Слова эти как гром среди ясного неба. Что значат эти странные требования? Спарта действительно была как кровоточащая рана союза. Для обеих сторон было бы лучше расстаться. Гераклея уже восстала или готовилась восстать. Но другие города? Они-то из союза выходить не собирались. Но что еще удивительнее. Мы скоро увидим, что римляне как-то сразу забыли свои грозные требования, и в дальнейшем речь шла об одной Спарте. Впоследствии, когда все было уже позади, римские друзья разгадали для Полибия эту загадку. Римляне, оказывается, таким способом вздумали припугнуть ахейцев. Ахейцы вцепились в Спарту, и их совершенно невозможно было оторвать от их жертвы. Сейчас римляне надеялись, что слова их будут как ушат холодной воды, который, наконец, приведет их в чувство (XXXVIII, 7, 6). И города, конечно, были выбраны не случайно. Это те самые города, которые ахейцы добыли благодаря римлянам после войны с Филиппом. Намек был ясен: если ахейцы не прекратят смуту, римляне отнимут то, что когда-то подарили. Но они жестоко ошиблись.
Вдруг на середине речи Аврелия ахейцы вскочили, выбежали вон и понеслись по городу, словно в них бес вселился. Они всюду искали спартанцев, которых почитали виновниками всех зол. В Коринфе оказалось немало спартанцев, заехавших сюда по делам. Их хватали, вязали и с улюлюканьем влекли по улицам. В конце концов, стали хватать каждого длинноволосого мужчину, так как спартанцы носили длинные волосы. Ошеломленные римляне пытались их остановить и «удержать от такого неистового образа действий». Тщетно. Спартанцы прятались за них, и римляне заслоняли их собой. Но под вопли толпы несчастных выволокли из дома римлян и потащили прочь на глазах их защитников. Вот этого уж делать не следовало. Таких вещей римляне не прощали. Они побледнели от гнева и сказали, что ахейцы совершают беззаконие и наносят оскорбление римскому народу. И тут же уехали (Paus. VII, 14).
По сути, произошло непоправимое. Ахейцы умудрились оскорбить римское посольство. А всему миру давно было известно, что стоит волосу упасть с головы римского посла и следует немедленное объявление войны. Так что ждать надо было самого худшего. Несколько поостыв и опомнившись, решили немедля отправить в Рим посольство с оправданиями.
«И вот каким образом исполнился гибельный конец эллинов» (Полибий). Только что ахейские послы покинули Пелопоннес, как увидали, что навстречу им по дороге едет римское посольство. Поравнявшись, они обменялись приветствиями. Узнав, зачем едут ахейцы, римляне посоветовали им вернуться. Они как раз специально посланы сенатом, чтобы все разобрать и обсудить. Итак, все вместе прибыли они в Эгий, прелестный городок на берегу Коринфского залива недалеко от Патр. Принял их Критолай, только что избранный стратегом. Во главе римского посольства стоял Секст Юлий Цезарь.
Римляне против ожидания не казались разгневанными, наоборот, они были очень вежливы, любезны, но чрезвычайно серьезны. Они «обошли молчанием насилие над послами, как будто римляне придавали этому меньше значения, чем сами ахейцы». Самое важное, говорили они, вести себя впредь разумно, и все будет позабыто и улажено. И, главное, не навлечь на себя войны с Римом. Потому что угроза сейчас очень реальна.
— Еще есть время, — серьезно и выразительно повторяли послы (XXXVIII, 78; Paus. VII, 14).
Они тут же предложили следующий план. Пусть соберутся ахейские власти и спартанские представители. Вместе они решат, что делать и как уладить конфликт со Спартой. О требованиях Ореста римляне, разумеется, забыли. С лакедемонянами же все осложнилось до предела, ибо они объявили, что совсем выходят из союза, и дрожали от ненависти при одном имени ахейцев.
Критолай был сама приветливость, само радушие. Он слушал послов с любезной улыбкой и поддакивал. Договорились, что римляне отправятся сейчас в Тегею. Туда же приедут спартанцы и ахейские уполномоченные. И там все полюбовно решат.
Итак, римляне поехали в Тегею. К ним сейчас же примчались спартанцы. Насмерть испуганные угрозой предстоящей войны, они видели только в римлянах своих защитников. Вместе они стали ждать ахейцев. Но проходили дни, недели, месяцы, а об ахейцах не было ни слуху ни духу. Послы были поражены и ничего не понимали. И тут наконец явился Критолай. Но один. К удивлению римлян, никого из ахейских представителей с ним не было. Потом выяснилось, что удивляться было решительно нечему. На глазах римлян стратег отправлял гонцов, созывая ахейцев на собрание. Но они не знали, что он тайно приказывал всем оставаться дома. Все-таки римляне предложили приступить, наконец, к обсуждению. Критолай радостно согласился. Но на все предложения и вопросы он с ясной улыбкой отвечал, что ничего не может сделать без представителей. Римляне спросили, сколько же им еще ждать этих представителей? Стратег отвечал, что полгода. Тогда римляне поняли, что Критолай нагло над ними издевается. И они отпустили спартанцев домой, а сами немедленно уехали в Италию, «унося с собой презрение к Критолаю как к разъяренному безумцу» (Polyb. XXXVIII, 8–9; Paus. VII, 14).
Но Критолай не был безумцем. Он, Диэй, Дамокрит, Алкамен и еще некоторые лидеры возглавляли самое радикальное крыло ахейских демократов, «а это был замечательный набор первых мерзавцев из каждого города, ненавистные богам и пагуба для людей», — с возмущением говорит Полибий (XXXVIII, 8, 8). Мы очень мало о них знаем. Полибий подробно рассказал их историю и нарисовал портреты во весь рост. К несчастью, это место до нас не дошло. Известно одно. Вожди народа страшно напоминали ему одно лицо, именно его старого знакомого, карфагенянина Гасдрубала. «Трудно было бы найти людей более похожих друг на друга» (XXXVIII, 2, 14). Они давно задумали войну с Римом (Paus. VII, 14, 4). Странная уступчивость и миролюбие римлян вселяли в них самоуверенность. Они «вообразили себе, что римляне… боятся войны с ахейцами… Сейчас они считали себя хозяевами положения». В этом месте рассказа Полибий схватился за голову. «Они совсем обезумели», — говорил он (XXXVIII, 8, 9–10).
И вот, прогнав римлян, Диэй и Критолай «повлекли несчастный народ к исполнению давно задуманного безумного замысла» (XXXVIII, 8). Стратег развил бурную деятельность. Всю зиму он объезжал города союза и произносил на площадях пламенные речи о свободе и не менее пламенно поносил римлян. Это была, по словам Полибия, какая-то непрекращающаяся истерика, которая заражала окружающих, как чума. К тому же он провел ряд популистских законов. Временно приостановил уплату долгов и освободил арестованных неоплатных должников. Чернь носила его на руках (XXXVIII, 9–10).
А между тем люди здравомыслящие трепетали. Было ясно, что надвигается страшная беда. Это уже второе римское посольство, которое было грубо оскорблено и ушло в великом гневе. Такие вещи еще никому не сходили с рук. С минуты на минуту надо было ждать римской армии. Но прошла осень, прошла зима, а о римлянах не было никаких вестей. Настала весна. В Коринфе созвано было очередное собрание. И тут-то наконец ахейцы увидели римлян… Только то были не грозные легионы. В собрание скромно вошли четверо молодых офицеров. Они сказали, что их послал Метелл, чтобы помириться. Только пусть ахейцы не начинают войну со Спартой — это равносильно войне с Римом. «Уполномоченные говорили… дружелюбно, приблизительно то же, что говорил раньше Секст, прилагая все старания к тому, чтобы ахейцы не доходили до открытой войны с римлянами».
Это было то самое собрание, которое полгода назад Критолай насмешливо предлагал дожидаться Сексту. Сегодня на нем сошлось огромное количество простых людей — мастеровых и торговцев. Все были взвинчены до предела. Критолай, говорит Полибий, словно искусный актер на подмостках, кричал, декламировал, неистовствовал и ловко дирижировал народным настроением. Толпа заразилась его возбуждением и бесновалась вместе с ним. Страсти кипели. В эту-то злую минуту и явились послы со своими мирными предложениями.
