В некоторых случаях это вполне удавалось. Например, в одном из лучших боевых корпусов армии – Сибирском – вообще не наблюдалось никаких признаков разложения или упадка боевого духа. Другие корпуса, пройдя через период революционного брожения, мало-помалу приходили в норму. Отчасти для контроля за работой воинских частей и штабов, а отчасти – чтобы напрямую на них воздействовать, мне приходилось ездить по армиям с инспекцией. В предреволюционные времена я ограничивался осмотром только войск, находившихся в траншеях на линии фронта. Из резервных частей я посещал только те, что недавно прибыли в мое распоряжение. Разумеется, я мог встретиться только с незначительным процентом солдат, занимающих окопы какого-нибудь из участков фронта, но сам факт моего появления моментально становился известен и во всех соседних секторах, что меня вполне устраивало. В частях, занимавших остальные сектора, узнавали об этом из приказа командования, который распространялся в печатном виде через три или четыре дня после моего приезда. Однако в сложившихся тогда условиях личное общение с людьми приобрело для меня неоценимую важность, поскольку давало возможность оказывать на них непосредственное влияние. Именно поэтому я уже не мог ограничиваться только посещением передовых позиций, но должен был уделять больше времени на осмотр полков, состоявших в резерве корпусов и армий. При этом имелась возможность собирать на смотр целые полки, добавляя к ним специально отобранных людей из частей, дислоцированных неподалеку. Объезд войск, смотр и разговоры с отдельными солдатами всегда заканчивались моим обращением ко всему составу полка. Такие речи я произносил и в дореволюционные времена, но форма их была тогда совсем другой. Кроме того, в прежнее время я всегда отдельно собирал офицеров, причем не только для того, чтобы поблагодарить их за службу, но чтобы указать на все замеченные мной в полку неисправности. В подобных случаях я часто не упускал возможности напомнить этим офицерам некоторые основополагающие принципы, которым должен следовать всякий начальник, желающий облегчить для себя выполнение сложных боевых задач. Я настоятельно советовал офицерам строго относиться к самим себе и к исполнению своих обязанностей, поскольку такое поведение дает им моральное право быть требовательными и с подчиненными. Это означает необходимость всегда и во всем подавать пример младшим по чину – не в том смысле, что в момент опасности следует становиться впереди солдат, являя им образец храбрости, но так, чтобы каждый шаг, как в обществе, так и в частной жизни, был бы достоин подражания. При таких условиях офицеру не требуется во время боя показывать пример, который, как правило, оплачивается ценой крови или самой жизни. Это будет не просто излишним – даже сами подчиненные могут попробовать удержать своего начальника от подобных действий, поскольку не в их интересах лишиться такого командира. Далее я непременно обращал внимание офицеров на то, что не только долг, но и собственная их выгода состоит в том, чтобы находиться ближе к нижним чинам, как можно скорее узнавать солдатские нужды и удовлетворять их; они не должны опасаться, что тесное общение с подчиненными умалит их офицерское достоинство. Разумеется, ни в коем случае нельзя допускать при этом фамильярности. Возможно, в мирное время подобные поучения были излишни, поскольку в них заключались азы профессии военного, но во время войны, принимая во внимание быстрые изменения в составе офицерского корпуса и появление в нем множества молодых людей, не имеющих жизненного опыта, эти советы были незаменимы.
Но странности революционного периода, ревнивое отношение солдатских масс, считавших несправедливым, когда их отделяли от офицеров, необходимость поддержания престижа начальников и неуместность обращения к ним с подобными поучениями в присутствии нижних чинов – все это, к несчастью, привело к отказу от частных бесед с офицерами. Мне приходилось ограничиваться передачей соответствующих указаний старшим начальникам для того, чтобы уже они сами постепенно инструктировали в том же духе подчиненных им молодых офицеров.
Изучение деятельности штабов показало, что все предварительное планирование наступления ведется с большим вниманием. Использовались все методики, разработанные в предыдущие годы кампании. В первую очередь внимание уделялось согласованию действий артиллерии и авиации. Готовились позиции для установки тяжелых орудий, которые должны были прибыть по возможности в последний момент, чтобы их согласованное применение стало для германцев неожиданностью. Во время инспекционных поездок я среди прочего посетил наилучшим образом зарекомендовавший себя 1-й Сибирский корпус под командованием генерала Плешкова[184], который сам и привел его из Сибири.
Однажды этому генералу было предложено принять командование армией, но он отказался из желания не расставаться со своими сибиряками до самого конца войны. К тому времени Сибирский корпус был таковым только по названию, так как большая часть призывавшихся в него были родом из различных районов России и процент настоящих сибиряков был там совершенно незначительным. Однако боевой дух и традиции корпуса по праву наследования переходили к новым пополнениям. Мой приезд туда совпал по времени с совещанием солдатского комитета корпуса. Приехав ближе к ночи, я застал членов комитета на маленькой площади перед домом командира корпуса. Они прервали свою работу, и сначала председатель, а вслед за ним какой-то простой солдат, тоже участвовавший в собрании, приветствовали меня вместе с командиром корпуса теплыми патриотическими речами. Обращаясь ко мне, рядовой назвал меня «отцом-командиром», а закончив говорить, совершенно неожиданно взял и поцеловал мне руку, чем крайне удивил меня. Однако если принять во внимание дух того времени и отношение нижних чинов к своим начальникам, то его поступок следует рассматривать не как низкопоклонство, а, напротив, как проявление гражданского мужества. Тем не менее этот инцидент был встречен всеми присутствующими взрывом аплодисментов. Отношения между нижними чинами и любимым ими командиром корпуса были здесь необычайно теплы и искренни. Казалось, на таких солдат можно во всем положиться. Однако обнародования Временным правительством в конце мая так называемых прав военнослужащих[185] оказалось вполне достаточно, чтобы в значительной степени дезорганизовать даже такую крепкую воинскую часть.
В начале июля тот же самый комитет выразил генералу Плешкову недоверие, обвинив его в излишнем честолюбии и в своекорыстии, вследствие чего генерал был вынужден сдать командование.
Солдаты весьма ревностно защищали свое право носить эмблемы красного цвета, а в торжественных случаях вывешивать красные знамена и плакаты с различными лозунгами, хотя и понимали, что ношение их в строю противоречит требованиям военного устава. Неизвестно почему, но не было ни единого случая, чтобы на устраиваемый по моему распоряжению смотр какая-нибудь воинская часть вынесла свои красные тряпки, хотя я так никогда и не издал по этому поводу формального приказа. Единственным исключением стал смотр одного из полков 51-й дивизии, входившей в состав 2-го Кавказского корпуса. Когда я появился перед фронтом этого полка, то заметил в строю множество знамен и плакатов с лозунгами. Среди прочих там встречались и тексты патриотического содержания, но в самой середине оркестра торчал большой красный флаг с белой надписью: «Да здравствует демократическая республика». Нес его какой-то оркестрант еврейской наружности. Под русской надписью имелась другая, на еврейском языке, которая, как видно, означала то же самое. Необходимо пояснить, что евреи, будучи народом музыкально одаренным, обыкновенно составляли большинство среди музыкантов военных оркестров. Закончив смотр всех рот полка, я возвратился на правый фланг и, повернувшись к оркестранту, державшему флаг, попросил его объяснить, что означают слова «демократическая республика». Ничего вразумительного он ответить не смог. Тогда я обратился ко всему оркестру и спросил, может ли кто-нибудь из них ответить на поставленный вопрос. Не получив ответа и от них, я обратился с тем же вопросом к солдатам выстроенной рядом команды разведчиков. Ответил мне стоявший в одном из задних рядов унтер-офицер бравого и довольно интеллигентного вида. Сказал он буквально следующее: «Это то самое, что дала нам революция и все свободы». Тогда я обратился к остальным и поинтересовался, нет ли у кого-нибудь из них возражений против подобного объяснения. Ответа снова не было. Как видно, все были вполне удовлетворены. Правда же состояла в том, что ни один из них не имел ни малейшего представления не только о том, что означают слова «демократическая республика», но и вообще о смысле понятия «республика».
