубы и шмыгнула мимо. Это был злой, недоверчивый пес. «Моя собственная собака, — вздохнул Рип, — и та забыла меня».

Он вошел в дом, который госпожа ван Винкль, надо отдать ей справедливость, всегда содержала в чистоте и порядке. Дом был пуст, заброшен и, как видно, покинут. Эта заброшенность победила в нем страх перед женой, и он стал громко звать её и детей; пустые комнаты на мгновенье наполнились звуком его голоса, и затем снова воцарилась мертвая тишина.

Рип торопливо вышел из дому и зашагал к своему старому прибежищу — деревенскому кабачку, но кабачок бесследно исчез! На его месте стояло покосившееся деревянное здание с большими окнами; некоторые из них были разбиты и кое-как заткнуты старыми шляпами и юбками; над входом в здание красовалась вывеска:

СОЮЗ

Гостиница Джонатана Дулитла

Вместо высокого дерева, под сенью которого ютился когда-то мирный голландский кабачок, торчал длинный голый шест, и на конце его красовалось нечто похожее на красный ночной колпак. На этом шесте развевался также неизвестный ему пестрый флаг с изображением каких-то звезд и полос, — все это было чрезвычайно странно и непонятно. Он разглядел, впрочем, на вывеске, под которой не раз выкуривал свою мирную трубку, румяное лицо короля Георга III, но и портрет тоже изменился самым удивительным образом; красный мундир стал желто-голубым; вместо скипетра в руке оказалась шпага; голову венчала треугольная шляпа, под портретом крупными буквами было выведено: ГЕНЕРАЛ ВАШИНГТОН.