Посреди казавшегося незыблемым мира, во время активной работы по продвижению экономических и социальных реформ Россия была как громом поражена известием о приближающейся мобилизации и настоятельной необходимостью взяться за оружие для защиты как своих собственных интересов, так и интересов всех прочих славянских народов.

Чтобы точно определить состояние, в котором находилась Россия в момент начала войны, необходимо сделать краткий обзор политического положения, существовавшего на тот момент. Страна все еще до конца не оправилась от потрясения, вызванного революцией 1905–1907 годов. Образованные сословия общества, получившие доступ к политической жизни и определенное влияние на законодательную деятельность, были поглощены борьбой с правительством. Центром этой суматошной активности являлась в основном Государственная дума. Подобно другим европейским государствам, с началом военных действий межпартийные распри, как борьба за господство между Государственной думой и правительством, в первое время затихли, но затем, постепенно, разгорелись с новой силой.

Такой же процесс мы могли наблюдать во всех союзных нам государствах и, в определенной степени, в стане наших противников. После трех лет войны эта борьба, становясь все более острой, привела к кризису, который закончился в феврале 1917 года революцией.

Говоря о военной мощи России и ее готовности вступить в войну, нельзя забывать, что раны, нанесенные нашей армии на Дальнем Востоке в ходе неудачной войны с Японией, не были еще до конца залечены. Государственная дума, депутаты которой в основном и были озабочены военными вопросами, всеми доступными им средствами понуждали правительство, не считаясь с затратами, возможно быстрее готовить войска к войне и предпринять шаги, которые бы обеспечили русской армии и военному ведомству независимость от зарубежных поставок. С другой стороны, правительство, основывавшее свою политику на том факте, что само оно никогда не имело агрессивных устремлений, полагало совершенно необходимым соблюдать по всем статьям режим строжайшей экономии, вследствие чего на многие годы откладывало ассигнования, необходимые для государственной обороны. В результате в отношении военных приготовлений мы далеко отставали от своих западных соседей. Наконец, третий фактор, влияние которого нельзя не принять во внимание, – реализация экономической реформы, направленной на перевод крестьянства от общинной формы собственности на землю к единоличной, фермерской, и действие, производимое этой реформой на громадные массы российского населения. Достаточно упомянуть, что реформа заставила каждого крестьянина, владеющего землей, зафиксировать новые границы своего надела. В большинстве случаев это влекло за собой необходимость обмена земельных участков, что для большей части крестьянства означало, в конечном счете, перенос на новое место своих подворий. Хотя это едва ли очевидно для чужестранца, такая далеко идущая реформа в очень большой степени затрагивала интересы громадного сельского населения России, которое составляло более 90 процентов подлежавших призыву на военную службу.

Указанные обстоятельства на протяжении всех трех военных лет сильнейшим образом влияли на морально-психологическое состояние русской армии. Только твердая дисциплина, привычка к повиновению своим начальникам и врожденный фатализм русского крестьянина заставляли его исправно выполнять свой воинский долг, несмотря на то что мысленно он при всех обстоятельствах оставался в своей деревне. При этих условиях легко вообразить себе его чувства в период разрастания революции, когда он наконец осознал, что все поддерживавшие его прежде опоры рухнули. Доминирующим в сознании большей части солдат стало необоримое желание вернуться домой и принять участие в устройстве основ своей будущей хозяйственной жизни. Если добавить к этому провозглашенный революцией лозунг о передаче помещичьей земли крестьянам, то становится понятней, почему все помыслы крестьянина в солдатской шинели обратились тогда к вопросам материальным в ущерб всему тому, что прежде побуждало его честно исполнять свой солдатский долг. Когда о враждебном отношении русских солдат к продолжению войны стало известно нашим союзникам, эта новость вызвала совершенное изумление. Проводилось сравнение между боевыми победами молодой французской армии после Великой французской революции XVIII века и той катастрофой, которая постигла могучую военную машину России.

Сравнение конечно же оказывалось не в нашу пользу. Но что было тому виной? Забывчивость, элементарное невежество или умышленное извращение истории? В то время когда толпа выносит суждения, руководствуясь внешними признаками и поверхностным знанием, для прессы и руководителей общественной мысли и политики было непростительно делать выводы на той же скудной основе. Неужели они забыли, что войны, которые вела Франция, явились следствием революции; что на полях Вальми[1] и Жемаппа[2] французы защищали священные завоевания своей революции?

Напротив, в России (в особенности на взгляд поверхностного наблюдателя) война стала важнейшей причиной русской революции, подобно тому как революционное движение 1905–1906 годов было результатом нашего поражения в Маньчжурии. В народном представлении это война породила русскую революцию. Таков был основной лозунг агитаторов, которые «углубляли революцию», заглушая своими проповедями голоса тех, кто призывал русских солдат сражаться, чтобы обезопасить «завоевания» все той же революции.

Но существует еще одно обстоятельство, которое совершенно исключает всякую возможность сравнения положения Франции после ее революции с ситуацией в России 1917 года. Французская армия перед победами при Вальми и Жемаппе имела более двух лет для спокойной подготовки. Вся она была набрана из молодежи, еще не подвергшейся развращению от тесного контакта с революционным брожением. Благодаря чему Франция получила возможность два года готовиться к решительной схватке – совсем другой вопрос, который я не стану здесь затрагивать, поскольку эта передышка от Франции не зависела. Остатки французской королевской армии повели себя недостойно, так как сразу же после революции эти войска явили, хотя и в меньшей степени, такие же сцены разброда и разложения, которые наблюдались в нашей стране. Они точно так же позорно бежали от слабых ударов германских и австрийских отрядов, как бегали и наши «товарищи».

Таковы были, как сказано выше, важнейшие особенности, определявшие внутриполитическую жизнь в России. Российская внешняя политика уделяла основное внимание Ближнему Востоку. Этот интерес особенно возрос после так называемой Балканской войны 1911–1912 годов, которая закончилась распадом существовавшего прежде антитурецкого союза небольших Балканских государств[3].

К этому неожиданному разрыву явно приложила руку дипломатия Центральных держав. В данном случае германская политика следовала по проторенной дороге. Именно эта германская политика после японо-китайской войны[4] пробудила разногласия между Россией и Японией.

Основной причиной этих разногласий стало занятие Россией Ляодунского полуострова с Порт-Артуром, произошедшее по соглашению с Китаем и в противовес планам Германии, которая оккупировала город Киао-Чао в заливе Цзяоджоу[5].

Впоследствии Германия, желавшая ослабить своих вероятных противников, при поддержке Южно-Африканских республик способствовала развязыванию Англо-бурской войны. По аналогичной причине Германия с удовольствием дала согласие на предпринятую Италией колониальную войну в Триполитании.