— О Древнейший, меня окружает торгашество, алчность и мелкие, полные тщеты создания, — покривился Хальтрекарок. — Когда-то мне довелось беседовать с одним философом, и я спросил его: отчего окружающие постоянно чего-то у меня просят, отчего им недостаточно просто моего общества и моей дружбы? Философ был мудр и дал исчерпывающий ответ, но вас же он не удовлетворит, ничтожества? Хорошо, да будет по воле вашей. Выбирайте. Либо за каждый из моих прекрасных цветков я исполню по три желания, но исполню кое-как, без радости и усердия, так что вы — я обещаю! — горько пожалеете о каждом из них, либо исполню только по одному за каждую, но исполню честно и без подвохов.

Майно и Лахджа переглянулись. Долго размышлять не пришлось, и Майно сказал:

— По одному без подвохов. Одно мне, другое Лахдже.

— А мне⁈ — взвыла Астрид.

— А ты свой шанс уже профукала, не обдумав как следует, — недовольно сказала мама. — Давай, Майно.

Волшебник задумался. Он мог попросить залечить прорехи в его душе, оставшиеся после потерь трех фамиллиаров, но не хотел допускать Хальтрекарока к столь глубоким слоям своей самости. Да и не был уверен, что даже демолорд сумеет что-то с этим сделать.

К тому же эти прорехи Майно уже совсем и не беспокоили. Видимо, он окончательно с ними смирился, научился жить. Они окончательно зарубцевались… да, несколько лун назад, где-то около Доброго Дня. Что-то там осталось, конечно, такие вещи бесследно не проходят, но стоит ли ради этого пускать в свою душу заклятого врага?

А что еще? Просто сундук с золотом? Неплохо, но Хальтрекарок обязательно скажет, что ничего иного от презренного смертного и не ожидал. Можно парировать тем, что от кого-то вроде него ничего более полезного и не получишь, но все равно… да и золото — всего лишь золото, и даже будучи когда-то по уши в долгах, от голода Майно Дегатти не страдал, в обносках не ходил.

На волосок от смерти он бывал по другим причинам…

— Знаю, — прищелкнул он пальцами. — Я хочу одно спасение.

— Мне сходу приходит на ум десяток способов исполнить это желание так, чтобы ты умолял его забрать, — задумчиво произнес Хальтрекарок. — Но вы разумно согласились заменить три обычных желания на одно без подвохов, поэтому я просто спрошу: что за херовину ты городишь?

— От Сорокопута мы спаслись чудом, — пояснил Майно. — И он, скорее всего, затаил на нас злобу. Если он выжил, то может попытаться взять реванш… может, конечно, он тоже соблюдает ваши законы о спасшейся жертве, а может, и нет. Их даже среди вас соблюдают далеко не все, говоря о присутствующих. А кроме Сорокопута есть и другие…

— Ты теряешь меня, смертный, — скучающе произнес Хальтрекарок.

— Я сбился со счета, сколько раз был в смертельной опасности, — подытожил Майно. — Милость Просперины однажды закончится. Поэтому я хочу один императивный призыв без условий. Один раз я или любой из присутствующих просто позовет тебя по имени, желая призвать — и ты явишься, и выручишь, никому не причинив вреда и ничего взамен не потребовав.

— Всего-то? — хмыкнул Хальтрекарок. — Немного же тебе нужно, только и знаешь, что трястись за свою шкуру. Лахджа, как ты могла променять меня на это ничтожество?.. Впрочем, будь по-твоему. Один раз я явлюсь к вам на помощь во всем своем величии.

Лахджа одобрительно посмотрела на мужа. Это он умно придумал. Конечно, что Нагалинара, что Лаиссална с Оошоной, что Сорокопут первым делом заботились, чтобы жертвы не могли позвать на помощь, но все равно лишний «страховой полис» не повредит.

— А я желаю, чтобы ты начал наконец носить одежду, — с удовольствием произнесла Лахджа.

Воцарилась тишина. Пару секунд Хальтрекарок просто смотрел. Потом у него дернулось веко и он недоверчиво переспросил:

— Что?

— Ну я знаю правила, — сказала Лахджа. — Я не могу пожелать, чтобы ты сдох, не могу пожелать для тебя никакого вреда, не могу потребовать, чтобы ты распустил свой гарем или отдал мне свой счет в Банке Душ… желания не должны быть чрезмерны, верно? Если наносимый ими ущерб превосходит…

— Я знаю правила! — перебил Хальтрекарок. — Ты с ума сошла, дурная баба⁈ Попроси Ме! Я дам хорошее!

— Это дело принципа, — поджала губы Лахджа. — Ты заказал меня. Подверг опасности и травмам мою семью. Пытался убить нас. Я хочу, чтобы отныне ты полностью раздевался только в тех случаях, что и в большинстве человеческих культур.

— Это… Я тебя…

— Ты поклялся не вредить мне и моей семье. Но я же должна тебя как-то наказать.

— Здорово, — сухо сказала Астрид. — Ты могла получить кудесное Ме или еще что-нибудь…

— А мне не нужны его подачки, дочь. Мне ничего от него никогда уже не будет нужно. Но, знаешь, однажды мы с Сидзукой сидели у Корчмаря, и он рассказал нам байку о Гариадолле. О том, как и почему тот начал носить одежду… мне нельзя ее никому пересказывать, но ты-то ведь знаешь эту историю, Балаганщик? Давай. Я произнесла желание.

Хальтрекарок с шумом втянул воздух и щелкнул пальцами. На нем появился причудливый, сложный костюм, не похожий ни на что из родного мира Лахджи. Что-то из высокой моды, в таких фланируют по подиумам, но никогда не надевают для повседневных нужд. Изящная вышивка при движениях тела будто оживала, являя миру рисунки, похожие на греческую роспись на вазах.

На всех них благородные герои побеждали мерзких чудовищ с лицом Лахджи.

— Какая прелесть, — умилилась она. — Носи с удовольствием.

— Это желание будет действовать только пока ты жива, — процедил Хальтрекарок.

— Или не передумаю, — хмыкнула Лахджа. — Но я не передумаю.

— Освободите моих жен и отпустите меня, — потребовал Хальтрекарок. — Я больше никогда не хочу вас видеть.

— Наконец-то нас связывает взаимное чувство.

Когда Хальтрекарок получил своих жен и убрался восвояси, Майно Дегатти рухнул на диван и закрыл глаза. Сойдя с шипов Сорокопута, он двигался, говорил, сражался, колдовал и подтрунивал над бывшим своей жены исключительно на кураже, на приливе бурных эмоций. Теперь наконец-то дела закончились, наконец-то наступило спокойствие — и он враз обессилел.

В отличие от Лахджи, он чувствовал себя так, словно его полторы луны ели москиты. Как и остальные фамиллиары. Почти так же они себя ощущали после побега из дворца Хальтрекарока, когда погибли меч и плащ, когда в их сообществе образовались две незаживающие раны.

— Пап, ты как? — слегка пихнула его Астрид. — Вы где были-то? Я тут полторы луны за старшую была!

— Ты молодец, дочь, — сказал Майно, не открывая глаз.

— А я? — с надеждой спросила Вероника.

— И ты молодец. Сейчас мама вам все расскажет, где мы были, покормит вас, а я посплю… часиков сто… только… ответьте мне сначала на один вопрос.

— Какой? — спросила Астрид с беспокойством.

— Почему на столе для маноры пьют чай крысы?

Крысы, сидевшие за кукольным столиком с кукольными чашечками, даже не шелохнулись. Только одна пожилая надела крохотные очочки и пропищала вежливое приветствие.

— Нам нужны были деньги, мы сдали им комнату, — отвела взгляд Астрид.

Морозы на Бестиалидис ударили лютые. Обычно-то Астрид нравилось начало второго семестра, потому что сразу после дня Бумажного Медведя, когда заканчиваются каникулы, идут Серебряный и Фарфоровый — Бестиалидис и Фамеликудис, Звериный и Голодный Дни. Всего один день проучиться, а потом сразу два праздника.

Но в этот раз кто-то в Метеорике решил, что надо бы немножко проморозить Мистерию или хотя бы Радужную бухту. Или Таштарагис незаметно для всех вернулся и потихоньку приступил ко второму Леднику. Окна покрылись ледяными узорами, дым из труб повалил вертикально вверх, а воздух стал каким-то очень чистым, прозрачным и колючим. Как невидимое битое стекло.

— Хватит причитать, — строго сказала Лахджа, заказывая по «Волшебному Каталогу Дровянико, Ура!» дополнительные одеяла. — Ты демон, ты не мерзнешь по-настоящему. Не хочешь гулять — так и скажи.