Однако именно Хлебников лучше других воплощает две стороны русской лингвистической утопии, национальную и универсалистскую, а также две ее страсти — к прошлому и будущему. Хлебников — утопист не только в своих лингвистических работах. Утопия — его стихия. В серии коротких произведений 1913 — 1916 годов захватывающие и наивные фантазии Хлебникова о будущем выражают его страх перед Машиной, подчиняющей себе мир (Журавль, 1910). Люди делят Землю с животными, наделенными почти человеческим разумом. Озера, наполненные съедобной микрофауной, — гигантские чаши бесплатного супа. Радио (неотъемлемый элемент всех утопий той эпохи) обеспечивает постоянную связь между людьми. Строения из стальных каркасов и движущихся по ним стеклянных комнат имеют форму дерева или крыла. Предложение поэта оценивать труд не в деньгах, а в ударах сердца красноречиво говорит о размахе и необычности его фантазии.

Как и Хлебников, почти все писатели Серебряного века одновременно разрабатывают утопические и антиутопические мотивы. Захваченный будущим и свободой воображения, модернизм, во всей его пестроте, способствует окончательному формированию утопического жанра, особенно в фантастической литературе и космистской научной фантастике, переживающей настоящий бум.

Брюсов одинаково успешно использует оккультные мифы и новые научные теории. Драма Земля (1904) описывает земной шар, лишенный атмосферы, и гибель людей, укрывшихся в подземном городе. Республика Южного Креста (1905) повествует о саморазрушении современнейшего и гипериндустриализированного государства-мегаполиса (предвосхищающий Метрополис Ф. Ланга, созданный два десятка лет спустя), обитатели которого поражены смертельной эпидемией безумия (манией противоречия). Брюсов вернется к индустриальной теме в двух версиях Восстания машин (1908, 1915). Все эти произведения — стилизованные аллегории (близкие своей абстрактностью к антиутопической модели Хераскова и Одоевского). Тем не менее в них можно найти аллюзии на современную Брюсову политическую ситуацию: Последние мученики (1905), сцена далекого будущего, в котором группа посвященных совершает коллективное самоубийство, чтобы не подчиниться побеждающей революции — выпад против диктаторских устремлений Ленина9.

Открытия современной науки отзываются гибелью мира в Жидком солнце (1912) А. Куприна (1870–1938) и Бриге «Ужас» (1913) А. Оссендовского (1878 — 1945). Другой роман Оссендовского Грядущая борьба (1913) показывает общество, управляемое индустриальными картелями и состоящее из людей, превратившихся в автоматы, придатки машин, которые они обслуживают: предвосхищение излюбленной темы немецких экспрессионистов и одно из первых обличений тейлористской системы организации труда. За пять лет до этого романа Оссендовского Л. Андреев (1871 — 1919), предшественник театрального экспрессионизма, создал в Царе-Голоде набросок картины мира, истощенного и изуродованного индустриализацией.

Антиутопия играет роль противовеса научным или политическим проектам. Рассказ 1899 года, подписанный Н. Ф. Д. Р. В., автором которого был, скорее всего, журналист и писатель Н. Д. Федоров10, непосредственно отвечает биологу И. Мечникову (1845 — 1916), будущему нобелевскому лауреату. Основатель геронтологии думал об устранении «дисгармонии» человеческого организма и победе над страхом смерти путем обучения «естественной смерти». Он представлял себе мир, освобожденный от страданий, мир, в котором старость не была бы связана с гибелью, а старики заменили бы неопытную молодежь в политике и правосудии. «Если в будущем появится идеал, способный объединить людей, как религия, он будет основан только на научных принципах» [Metchnikoff, 392]. Герой рассказа Федорова Атавизм засыпает, чтобы через 500 лет проснуться на острове, занятом «Общиной разумных». Обитатели, одетые в одинаковые одежды и лишенные пола (хирургическим путем), чтобы полностью отдавать себя труду, носят номера из букв и цифр, позволяющие определить их местоположение на острове, размеченном административно сеткой. Посреди острова находится небоскреб директора Комитета, украшенный гигантской статуей муравья. Жители острова устраняются с помощью эвтаназии после того как становятся бесполезными для общества (к 45 годам). Язык общения сведен к телеграфному стилю. Пары мужчин и женщин, «живущих по-старому», обеспечивают репродукцию населения на «фермах», дети отбираются у них и воспитываются обществом. «Атавические» чувства (любовь, сострадание) — величайшие враги этого общества, отрицающего личность. В конце повести один «больной», почувствовавший жалость к двум детям, угоняет межпланетный корабль. Действие другой антиутопии Федорова Вечер в 2217 году (1906) происходит в Петербурге, крытом гигантской полупрозрачной крышей: немногие оставшиеся в живых индивидуалисты стали париями большинства, установившего казарменный коммунизм; имена собственные используются только в личном общении, в других случаях — идентификация по номерам; институт семьи уничтожен; женщины отбывают половую повинность. В этой антиутопии нет ни внешнего наблюдателя (путешественника, проснувшегося), ни свидетеля, передающего рассказчику историю города, как в известных нам антиутопиях: точка наблюдения находится внутри мира, о котором идет речь, персонажи обретают индивидуальный облик, драматизм нарастает благодаря любовной интриге. Явно вдохновленные Г. Дж. Уэллсом (Когда спящий проснется) и Дж. К. Джеромом, автором пародийной, антисоциалистической Новой утопии, редко переводившейся в России, произведения Федорова вводят в русскую литературу приемы и темы антиутопического романа XX века.

В то же время в России усердно читаются утопии Беллами, Морриса, Герцки, Лассвица, Уэллса (Современная утопия, 1905). У самых пессимистичных писателей появляются образы свободного и прекрасного будущего (или скрытого от всех настоящего). К. Бальмонт (1867 — 1942) или Вяч. Иванов воспевают солнечные страны, создают образы «высшей реальности», триумфа человека над ничтожной или страшной повседневностью. Брюсов грезит в своих стихах о космических путешествиях, о гармоничной жизни на других планетах. Куприн о XXX веке, эпохе счастья и гедонизма, где, тем не менее, есть женщина которая хотела бы жить в героическом прошлом (Тост, 1906). Грядущая борьба Оссендовского сочетает антиутопию с утопией, описывая заговор, который должен привести к падению тирании и новой эре Торжествующей Мысли. Ф. Сологуб (1863 — 1927), автор зловещего шедевра Мелкий бес (1907), пишет цикл стихотворений, в котором воспевает планету Ойле (рай), согреваемую звездой Маир, и противопоставляет созданную им, демиургом, вселенную миру страданий — Земле, над которой царит губительное Солнце. В загадочном романе Творимая легенда (1907–1913) Сологуб создает полуоккультную, полусказочную утопию. Поэма Эллиса Золотой город (1906), посвященная Белому, строго воспроизводит утопическую схему, приближаясь к аллегории: ее герой бежит из современного ада в горний Иерусалим. Важнейшие романы Белого — Серебряный голубь (1907) и Петербург (1913) — обыгрывают главную тему русской утопии: противостояние России азиатской («туранской») и России современной.

Стоит ли еще раз говорить о значимости эзотерической мифологии для русских писателей Серебряного века? Эзотерика — благодатная почва не только для литературной фантастики, но и, в большой степени, для модернистской утопии: от символизма до авангарда понятия космического времени и многомерного пространства футуристов черпались из эзотерического трактата П. Успенского (1878–1947) Tertium Organum (популяризовавшего идеи другого ясновидца, Хинтона). Создатели абстрактного искусства М. Чюрленис (1875 1911), Кандинский, Малевич находились под сильным влиянием теософии. Обэриуты в конце двадцатых годов будут читать неооккультистские сочинения. У русской литературы был свой «уполномоченный» оккультист — В. Крыжановская-Рочестер (1857 — 1924). Среди ее сочинений о сверхъестественных силах, Атлантиде, древних расах, гибели Земли и межзвездных путешествиях интереснее всего роман о Марсе, заселенном душами землян. Строй их счастливого общества — теократическая монархия (В ином мире, 1910).