Как мы все обрадовались нежданной стихии! Будем весь вечер сидеть у телевизора! Как бы не так…

Через час звучит команда: «Закатать шинели в скатку и строиться повзводно!».

И пёхали мы по шоссе всю ночь — короткую июльскую, дивясь по сторонам, как ровненько смерч укладывает деревья полосой: метров пятьдесят в широту — все повалены, до единого; а метр отступишь в сторону — все целёхоньки!

Куда идём — начальники нам не говорят.

Но вот отвернули от шоссе — пришли на место. Оказалась база отдыха.

Картина предстала живописуемая: корабельные сосны переломились в коленях и легли животом, раскидав руки в стороны, на мизерабельные дощатые избушки. Кровля смялась, как бумага, а стены просели чуть не до пола. А живы ли люди внутри? Никого не видать, лишь женский плач со стороны озера слышен, которое видно сквозь стволов частокол.

Начальники нам дали указание спасать людей — снимать деревья с крыш. А как? Чем? Если мы пришли с пустыми руками. Что они думали сами?

Новость сообщили: женщины турбазы просидели эти пять часов в воде, боясь выходить. Их извлекла из притопленного состояния наша доблестная дружина.

Тут и я обнаружил начальника турбазы, завхоза, короче. Он всё печалился:

— Как я буду отчитываться за недостачу?

— У вас есть какие-нибудь инструменты?

— У меня почти ничего нет!

— Ну, а пилы, топоры есть?

— Есть, но я вам не дам!

— Но мы же пришли к вам на помощь! А пустыми руками мало чем сможем помочь. Дайте инструмент! Я верну!

— Нет, не дам! Пропадёт.

Я в конец рассвирепел:

— Именем Советского Трибунала я приказываю вам выдать нашим солдатам пилы и топоры!

Пузатый Краснощёк стал сморкаться от слёз, вытаскивая из-за дверей каморки:

— Есть одна пила и два топора.

— Верну всё тебе, дядя!

Ребята хорошо поработали, а потом прозвучала команда «Отбой!», и мы побросали инструменты на месте.

Ну и как после этого верить курсантам?..

ЗАЗНОБУШКА

Под Новый год я разорвал дипотношения со своей пассией и поехал в деревню отметить начало новой жизни. А если «новая жизнь» не заладится, то хотя бы въехать в Новый год прочувственно, в интерьере лавок-самоваров и в экстерьере заснеженных полей. Хотелось зализать раны измочаленной души: я уже не мог смотреть на этот город, где каждый булыжник напоминал мне о ней и готов был треснуть, выдавливая скупую каменную слезу.

Есть добрая деревенская традиция заканчивать просмотр кина танцами. Со дня моего последнего посещения этого культурного мероприятия (которое закончилось бегством на карачках вследствие мгновенно вспыхнувшего чувства антипатии ко мне на почве ревности у скороспелого другана) прошло семь с лишним лет. И за это время танцульки стали называть дискотеками. Иных уж нет. А Пашка тот утоп со своим трактором, свалившись с моста в мартовскую полынью. Да и я возмужал в плечах-с-раменами, заматерел сердцем: годы они и в Африке годы — отлагаются печатью на челе морды-лица.

После фильма мой братан Андрюшка, по совместительству учитель истории в местной школе, подвёл меня к своей учительской компании.

Мне, честно говорю, одна понравилась сразу. Хохотунья, а глазками стреляет влево-вправо, туда-сюда — вжик. И одеваться любит ярко — в шерстяное красное платье. Ну, и как такую не заметить?! Конечно, про себя мне понятно, что я попугай самцовой породы: бросаюсь на всё броское. Ну, а что я с собой могу сделать?

Проводил я Гулю до её дома — школа предоставила избу учительницам на двоих, как общежитие. Я, конечно, поинтересовался:

— Что означает твоё имя?

— Полное моё имя Гульнара. По-татарски это значит «украшенная цветами» и ещё «гранат».

— Тебе очень подходит твоё имя!

На прощание спрашиваю:

— А завтра тебя можно увидеть?

— У нас в школе ещё занятия не кончились.

— Ничего, я на уроках посижу — на тебя полюбуюсь, как ученик.

— Последний урок у меня в четвертом классе. В два часа начнётся.

— Окей! — ввернул я новомодное городское словечко, — Договорились!

После школы я проводил Гулю в соседнюю деревню Пестерёво, что в километре от посёлка Надежды, за рекой.

Пришли мы в холодную, стылую избу. Надо было начинать с самых насущных вещей: печь затопить — нужны дрова. А у девчонок дрова не наколоты. Так что, назвался груздем — берись за топор! Гулина подружка не объявлялась — оказалось, в гости подалась. Гоняли мы весь вечер чаи, а я всё никак не мог налюбоваться на свою хорошую…

Вышел я в морозную жгучую ночь. Звёзды настудились алмазами-самоцветами. Шагаю широко через мост-речку и остановился от полноты душевной щедрости: я люблю зазнобушку Гулю! Я люблю этот снег поскрипывающий, я люблю эту чёрную пропасть над головой!

И пределов любви моей нет!

И откуда-то во мне родился такой чистый сильный нутряной голос, и песня понеслась по-над раздольем:

Ты постой-постой! Красавица моя!

Дай мне наглядеться, радость, на тебя!..

Александр ДОКУЧАЕВ

ЛАБИРИНТ

Обессиленно она опустилась на кровать, откинулась и сладко потянулась.

— Как я устала сегодня! Поспать, отдохнуть полчасика.., и — за дела…

Только она смежила веки, только набежали первые сладостные облачка сна, как из глубины — из темноты и пустоты послышался отчаянный лай. Он усиливался, разрастался. Лающее существо страдало, просило о помощи.

— Ну вот, — недовольная мысль чёрной бабочкой порхала в её голове, — соседи привезли на выходные «радость»… Привезли, а сами в гости подались.

Она подумала о студенте, которому поставила сегодня низкую оценку и почувствовала прилив вины. Парень всё сделал хорошо. Он сразу признался, что ему помогали друзья, но чёрт меня дёрнул спросить у него про «логический квадрат» и где здесь в задаче общий «предикат». Парень замялся, стушевался… Она стала помогать ему, выводить на тропу ответа, но тот свернул и совсем запутался. И замолчал.

— Ну и какую оценку вы хотите получить для себя? — Спросила она.

Юноша покраснел, прямой с горбинкой нос вздёрнулся:

— Три!

— Хорошо, — и она поставила в его зачётку жирную уверенную тройку.

Остальных студентов она почти не слушала. Они показывали ей рукописные листы, в которых одно к одному было то же задание и те же ответы. Тройка их устраивала, но парня было жалко. Он вышел первым, чётко раскрыл тему. Но вот задача… Машинально, досадуя на себя, она поставила всем средний балл.

А лай всё усиливался и, казалось, что он эхом отзывался слева, справа и откуда-то из-под пола.

— Надо отдохнуть, — подумала она, завтра ещё один зачёт по логике в девять утра.

Ох, не любила она утро отдавать поездкам! Себе и только себе! Неспешные мысли, обдумывание планов, простенькая гимнастика и ласкающий душ. Потом лёгкий завтрак и любимое дело — рукопись об истории древней цивилизации догменов, исчезнувшей в небытиё в III веке до нашей эры в жгучих песках алжирской пустыни. Эти высокие, судя по останкам, гиганты поклонялись мохнатому богу на четырёх лапах с человечьей головой. Об этом говорили рисунки на черепках посуды и костяные амулеты.

Лай нарастал. Ему откликались собаки с улицы. Видимо, сбежались послушать сородича. Сна — как не бывало. Она включила электрочайник и насыпала горсть зелёного чая в фарфоровый заварник, подаренный её бывшим дружком.

— Эх, не люблю я эту живность! Ни собак, ни кошек! От них зараза всякая и грязь! Брр!..

Ей хотелось отвлечься, но в голову лез этот студент, смущённый и неловкий, а уши заполнял бесконечный гомон лающей собачьей ватаги. Стоп!

— Надо с этими соседями познакомиться и высказать всё!

В какую бы комнату она не заходила, лай слышался отовсюду: на кухне, в ванной, в маленькой гостиной.

Квартиру она приобрела год назад с большим трудом, влезла в долг на пятнадцать лет и сейчас исправно отрабатывала его, берясь за любую работу: подвернётся логика — преподаёт логику, предложат педагогику — берётся за неё, нужна этика бизнеса — пожалуйста! Вот такой пёстрый расклад. Вчерне готова была у неё диссертация, где она попыталась совместить педагогический и культурологический аспекты и научить молодых менеджеров нравственно вести деловую жизнь. Диссертация уже ходила по инстанциям, по рецензентам… Она набирала капитал: писала статьи для научных публикаций, вела бесконечные телефонные переговоры. Защита намечалась на май, а сейчас — Рождество, и на телевизоре стояла маленькая искусственная ёлочка да свечка, так и незажжённая.