Так вот, она сказала: «Послушайте! У меня великолепная идея. Давайте все купаться голышом!» И не успел я и глазом моргнуть, как она уже стала раздеваться. И за ней — все остальные! Все-все! И даже моя беременная дочь, и этот ужасный смутьян, это чудовище — мой Шут. И даже Черпни, мой министр финансов!

Король Грегор расхохотался, потом вспомнил, как он несчастен, и остановился.

— И тут они толпой двинулись по дворцу, они выбрасывали руки вперед, как пловцы, и медленно отводили назад, а потом снова выбрасывали вперед и изредка дрыгали ногой — все, кроме жены старика Черпни — она плыла по-собачьи. А главный судья чуть не утонул, но кто-то подплыл, и спас его, и вытащил на берег, то есть на обеденный стол.

— Бедняга Грегор, — взволнованно произнес король Джон.

— Впрочем, во всем есть свои положительные стороны. Ты же знаешь, королева Луиза — женщина необычайно привлекательная, даже в одежде.

Он прищурился, потирая ладонями колено, поглощенный своими мыслями.

— А вообще-то вся эта история, возможно, вовсе не такой уж абсурд, как пыталась это представить королева Луиза. В конце концов, не мытьем, так катаньем нам надо сбыть замуж нашу беременную дочь, а в таких ситуациях… в таких ситуациях, как эпизод, о котором я рассказал…

Король Джон подозрительно смотрел на него.

— Я только хочу сказать, что трудно сохранять здравомыслие в такой обстановке.

Белокурый король кивнул. И как бы между прочим спросил:

— А ты сам участвовал в этой любопытной затее?

— А что мне оставалось делать? — произнес король Грегор, внезапно покрываясь испариной. — Я же хозяин дома.

Когда после полудня сражение возобновилось, дело не клеилось ни у одной из сторон. Король Грегор никак не мог сосредоточиться на своих обязанностях, его одолевали странные чувства и невыразимые сомнения, и в особенности одно, хотя король ни за что не смог бы объяснить, с чем оно связано, — ощущение какой-то принципиальной ошибки — возможно, его собственной, возможно, ошибки всего человечества. Снова и снова, как ни старался он собраться с мыслями, в его воображении возникал образ Луизы — обнаженной, неизъяснимо прекрасной, с огненнорыжими волосами, мягко струящимися за спиной, словно дворец и взаправду затопляло.

А потом он вдруг вспоминал фрейлину Её Величества, мадам Вамп — почти совсем безгрудую, но все равно чрезвычайно для него притягательную. И тут же заливался краской и зажмуривался, вспоминая маленькую принцессу Мюриэл — её жалкие, худенькие, бледные бедрышки, округлившийся живот, на шестом месяце, и её прекрасные серые глаза — прекрасные, несмотря на уродливые темные круги под ними, — глаза, сияющие, вопреки здравому смыслу, ангельской невинностью. Короля Грегора охватывало желание, — когда он медленно бродил по дворцу, правой рукой задумчиво теребя бороду, а левой загребая, как пловец, и кивал своим благородным доблестным рыцарям, проплывающим мимо под руку с элегантными дамами, или подбадривал какого-нибудь престарелого министра, который, отдуваясь, едва дотягивал до спасительной лестницы, — короля Грегора охватывало желание обнять их всех — и красивых и безобразных, — прижаться к ним, как ласковый непосредственный ребенок порывисто прижимается к родителям. «Хороший вы все народ, — мысленно повторял он. — Вы все мой народ. Мой народ!» Он едва сдерживался, чтобы не разрыдаться от умиления.

Что касается белокурого короля Джона, то он едва ли обращал на свою армию больше внимания, чем король Грегор — на свою. Слова чернявого короля произвели на него неизгладимое впечатление. Король Джон всегда считал своего противника человеком, прочно стоящим на земле, который знает, чего хочет, и умеет этого добиваться. То и дело неожиданно для себя король Джон фыркал от смеха.

— Старый чертяка, — повторял он.

Но тут же невыразимая печаль охватывала его, и ему приходилось смахивать рукавом слезу.

Армии, неуклюже тыкаясь туда-сюда безо всякой системы и надзора, с налета сшибались, опрокидывали лошадей и, теряя ориентировку, оказывались в лесу в миле от равнины, где они должны были бы находиться. Нервы у всех сдавали, о рыцарском благородстве никто и не вспоминал. Лошади, неуправляемые, такие же раздраженные и сбитые с толку, как их седоки, жестоко кусали и лягали друг друга. Один бывалый рыцарь, покрывший себя неувядаемой славой в сражениях, сидел в грязи на спутанной траве и плакал, как дитя.

Именно на этом этапе битвы верный трубач короля Грегора похлопал его по плечу, показывая на дорогу. С упавшим сердцем король Грегор перевел печальный взгляд вдаль и увидел сверкающие на солнце стяги свиты королевы Луизы.

Посмотрев на холм короля Джона, он понял, что его противник тоже заметил приближение королевы. Белокурый король в отчаянии мотал головой, не в силах созерцать отвратительную пародию на битву.

Король Грегор, объятый внезапной яростью, забегал взад-вперед по своему холму. Теперь ему стало совершенно ясно: во всем виновата королева Луиза. Что касается её милого пресловутого безумия, то король ни на грош в него не верил. Она специально все это подстроила, чтобы сделать из него шута. Наверняка она тайно договорилась обо всем с Шутом, таким же здравомыслящим и расчетливым, как и она сама. То-то будет для них потеха! Король Грегор двумя руками вцепился себе в бороду и рванул изо всех сил, но, хотя было очень больно, ему не удалось выдрать ни единого волоска.

— Прекратить сражение! — неожиданно гаркнул он на трубача, как будто тот был также причастен к заговору.

Трубач испуганно вскинул свой инструмент и протрубил отбой сначала для армии короля Грегора, а потом для армии короля Джона. Армии в замешательстве посмотрели вверх и затем с озадаченным видом начали пятиться в разные стороны.

— Убрать эту свалку! — крикнул король Грегор, приложив ко рту сложенные рупором ладони.

Король Джон, оценив мудрость такого хода, стал кричать то же самое.

Рыцари, неуклюже слезая с лошадей, громыхая доспехами, направлялись вслед за своими оруженосцами в глубь равнины и, подхватывая на ходу убитых за руки и за ноги, поспешно оттаскивали их в лес. Привязывая веревки одним концом к ногам павших лошадей, а другим — к седлам своих боевых коней, рыцари волокли трупы лошадей прочь.

— Приготовиться к наступлению! — крикнули король Грегор и король Джон одновременно.

Оруженосцы помогли рыцарям снова забраться в седло, и обе армии построились в противоположных концах равнины, взволнованные и оживленные, готовые вновь ринуться в бой. Знаменосцы как могли привели в порядок штандарты и поспешно заняли свои места перед строем. Лошади дрожали от нетерпеливого возбуждения, так что броня их звенела, а блестящие попоны колыхались, как вода в ручье.

Король Грегор едва мог стоять на месте. Он ударял кулаком по ладони и недобро улыбался, обнажая крупные зубы.

— Вот так-то лучше! — приговаривал он.

На противоположном холме его соперник подпрыгивал на месте, как ненормальный. Король Грегор оскалился, как волк перед прыжком.

— Храбрый король Грегор готов помериться с тобой силами! — выкрикнул он.

Королева и её свита уже достигли вершины холма. Лошади в строю на поле боя, повернув головы, провожали королеву взглядом; они улыбались, совсем как король Грегор и король Джон. Рыцари сидели в седле с поднятыми забралами и тоже улыбались. Медленно, устрашающе они подняли вверх копья, оперев их на обтянутые войлоком подставки.

Королева со свитой уже подъехала к площадке, на которой стоял король Грегор. Паж принял лилейную руку её величества и осторожно помог королеве сойти с её серого в яблоках. Другой паж помог спешиться принцессе. Шут слез с лошади сам. Седобородое лицо карлика подрагивало и подергивалось, казалось, от злобного презрения.

— Мы не опоздали? — спросила королева Луиза взволнованным шепотом. Её роскошные рыжие волосы красиво развевались по ветру.

— Тише, мама! — воскликнула принцесса.

У короля Грегора от волнения бешено колотилось сердце, губы возбужденно дрожали.