Следует признать, что в первые дни русской революции все слои российского общества встретили ее с огромным облегчением. Принимая во внимание, что coup d'état оказался почти бескровным – в Москве, например, жертв не было вовсе, – люди решили, что новый порядок утвердится без затруднений. Все верили в здравомыслие русского народа. Удовлетворение, с которым была встречена революция, легко объяснимо тем, что связанные с ней ожидания относились в основном к изменениям в порядке внутреннего управления. С такой же эйфорией отнеслась к событиям в России и пресса государств Согласия. Причина этого мне ясна не вполне. Через несколько дней после переворота журналисты союзников могли бы уже познакомиться с печатными изданиями противника, которые также были преисполнены радости. Очевидно, что одна из сторон должна была ошибаться.

Новости из Петрограда доходили до нас с опозданием на сутки, а иногда и на двое. Только 15 марта мы получили газеты, в которых сообщалось, что бесчинствующие толпы врываются в дома всех сколько-нибудь известных деятелей старого режима; этих лиц подвергают заключению в стенах Петропавловской крепости. Среди заключенных таким образом оказались прекрасно известные мне люди, ничем не запятнавшие свое доброе имя, причем многие из них уже в очень преклонных летах. В Луцк тогда приехала моя жена, собиравшаяся сопровождать меня в поездке на Кавказ. Для этого она получила освобождение от работы во фронтовом отряде первой помощи, принадлежавшем армейскому корпусу генерала Корнилова. Именно жена первая высказала мысль написать императору с просьбой использовать свое влияние для облегчения положения людей, заключенных в крепость, которым угрожала теперь опасность стать жертвой безответственных толп. Я согласился с ней и примерно 3 марта отправил офицера с письмом к генералу Алексееву. Спустя три дня посланный мной вернулся, привезя ответное письмо генерала Алексеева. В нем Алексеев с сожалением писал мне, что не имеет никакой возможности облегчить положение лиц, содержащихся в крепостях. Еще раньше в ответ на направленное императору письмо я получил от его величества телеграмму: «Сердечно тронут; благодарю вас» (см. Приложение 2).

Между 12 и 23 марта события в Петрограде развивались с необыкновенной быстротой. Еще прежде, чем пришел ответ генерала Алексеева и телеграмма царя, стало ясно, что император бессилен повлиять на Временное правительство несмотря на то, что председателем Совета министров был князь Львов, назначенный на этот пост самим государем.

Вскоре поступило известие, что три члена Думы, принадлежавшие к ее крайне левому крылу, прибыли в Могилев, чтобы сопровождать императора на пути в Царское Село. Вслед за этим в Ставке ожидался приезд великого князя Николая Николаевича, которого царь назначил своим преемником на посту Верховного главнокомандующего. Предполагалось, что он прибудет 23 марта, но двумя днями раньше, по требованию лидеров Совета рабочих и солдатских депутатов, председатель Совета министров князь Львов отправил навстречу великому князю фельдъегеря с письмом, в котором сообщал о решении Временного правительства. Правительство не соглашалось оставить его высочество во главе армии, поскольку он являлся представителем дома Романовых, а во-вторых – так как его назначил на этот пост царь. Ирония судьбы заключалась в том, что такое письмо был вынужден подписать именно князь Львов, который сам был назначен премьером последним указом отрекающегося от престола императора. Посланный офицер разминулся с поездом великого князя и приехал в Могилев на день позже.

Во время своего пребывания в Ставке великий князь нашел время подтвердить выбор генерала Алексеева, назначившего меня главнокомандующим Западным фронтом вместо генерала Эверта, которого новый военный министр Гучков предполагал сместить с этого поста. Этот приказ был отдан вследствие враждебного отношения генерала Эверта к происшедшим событиям и того, каким образом он встретил первые распоряжения Временного правительства. Возможно также, дело объяснялось его репутацией как военачальника. До нас уже доходили слухи о том, что во Временном правительстве намеревались, как тогда говорили, «омолодить» армию, иначе говоря – заменить всех начальников, которых они посчитали неподходящими для занимаемых ими постов. Вопрос же заключался в том, чем должно руководствоваться Временное правительство при определении пригодности военачальников, не будучи напрямую с ними знакомо. Критерий в таком случае мог быть только один – мнение народа. Однако при этом неизбежно возникал вопрос – каким образом народ может судить о способностях даже высших чинов армии, если в условиях военной цензуры даже фамилии этих начальников, за редкими исключениями, никогда не появлялись в печати?

Получив телеграмму, извещавшую о назначении меня приказом великого князя на пост главнокомандующего Западным фронтом, я еще не успел отдать необходимые распоряжения, когда услышал о том, что его высочество передал командование генералу Алексееву и уехал на юг Крыма. Я обратил внимание, что мое назначение совершилось позднее числа, которым было помечено письмо, в котором князь Львов призывал великого князя подать в отставку. Тогда я ответил Алексееву, что не могу принять нового назначения, если не получу подтверждения от Временного правительства, а потому до времени не выеду в Минск. Для решения этого вопроса Временному правительству потребовалось девять дней, ввиду чего я прибыл в Минск только приблизительно 2 апреля. Подобная задержка в то время, когда события развивались с ужасающей быстротой, не могла остаться без последствий. Когда я покидал Особую армию, исполнительный комитет армейского Совета обратился ко мне с просьбой принять прощальный адрес, в котором армейский Совет благодарил меня за вклад в дело мирного перехода армии от старых порядков в ее новое состояние. Это произошло в то время, когда в Луцке на всех углах еще были развешаны красочные плакаты, с которых я призывал к строгому исполнению Святой Воли Божией Милостью самодержца. Совершенно другую картину я застал в Минске. Генерал Эверт выехал из города примерно за две недели до этого, оставив командование в руках временного заместителя, который, разумеется, не располагал полномочиями постоянного командующего даже в обычной ситуации, не говоря уже о первых днях революции. Можно сказать, что в Минске действиями командиров управляли события. Начальники не только не диктовали свою волю, но даже не контролировали происходящее. В Минске уже был создан Совет рабочих и солдатских депутатов гарнизона и собственно города, в который входило 400 членов. Заседали они в театре. Председательствовал в этом Совете некто Познер, малозначительный местный активист неопределенной национальности, причислявший сам себя к социалистам-революционерам. Позднее он был избран в Петроградский Совет, где стал тогда большевиком экстремистского толка.

В день приезда мне сообщили, что командир одной из боевых частей был вынужден оставить ее, поскольку на одном из митингов солдаты выразили ему свое недоверие. Тем самым было продемонстрировано явное стремление к узурпации права выбора старших начальников. Эта возможность предусматривалась уже упомянутым мною блистательным приказом номер 1, который был издан Петроградским Советом. Однако, после создания Временного правительства, его действие было ограничено войсками Петроградского гарнизона. Мне также сообщали и о других случаях, которые показывали, что и в иных местах солдаты не вполне уяснили себе, что им позволено, а что – нет, законно или незаконно, что разрешено в военное время, а что – недопустимо. Мне пришлось немедленно издать приказ, согласно которому не подлежали наказанию все проступки, совершенные в первые дни революции; я пообещал не преследовать никого из нарушивших тогда закон. С другой стороны, я объявил, что начиная с данного момента вновь будут применяться законы военного времени и в дальнейшем ни одно нарушение не пройдет безнаказанным. Разумеется, я понимал, что эта угроза окажется в огромной степени бесполезной, так как Временное правительство издало распоряжение, отменяющее смертную казнь во всех случаях – даже применительно к пойманным на месте преступления вражеским шпионам. Тем не менее такой приказ не был совершенно безрезультатным. Начальствующие лица получили некую опору, на которую могли полагаться в борьбе с дезорганизацией армии. Нельзя сказать, что беззакония совершенно прекратились, но по поводу всякого нарушения закона, случившегося в любой из воинских частей, я издавал особый приказ, в котором указывал, что виновный военнослужащий будет судим военным трибуналом, процедура проведения которого осталась без изменений. Подобные приказы не могли не оказывать положительного воздействия на морально неустойчивых нижних чинов.