Закончив свои дела в городе и вечером вернувшись к своему поезду, я узнал, что великий князь несколько раз присылал узнать, не вернулся ли я. До отхода наших поездов в противоположных направлениях оставалось еще полтора часа, и все это время я провел в оживленной беседе с великим князем.

До этого момента, хотя и встречался с ним в официальной обстановке, мне никогда не доводилось говорить с ним неформально. Я имел все основания предполагать, что не принадлежу к числу лиц, с которыми он желал бы иметь близкие отношения. Однако теперь я встретился с чрезвычайно благожелательным и открытым человеком, который полностью одобрял выбор меня в качестве преемника генерала Алексеева. От великого князя я узнал, что болезнь Алексеева весьма серьезна, главная опасность еще не миновала, а рецидив может оказаться смертельным. Из его слов я понял, что при таком печальном исходе мое временное назначение может стать постоянным. Должен признаться, что такой вариант скорее обеспокоил меня, чем обрадовал. Во время нашей беседы великий князь коснулся характера императора и сказал мне, что мнение толпы не дает верного представления о нем как о человеке. Великий князь посоветовал быть с царем совершенно откровенным во всех вопросах и не скрывать от него реального положения дел из желания уберечь его от беспокойства. На это я мог только ответить, что полученный совет вполне соответствует моему характеру и принципам. При расставании великий князь сердечно обнял меня и заверил, что он при всех обстоятельствах готов оказать мне, в пределах своей власти и возможностей, какую угодно помощь и содействие. Затем еще раз, как и в начале нашей беседы, упомянул, что мой покойный отец, генерал-фельдмаршал Гурко, был очень дружен с его собственным отцом. Скоро наши поезда увезли каждого из нас в своем направлении. Великого князя – к привычной ему работе по управлению войсками и землями Кавказа, меня же – к неизвестным и сложнейшим проблемам организации жизни и боевой работы 10 миллионов человек – людей, чьи объединенные усилия, несмотря на чрезвычайное разнообразие их деятельности, было совершенно необходимо направлять к достижению окончательной цели единой волей и едиными чаяньями.

Начался отвод частей Особой армии, однако по причине расширения фронта на месте осталось не менее девяти корпусов. Во время наступления моим главным помощником стал прибывший в середине сентября после бегства из австрийского плена генерал Корнилов, назначенный на должность командира 25-го армейского корпуса.

Ближе к вечеру 23 ноября 1916 года я прибыл на железнодорожную станцию Могилев. В первую очередь я отправился к генералу Алексееву, но от его супруги, вызванной к нему по причине болезни, узнал, что он плохо себя чувствует; она просила меня не переутомлять генерала. В результате мое посещение продлилось не более трех минут.

Позднее по телефону из губернаторского дома мне сообщили, что царь примет меня перед обедом. В указанный час я вошел в приемную, где в ожидании прибытия царя уже собралось около двадцати человек, среди которых находились офицеры высокого ранга из иностранных миссий. Однако моего старого знакомого, генерала Уотерса, среди них не оказалось; его заменил генерал сэр Джон Хенбри Вильямс, с которым мне в будущем предстояло неоднократно вести беседы на весьма серьезные темы.

Первым человеком, чье присутствие здесь меня изумило, был генерал Жилинский, который, как я думал, должен был находиться в Главной квартире французской армии. Появление Жилинского объяснялось тем, что незадолго до болезни генерала Алексеева его отозвали из Франции под благовидным предлогом необходимости сделать личный доклад о работе его миссии, однако в действительности это было сделано для его замены. Жилинский не получил пока аудиенции у царя. Вскоре дверь в кабинет его величества отворилась и меня попросили войти. После первых слов приветствия я посчитал своим долгом заверить царя, что назначение в Ставку стало для меня полной неожиданностью; что в новой должности я сконцентрирую все силы своего ума и воли на наилучшем выполнении доверенной мне трудной задачи. Я попросил государя верить, что всегда, при всех условиях, мной будет двигать единственное стремление – принести наибольшую пользу моему царю и Отечеству. Далее я сказал его величеству, что не честолюбив и всю жизнь руководствовался вполне определенными убеждениями, от которых никогда не отступал и впредь отступать не собираюсь, и что первейшие из моих принципов – правдивость и искренность во всех своих намерениях и действиях.

Я указал на трудности, связанные с временным назначением на столь ответственную должность, но сказал, что возьму себе за правило исполнять свои обязанности так, как если бы они были моей постоянной работой, не связывая себя безусловно планами своего предшественника. Зная, однако, генерала Алексеева, я не ожидаю, что в данном вопросе могут возникнуть серьезные неувязки. В завершение я пообещал царю быть с ним всегда откровенным и говорить ему правду – всю правду без изъятия.

Ответ его величества доказывал, что он вполне оценил все мной сказанное. Он не только согласен с изложенными мной принципами, но сам желает, чтобы я им следовал. После краткой беседы его величество вместе со мной отправился к столу. За обедом разговор, в котором приняли участие сидевшие напротив государя представители иностранных миссий, носил общий характер; говорили преимущественно по-французски; его величество был очень оживлен. По левую руку от него, на обычном месте цесаревича, сидел старейший из иностранных представителей, бельгийский генерал граф Риккель. Министр Императорского двора граф Фредерикс в тот момент в Могилеве отсутствовал, и его место занял генерал-адъютант Максимович[113], который во время революции 1905 года был генерал-губернатором Варшавы.

Остальных лиц из свиты царя, присутствовавших за обедом, я уже описывал в предыдущей главе.

После обеда я вернулся в здание штаба. В ожидании отъезда на юг генерала Алексеева я временно выбрал себе кабинетом маленькую комнату, в которой по утрам его величество принимал доклады начальника штаба и которая, за исключением этих нескольких часов, как правило, пустовала. Начиная с этого момента передо мной закрутился калейдоскоп незнакомых мне людей: некоторые приходили с докладами, другие – для того чтобы представиться. В те дни я оценил, какую неоценимую пользу принесли две недели, проведенные в Пскове, где я временно исполнял возложенные на меня обязанности главнокомандующего армиями Северного фронта. Эти две недели дали мне более глубокое представление о работе штабов высшего уровня и Генерального штаба в Петрограде, а также о функционировании центральных правительственных учреждений в столице, с которыми главнокомандующим фронтами часто приходилось иметь дело. Естественно, каждый новый посетитель не только докладывал мне, выполнением какого конкретного задания он занят в настоящий момент, но и знакомил меня с общим характером порученной ему работы.

Ближайшим сотрудником генерала Алексеева по вопросам разработки стратегических операций был генерал-квартирмейстер Пустовойтенко[114], вместе с которым генерал Алексеев служил с самого начала войны.

Но еще при нашей первой встрече генерал Алексеев сообщил мне, что на тот случай, если я сочту нужным выбрать себе другого помощника, он уже испросил высочайшего одобрения на назначение генерала Пустовойтенко начальником какой-либо дивизии. Далее генерал Алексеев заметил, что я, по всей вероятности, захочу иметь в качестве своего основного сотрудника бывшего начальника штаба 6-го корпуса, а в настоящее время – начальника штаба Особой армии генерал-майора Алексеева. Я не возразил своему предшественнику; тем не менее такая замена не входила в мои намерения. Одновременное удаление меня самого и генерал-майора Алексеева из Особой армии, за действия которой я так или иначе чувствовал себя в ответе, слишком сильно расстроило бы нормальный ход штабной работы и жизнь армии. Кроме того, я предполагал назначить на пост генерал-квартирмейстера штаба Ставки человека, который мог бы после моего ухода продолжить работу с генералом Алексеевым. Что же касается моего начальника штаба генерал-майора Алексеева, то в этом отношении у меня не могло быть никакой уверенности, поскольку генерал Алексеев был с ним совершенно незнаком.