Тома бросила телефон. Не став ждать ни минуты, отец рванул домой, бросив все дела. Няня бежала по ступенькам, спотыкаясь о собственные сапожки, путая ноги в подоле длинного пальто. Обойдя весь двор, Альбину она так и не нашла. Через минут десять во двор с визгом влетела белая «Волга», за рулем которой сидел Роберт. Не в силах больше терпеть, Альбина громко чихнула, чем напугала рабочего.

– Ах вот ты где, проказница, – увидев девочку, сидевшую за спинкой дивана, парень по-доброму улыбнулся, – ну и напугала же ты нас! Будь здорова! Давай руку, вылезай отсюда, – он протянул большую мозолистую ладонь, за которую схватилась Альбина, – ты зачем сюда спряталась? Поиграть захотела?

– Да я просто не хочу ее суп есть, он мне так надоел! Ты не представляешь! – отряхивая штаны от пыли, которую собрала за диваном, оправдывалась она.

– Эх, а я так суп люблю. Сейчас бы с удовольствием тарелочку съел! – присев на корточки напротив девочки, сказал рабочий.

– Это ты просто Тамарин никогда не пробовал. Даже папа говорит, что его есть невозможно. А они меня заставляют каждый день! Представляешь?

– Ну, каждый день надоедает. Согласен.

В коридоре послышались тяжелые шаги и тревожные голоса.

– И вот, я не знаю теперь, где она, – извиняющимся тоном твердила Тома. Она понимала, чем может грозить ей пропажа ребенка. Как минимум – потерей работы, как максимум – придется нести ответственность перед законом.

Роберт был в ярости, от злости он скрипел зубами. Широкими шагами он вбежал в комнату девочки. Увидев, что его дочь в порядке, а перед ней сидит рабочий и улыбается, Роберт остолбенел. Парень быстро скрылся за дверями спальни.

– Тамара, – угрожающе обратился он к няньке, – как это понимать? Ты меня с работы зачем сорвала?

Тома оторопела, ее бросило сначала в жар, потом в холод. С одной стороны – она обрадовалась, что с девочкой все в порядке, а с другой, ей ничего не оставалось, как только рассказать правду.

– Папа, – радостно крикнула Альбина и бросилась к отцу, протянув руки.

– Ну-ка подожди, – сквозь зубы выдавил он, и она вмиг поменялась в лице, встав по стойке «смирно», – Тамара? – снова сказал он няньке.

Путая слова, Тома попыталась объяснить ситуацию, снимая с себя предстоящие обвинения, жестикулировала руками, параллельно вытирая всё еще катившиеся слёзы из глаз. Отец слушал ее, не шевеля ни единой мышцей. Словно вкопанная, стояла Альбина, внутренне умоляя няню не рассказывать отцу про её невинную шалость. Закончив свою пламенную речь, Тамара перевела грозный взгляд на «несносную девчонку». Тоже самое сделал отец. И страшнее, чем его гнев, могло быть только следующее его действие.

– Это правда? – шевеля одними губами, спросил он дочку. Побоявшись произнести хоть слово, Альбина кивнула головой и замерла в ожидании. С размаху, отец отвесил дочери увесистую пощечину, да с таким хлопком, что даже рабочий в соседней комнате вздрогнул от неожиданности. На бледной щеке остался алый, горящий огнем след от пяти пальцев широкой ладони отца. Девочка не повела даже бровью. Не заплакала, не подняла глаз. Удар пришелся куда больнее в её детское сердце. Обрыв. Шок. Разочарование. Папа больше не волшебник. Сказки больше нет. Нет уверенности и защиты. Есть опасность и страх на всю жизнь, что папа снова поднимет руку. Не поговорит, не спросит, почему она так сделала. Может ей просто надоел ненавистный суп? Ему было это неважно, проще ударить, и дело с концом.

– Всё, я уехал, – развернувшись спиной к Тамаре, он направился к дверям. Альбина так и осталась стоят на своем месте, не шевелясь.

Они сидели за кухонным столом. Альбина с тряпичной салфеткой, обвязанной вокруг шеи, а Тамара рядом, держала в руках серебряную детскую ложку, зачерпывая ею горячий суп. Альбина молча ела, совсем не сопротивляясь. Вкуса она не чувствовала. Няня всё плакала и плакала, еще сильнее, чем на глазах у Роберта. И причитала одни и те же фразы:

– Вот, если бы я знала, что он тебя ударит, я бы никогда ему не рассказала, клянусь тебя. Никогда бы не сказала. А ты такая молодец! Такая мужественная. Так выдержала стойко…

Только Альбине не хотелось быть мужественной. Ей хотелось, чтоб папа её любил. А теперь казалось, что он не любит больше. Никогда не обнимет, никогда не принесёт ёлку из леса. Всё кончено. А ведь она его так любит. Отпечаток на щеке всё еще горел. «Несносная девчонка» не отвечала Тамаре, чем заставляла ее плакать еще громче.

Тамара любила поболтать по телефону со своими подругами, в перерывах между отдыхом на диване и видом бурной деятельности. Очередной подруге она рассказала, какой ужас пережила сегодня, чуть не потеряв работу. В доме царила тишина, каждое слово Томы Альбина отчётливо слышала.

– Но, мне действительно стало жалко девочку. Отец у неё оказался жестоким. Я у них уже три года работаю, но ни разу не видела его в таком состоянии. Он так разозлился, что я с работы его вызвала… Кем работает? У него несколько складов своих продуктовых. Оттуда возят товар в разные магазины. Он несколько лет назад челночником был, возил обувь из Польши, а потом сколотил состояние и занялся продуктами. Он там большой начальник, беспокоить его во время работы категорически нельзя, а я…

Тома всё говорила и говорила. Когда Мила вернулась с работы, казалось, что весь конфликт уже сошел на «нет». Альбина тихонько играла с кукольной металлической посудой, а Тамара, перемыв настоящую посуду, снова устроилась на хозяйском диване с радио трубкой в руке.

– А почему дочь меня не встречает? – войдя домой с тяжелыми пакетами, громко спросила Мила.

– Ой, не спрашивай, Милочка, не спрашивай, – защебетала Тамара, – сегодня тут такое было.

Пока Тамара вводила хозяйку в курс дела, девочка сидела на краешке дивана, обнимая саму себя за плечи. Глаза ее были закрыты.

– Как же так? Если бы я была дома, я бы не допустила, – сокрушалась Мила, – она же у нас такая спокойная девочка. Нельзя было ее трогать, нельзя… Альбинка, – позвала мама, – иди ко мне.

Тут она услышала мамин голос и вышла из комнаты, молча посмотрев маме в глаза. Та провела ладонью по её слегка припухшей, розовой щечке.

– Болит? – спросила она, сведя вместе тонкие брови.

– Нет, – прошептала девочка, – прошло уже.

– А сильно болело? – сердце матери сжалось.

– Нет. Немножко поболело, – Альбина отвечала односложно.

Мила обняла дочку, крепко прижав её к себе.

– И, представляешь, она совсем не плакала, совсем…– не умолкала Тамара.

– Не обращай внимания. Ты, конечно, очень напугала Тамару, я понимаю. Но, всё же не надо было так… Папа у нас очень строг к тебе, но ты не расстраивайся. Ты же всё равно наша хорошая девочка, правда?

Правда. Хорошая. Мужественная. Совсем не плакала. Но, зачем это всё, если папа поднял руку?

Роберт, как обычно, вернулся домой в начале девятого вечера. Дети никогда не спрашивали подробностей того, что папа делал на работе, и как прошел его день. Все, что разрешалось – встретить его в прихожей, поцеловать и уйти в детскую, дабы не мешаться под ногами. В этот раз Альбина не вышла встречать отца. Побоялась. Пока она немного с опаской сидела неподвижно в своей спальне, папа сам открыл дверь в комнату. Увидев дочь испуганной, он обратился к ней:

– Иди сюда, – коротко и спокойно. Без доли сожаления, но без злости.

Он формально поцеловал девочку в ту щеку, по которой недавно ударил. Дежурный поцелуй остался лишь на щеке. В душу ребенка он так и не проник. Она, также, как и днем, стояла не шевелясь.

– Всё, зайди к себе, – скомандовал отец, и Альбина послушно вошла, закрыв за собой дверь. В ее сердце появился маленький огонек надежды, что папа всё же любит её.

Утро субботы начиналось всегда одинаково. Мила высыпалась после бесконечных приемов пациентов и дежурств, Роберт готовил свое коронное блюдо – тушеную свинину с травами и сванской солью, а себе на завтрак варил крепкий кофе по-армянски. Запах восточной приправы каждую субботу будил Альбину, которая по выходным становилась единственной дочкой своих родителей: брат переезжал на два дня к бабушке. Она уже проснулась, но так хотелось поваляться еще, что, снова закутавшись в одеяло, девочка повернулась к стенке. Отец в этот момент вошел к ней и присел на кресло рядом с диваном, где спала Альбина.