— Откуда мне знать? Я вообще ничего не знаю. Я, видишь ли, набит соломой, а мозгов у меня и вовсе нет, — закончил Страшила печально.

— Вот оно что, — сказала Дороти. — Прости, пожалуйста.

— Как ты думаешь, — спросил Страшила, — если я пойду с тобой в Изумрудный город, этот Оз даст мне немного мозгов?

— Не знаю, — ответила Дороти. — Но если хочешь, пойдем. Даже если Оз не даст тебе мозгов, хуже, чем теперь, тебе ведь не будет.

— Что правда, то правда, — согласился Страшила. — Понимаешь, — доверительно продолжал он, — пусть у меня руки, ноги и все тело набито соломой! Я не против — зато мне никогда не бывает больно. Если кто-то наступит мне на ногу или воткнет в меня булавку, мне все равно, я этого просто не почувствую.

Но я не хочу, чтобы меня называли дураком. А если в голове у меня так и будет солома, а не мозги, как у тебя, то разве я когда-нибудь поумнею?

— Я тебя понимаю, — ответила девочка, ей стало его очень жалко. — Если ты пойдешь со мной, я попрошу Оза сделать для тебя все, что он сможет.

— Спасибо, — поблагодарил её Страшила.

Они вернулись к дороге. Дороти помогла Страшиле перелезть через изгородь, и они пошли по желтым кирпичам в Изумрудный город.

Сначала Тото не понравилось, что их полку прибыло. Он все принюхивался к набитому соломой существу, как будто опасался, нет ли у него внутри, в соломе, крысиного гнезда, и время от времени недружелюбно рычал.

— Не бойся, — сказала Дороти своему новому другу. — Тото не кусается.

— А я и не боюсь, — ответил Страшила. — Пусть кусается, мне что, я же из соломы. Дай-ка я понесу твою корзинку. Мне не трудно, я ведь не устаю. И вот что я. скажу тебе по секрету, — продолжал Страшила, поспешая за девочкой, — на свете есть только одна вещь, которой я боюсь.

— Что же это? — спросила Дороти. — Небось боишься того мусолика, который тебя смастерил?

— Ничего подобного, — ответил Страшила. — Больше всего на свете я боюсь горящей спички.

Прошло несколько часов, и дорога изменилась, идти стало так трудно, что Страшила то и дело спотыкался на желтых кирпичах, которые торчали здесь вкривь и вкось. Некоторые были разбиты, других вообще не было, после них остались ямки — Тото их перепрыгивал, а Дороти обходила. Что же до Страшилы, то у него не было мозгов, и поэтому он знай себе шагал напрямик, попадал в выбоины, спотыкался и падал на твердые кирпичи. Правда, ушибиться он не мог, и Дороти всякий раз поднимала его и ставила на ноги, и они весело смеялись над его невезением.

Здесь фермы были не такие чистенькие, как раньше. Дома попадались реже, меньше стало фруктовых деревьев, и чем дальше уходили наши друзья, тем пустыннее и мрачнее становилось вокруг.

В полдень путники присели у дороги возле маленького ручья, Дороти открыла корзинку и достала хлеб. Она предложила ломтик своему спутнику, но тот отказался.

— Я понятия не имею, что такое голод, — объяснил ан. — И это очень кстати. Ведь рот у меня просто нарисован, а если проделать дырку для еды, то солома, которой я набит, вылезет наружу, и это испортит мне форму головы.

Дороти сразу стало ясно, что Страшила прав, поэтому она только кивнула и принялась уплетать хлеб.

— Расскажи мне что-нибудь про себя и про твою страну, — попросил Страшила, когда Дороти кончила завтракать.

И девочка стала рассказывать про Канзас, про то, какое там все серое и как ураган принес её в здешнюю удивительную страну Оз. Страшила слушал-слушал, а потом сказал:

— Никак не пойму, почему ты хочешь покинуть нашу прекрасную страну и вернуться в то суровое, безводное и серое место, которое ты называешь Канзасом?

— Мозгов у тебя нет, вот и не понимаешь, — ответила девочка. — Что из того, что дома у нас скучно и уныло? Это вовсе ничего не значит! Все равно мы — люди, сделанные из плоти и крови, — хотим жить у себя, а не в чужой стране, какой бы красивой она ни была. Лучше родного дома нет ничего.

— Нет, мне этого не понять, — сказал Страшила. — Только если б у вас, у людей, в головах была солома, как у меня, небось и вы захотели бы жить в красивых странах. И в таком Канзасе никого не осталось бы. Выходит, Канзасу повезло, что у вас у всех мозги.

— А не расскажешь ли ты мне что-нибудь, пока мы отдыхаем? — спросила девочка.

Страшила с укором посмотрел на неё.

— Я же совсем мало живу на свете и ещё ничегошеньки не знаю. Меня сделали всего лишь позавчера. Откуда мне знать, что до этого было? К счастью, когда фермер мастерил мне голову, он прежде всего нарисовал уши, так что мне хоть сразу стало слышно, что кругом происходит. У фермера в гостях был ещё один мусолик, и первое, что я услышал, были слова моего хозяина:

«Как тебе нравятся эти уши?»

«Одно ухо выше другого», — ответил гость.

«Сойдет и так, — ответил мой фермер. — Есть уши, и ладно».

И в общем, он был прав.

«А теперь нарисуем глаза», — сказал мой хозяин. И нарисовал мне правый глаз. Только он его закончил, как я принялся рассматривать и фермера, и все вокруг, очень мне было любопытно, ведь раньше-то мне ничего видно не было.

«Неплохой вышел глаз, — заметил мусолик, следивший за работой моего хозяина. — Нет для глаз лучше цвета, чем голубой».

«Пожалуй, второй сделаю побольше», — сказал фермер, и когда он нарисовал мне второй глаз, видно стало куда лучше. А потом он нарисовал мне рот и нос. Но говорить я ещё не говорил, потому что пока не понимал, зачем нужен рот. Потом было очень интересно следить, как хозяин с приятелем делают мне руки, ноги и туловище, а когда они наконец прикрепили его к голове, то-то я загордился, ведь я решил, что теперь я такой же человек, как другие.

«Ну, этот парень всех ворон распугает, — сказал фермер. — Ни дать ни взять человек».

«Да он и есть человек», — сказал гость, и я вполне с ним согласился. Тут мой хозяин взял меня под мышку, понес на кукурузное поле и посадил на длинную палку. На этом поле ты меня и нашла. Хозяин с приятелем сразу ушли, а я остался один.

Мне не понравилось, что меня бросили, захотелось побежать за ними, да ноги не доставали до земли, вот и пришлось торчать на шесте. И пошла у меня одинокая жизнь, даже размышлять было не о чем, меня ведь только что смастерили. На поле залетало много ворон и других птиц, но стоило им меня увидеть, они тут же улетали. Они думали, что я — настоящий мусолик, и меня это радовало, я даже возомнил, что я важная персона. А потом одна старая ворона пролетела мимо, пригляделась ко мне повнимательней, уселась мне на плечо да и говорит: «Интересно, неужто этот фермер вообразил, что меня можно провести такой грубой подделкой? Да любая толковая ворона сразу поймет, что ты набит соломой!» Потом она спрыгнула к моим ногам и давай клевать зерно. А другие птицы, увидев, что я её не трогаю, тоже прилетели и принялись клевать, так что вскоре вокруг меня собралась целая стая.

Мне стало обидно, ведь выходило, что не такое уж я хорошее пугало, но тут старая ворона начала меня утешать. «Будь у тебя в голове мозги, — говорит, — ты был бы таким же человеком, как все они. Да ещё получше некоторых. Мозги — вот единственное, что стоит иметь, будь ты хоть вороной, хоть человеком».

Когда птицы улетели, я поразмыслил над словами вороны и решил, что надо сделать все, чтобы раздобыть мозги. А тут, к счастью, и ты подоспела, сняла меня с шеста! Послушал я тебя и поверил: только бы нам попасть в Изумрудный город, а там Великий Оз даст мне мозги.

— Надеюсь, — серьезно ответила Дороти. — Раз уж тебе так хочется их получить.

— Ужасно хочется, — признался Страшила. — Очень досадно чувствовать себя дураком.

— Ну ладно, — сказала девочка. — Пора идти, — и отдала Страшиле корзинку.

Теперь вдоль дороги уже не было изгородей, земля была неровная, нераспаханная. К вечеру они подошли к густому лесу, в котором высокие деревья росли так близко друг к другу, что их ветки сплетались над дорогой, вымощенной желтыми кирпичами. Под деревьями было совсем темно, потому что листья заслоняли солнечный свет, но наших путников это не остановило.