С годами семейная жизнь Рипа становилась все тягостнее. Дурной характер никогда не смягчается с возрастом, а острый язык единственный из всех режущих инструментов, который не только не притупляется от постоянного употребления, но, наоборот, делается все более острым. Будучи изгнан из дому, Рип мало-помалу привык находить отраду в посещении своеобразного клуба мудрецов, философов и прочих деревенских бездельников, заседавших на скамье перед кабачком, вывеской которому служил намалеванный красною краской портрет его королевского величества Георга III[14]. Здесь просиживали они в холодке долгие летние дни, бесстрастно передавая друг другу деревенские сплетни или сонно пережевывая бесконечные и бессмысленные истории. Впрочем, иной государственный деятель выложил бы хорошие денежки, чтобы послушать глубокомысленные споры, возникавшие иной раз, когда к ним в руки попадала старая газета, завезенная сюда каким-нибудь случайным проезжим. С какою торжественностью внимали они Тогда неторопливому, выразительному чтению Деррика ван Буммеля, школьного учителя, живого ученого человечка, который не запнувшись мог произнести самое длинное слово во всем словаре! Сколь глубокомысленно толковали они по поводу событий, происходивших несколько месяцев тому назад!
Общественным мнением этого высокого собрания заправлял Николас Веддер, патриарх деревни и владелец кабачка, у порога которого он восседал с утра до ночи, передвигаясь ровно настолько, сколько требовалось, чтобы укрыться от солнца и остаться в тени огромного дерева, так что соседи, наблюдая его передвижения, могли определять время с такою же точностью, как если бы пред ними были солнечные часы.
Правда, голос патриарха можно было услышать нечасто, зато трубкой своей он дымил беспрерывно. Несмотря на это, приверженцы Веддера (а у всех великих людей всегда бывают приверженцы) отлично понимали его и умели угадывать его мнения. Было замечено, что если чтение или рассказ были ему неприятны, он начинал яростно попыхивать трубкой, выпуская изо рта частые, короткие и сердитые облачка дыма; испытывая удовольствие, он, напротив, медленно затягивался и спокойно выпускал дым легкими, мирными облачками; время от времени, вынимая изо рта трубку, он степенно кивал головой в знак полного одобрения, и тогда около его носа завивался ароматный дымок.
Впрочем, из этой твердыни бедняга Рип был в конце концов изгнан своею грозной женой, которая внезапно нарушала спокойствие и безмятежность достопочтенного собрания и осыпала его членов насмешками и издевательствами. Даже священную особу Николаса Веддера не пощадил дерзкий язык этой крикливой женщины, обвинявшей патриарха в том, что он потворствует праздным наклонностям её легкомысленного супруга.
В конце концов бедный Рип дошел почти до полного отчаянья; единственное, что ему оставалось, чтобы избавиться от работы на ферме и брани жены, — это взять в руки ружье и отправиться бродить по лесам. Здесь он иногда присаживался поближе к дереву и делился с Волком (к которому испытывал сострадание, как к товарищу по несчастью) содержимым своей охотничьей сумки. «Бедный Волк, — говорил он в таких случаях, — твоя хозяйка устраивает тебе собачью жизнь? Ничего, приятель, пока я жив, есть кому за тебя постоять!» Волк помахивал хвостом, грустно смотрел в лицо хозяину, и, если только собаки способны сочувствовать людям, я охотно поверю, что он от всего сердца отвечал Рипу взаимностью.
Однажды в ясный осенний день Рип забрел неприметно для себя на какую-то вершину Каатскильских гор. Он предавался излюбленной им охоте на белок, и безлюдные горы отвечали многократным эхом на его выстрелы. Тяжело дыша от усталости, уже к вечеру, опустился он на склон зеленого, поросшего горной травою бугра, у самого края пропасти.
Оттуда сквозь просветы между деревьями он видел обширную, тянувшуюся на многие мили равнину, покрытую густым лесом. Где-то внизу величаво и безмолвно катил свои воды могучий Гудзон (лишь изредка на его зеркальном лоне можно было заметить отражение багряного облачка или паруса медлительной, как бы застывшей на месте барки), но и самый Гудзон терялся наконец в синеве дальних предгорий.
С противоположной стороны перед ним открывалась глубокая горная лощина — дикая, пустынная, взъерошенная, — дно которой, заваленное обломками нависших сверху утесов, было едва освещено отсветами лучей заходящего солнца. Рип лежал и задумчиво глядел на эту картину: наступал вечер; горы отбрасывали длинные синие тени и закрывали ими долины. Рип понял, что стемнеет гораздо раньше, чем он успеет добраться до деревни, и, тяжко вздохнув, представил себе грозную встречу, уготованную ему госпожою ван Винкль.
Впрочем, когда он собрался было спуститься с горы, он услышал донесшийся издали окрик: «Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!» Рип посмотрел во все стороны, но не обнаружил никого, кроме вороны, направлявшей свой одинокий полет через горы. Он решил, что воображение обмануло его, и снова приготовился к спуску, как вдруг опять услыхал тот же голос, отчетливо прозвучавший в вечерней тишине: «Рип ван Винкль! Рип ван Винкль!» В то же мгновение Волк ощетинился, зарычал, прижался к хозяину и замер, испуганно глядя вниз. Теперь и Рип ощутил какую-то неопределенную тревогу и взглянул в том же направлении. Он увидел наконец странную фигуру, поднимавшуюся вверх по скалам и гнувшуюся под тяжестью ноши. Рип удивился, встретив человеческое существо в столь пустынной и обычно безлюдной местности, но потом решил, что это — кто-нибудь из окрестных жителей, нуждающихся в его помощи, и начал торопливо спускаться в долину.
Приблизившись, он был поражен странной внешностью незнакомца. Перед ним стоял коренастый старик с густой гривой волос и седой бородою. Он был одет по старинной голландской моде: суконная куртка, перетянутая у пояса ремнем, и широкие многослойные штаны, украшенные по бокам пуговицами, а у колен — бантами. Он тащил на плече изрядный бочонок, очевидно наполненный водкой, и знаком попросил Рипа помочь ему. Хотя Рип несколько оробел и не чувствовал доверия к незнакомцу, он всё же со всегдашнею готовностью откликнулся на призыв, — и вот, помогая друг другу, они стали карабкаться вверх по промоине, представлявшей собою, надо полагать, сухое русло ручья.
Во время подъема Рип не раз слышал глухие раскаты, напоминавшие далекий гром. Они доносились, казалось, из глубокого оврага, или, вернее, из ущелья между высокими скалами; к нему-то и вела та неровная, усыпанная щебнем тропа, по которой они взбирались. Рип на мгновенье остановился и, рассудив, что это, должно быть, отдаленный гул короткого грозового ливня, который часто бывает в горах, тронулся дальше. Пройдя ущелье, они вышли в котловину, похожую на маленький амфитеатр. Котловина была со всех сторон окружена отвесными скалами, с краев которых свешивались ветви деревьев, так что снизу можно было увидеть лишь клочки лазурного неба или — порою — яркое вечернее облачко. За все время ни Рип, ни его спутник не проронили ни слова, и хотя первый недоумевал, зачем тащить бочонок с водкою в дикие пустынные горы, он так и не решился обратиться за разъяснениями к старику, ибо в нем было что-то необыкновенное и непостижимое, внушавшее страх и исключавшее возможность сближения.
Добравшись до котловины, Рип увидел здесь немало достойного удивления. Посредине, на гладкой площадке, компания странных людей резалась в кегли. На них было причудливое иноземное платье: одни — в коротких куртках, другие — в камзолах, с длинными ножами у пояса, и все, по большей части, — в таких же необъятных штанах, в какие был облачен проводник Рипа. Физиономии их тоже были необычны: у одного — огромный череп, плоское лицо и маленькие свиные глазки; лицо другого (на нем был белый колпак, похожий на сахарную голову, украшенную красным петушиным перышком), казалось, состояло из одного носа. Все они имели бороды различной формы и различного цвета. Один из них выглядел предводителем; этот дюжий пожилой джентльмен с обветренным лицом носил камзол с галунами, широкий пояс и кортик, а также треуголку с перьями, красные чулки и башмаки с пряжками на очень высоких каблуках. Вся группа в целом напомнила Рипу старинную фламандскую картину в гостиной деревенского пастора ван Шейка, привезенную из Голландии ещё в те времена, когда здесь было основано первое поселение.
