Восемь лет мессенцы были в союзе и все восемь лет страстно рвались из него. Наконец, в 183 г. знатный мессенец Дейнократ, избранный мессенским стратегом, решил отложиться от ахейцев.
Дейнократ, говорит Полибий, был прирожденный воин и вполне светский человек. «На войне он далеко превосходил всех искусством и отчаянной смелостью и был великолепен в единоборствах… В беседе он был очарователен и находчив, в обществе остроумен и изысканно вежлив; кроме того был очень влюбчив». Зато его способности к государственной деятельности, продолжает Полибий, были призрачны. Человек он был неглупый, но легкомысленный, что называется, без царя в голове, и был совершенно неспособен продумать последствия своих поступков. Он был бесшабашно весел и беспечен. Дейнократ страстно желал освободить Мессению и не менее страстно ненавидел Филопемена. Задумав восстание, он, разумеется, первым делом отправился в Рим.
Он еще только подъезжал к городу, когда услышал, что на Восток собираются отправить послов. «Кого?» — спросил он. И услышал в ответ: «Тита Фламинина». Дейнократ не помнил себя от радости. Дело в том, что они с Титом были закадычные друзья. У него разом гора свалилась с плеч. «Он был убежден, что… Тит по дружбе к нему… устроит дела Мессении совершенно согласно желанию самого Дейнократа» (Полибий). Окрыленный самыми яркими надеждами, он помчался в Рим, к Титу.
Тит только что проводил Деметрия, счастливого, радостного, так успешно выполнившего свою миссию. Чем кончится это счастье, Тит еще не знал. И тут к нему веселой бурей ворвался новый гость, Дейнократ. Он весело и оживленно стал рассказывать другу последние события… Тит схватился за голову. Вот уже столько лет Рим не может заставить ахейцев выпустить Спарту, как же он вырвет у них Мессению? Восемь лет назад Тит не нашел другого способа спасти Мессению, кроме как ввести ее в Ахейский союз. А тогда в Греции стояло римское войско. Что же он сможет сделать сейчас?
Естественно, Тит казался озабоченным. А Дейнократ, наоборот, был беспечен и полон брызжущего веселья. Живя у Тита, он вел привычную жизнь. Едва он открывал глаза, весь дом начинал звенеть от музыки. Каждый день он задавал пиры и устраивал вечеринки. Разумеется, в Риме он сразу же влюбился и сейчас с головой был погружен в амурные приключения. Словом, ему было не до государственных дел. Их он целиком сложил на плечи друга. Тит переносил все это с ангельским терпением. Только один раз сорвался. На одной пирушке Дейнократ исполнил какой-то новомодный танец в женском платье — он был прекрасный танцор. Тит ни слова ему не сказал. Затем Дейнократ подошел к нему и начал объяснять, каких еще милостей для Мессении он должен добиться у сената. Тит с сердцем ответил:
— Хорошо, Дейнократ, я сделаю все, что в моих силах. Удивляюсь только, как это ты можешь плясать на пирах после того, как накликал на эллинов столько забот!
Дейнократ страшно удивился, даже несколько опешил.
Тит действительно сделал все, что было в его силах. И не только ради друга, но и ради Эллады. Послан он был вовсе не в Грецию, а в Азию. Но сначала вместе с Дейнократом он отправился в Элладу. Дейнократ был в самом веселом и счастливом настроении. Он не сомневался, что Тит освободит Мессению и, конечно, как всегда, устроит все великолепно. Тит смотрел на будущее далеко не так радужно. Никаких полномочий в Греции у него не было. Оставалось рискнуть, как восемь лет назад. Весть о приближении Тита мгновенно облетела Греции. Все обиженные оживились. Спартанские изгнанники толпами устремились к нему.
Стратегом ахейцев был в тот год Филопемен. Отношение его с Титом были такие, что римлянин не стал даже высаживаться на ахейском берегу. Вместо того он остановился в Навпакте, логове этолян, которые теперь встречали Квинктия как своего лучшего друга. Филопемен прекрасно знал, что у Тита нет полномочий, и спокойно ждал, заранее предвкушая унижение ненавистного врага. Квинктий попросил собрать собрание, стратег потребовал у него бумагу от сената. Бумаги у Тита не было. Филопемен торжествовал. Надежды Дейнократа и спартанцев рухнули. С тяжелым сердцем уезжал Тит из Эллады. Он предчувствовал беду. Но даже не догадывался, сколь тяжела будет эта беда (Polyb. XXIII, 5).
Далее события развивались со стремительной быстротой. Мессения восстала. Ликорта с конницей напал на восставших. Но Дейнократ предупредил его. Он занял горные проходы из Аркадии в Мессению. Встретив Ликорту, он разбил его и заставил отступить (Paus. IV, 29, 11). Стратег ахейцев лежал больной лихорадкой в Аргосе, когда в город пришла весть, что Мессения восстала. Яростный гнев охватил Филопемена. Он вскочил с постели, сел на коня и, не давая себе отдыха, помчался в Мегалополь, в один день покрыв почти 75 км! О судьбе Ликорты и его отряда никто ничего не знал. Филопемену было уже 70 лет, но он сохранил юношескую выносливость и юношеский пыл. Он собрал войско и выступил против мессенцев, горя желанием наказать дерзких мятежников.
Ахейцы встретили отряд Дейнократа, ударили на него и почти тотчас обратили в бегство. Торжествующие победители устремились преследовать врага. Но торжествовали они рано. Видимо, бегство мессенцев было не более как военная хитрость. Они отступали и отступали, пока не заманили ахейцев в ловушку. Филопемен с небольшим отрядом всадников оказался в тесном ущелье{25}. Ахейские всадники были совсем молодые люди, боготворившие своего стратега и готовые ради него в огонь и воду. Тяжелее всего Филопемену было сознавать, что он, опытный полководец, погубил этих мальчишек. И Последний эллин повел себя как герой. Он велел всадникам пробиваться к выходу, а сам он, 70-летний старик, ехал сзади и прикрывал их отступление.
Со всех сторон Филопемена теснили враги. Его лошадь утомилась, нервничала, бока ее были изранены шпорами, копыта скользили по камням. Она стала рваться. Филопемен был превосходным наездником, сильным и ловким воином. Но сейчас он был болен и страшно устал. Вдруг лошадь споткнулась, Филопемен не удержался в седле и тяжело грянулся оземь. Он ударился головой, потерял сознание и остался лежать неподвижно.
Тем временем бой кончился. Часть всадников была перебита, другие успели бежать. Филопемен лежал среди трупов без движения. Его приняли за мертвого и стали поднимать. И вдруг он пошевелился и приоткрыл глаза… Восторженный вопль пронесся по ущелью. Во мгновение ока ему скрутили руки за спиной и поволокли в город.
«Немезида в конце жизни повалила Филопемена, как атлета, дотоле счастливо подвизавшегося на своем поприще. Когда в одном собрании присутствующие хвалили кого-то, считавшегося искусным стратегом, Филопемен, говорят, сказал: „Да разве стоит говорить о человеке, который живым был взят в плен неприятелями?“» (Plut, Philop. 18). И всего через несколько дней его самого постиг такой неслыханный позор и унижение.
Когда в Мессену прибыл вестник и сообщил о пленении стратега, его сочли помешанным. Но ликующий Дейнократ слал гонца за гонцом, и все твердили одно и то же:
— Филопемен взят в плен!
«Все жители Мессены от мала до велика, включая женщин, детей и рабов, высыпали из дому, чтобы собственными глазами увидеть это зрелище… Охранявшие пленника воины с трудом прокладывали путь сквозь густые толпы, запрудившие улицу, по которой они двигались» (Ливий). Задние ряды вопили, что им ничего не видно. Стали кричать, чтобы пленника отвели в театр, поставили на сцену, тогда народ, заняв зрительные места, все хорошо рассмотрит. Но Дейнократ этого не допустил. Враги его говорили впоследствии, что он боялся, как бы в народе не проснулась жалость при виде униженного героя. Но, быть может, им двигали более благородные побуждения, и он не хотел устраивать спектакль из чужого горя. Наконец он вырвал у толпы Филопемена и объявил, что его судьбу должен обсудить совет. Уже смеркалось. Все произошло настолько неожиданно, что не знали даже, куда поместить пленника. Тут вспомнили о древней подземной темнице, давным-давно заброшенной. То был глубокий каменный колодец, куда не проникал свет и почти не проникал воздух. Туда-то и спустили пленника, а вход завалили огромным камнем.
