— Надеюсь, эмм… Эта бутылочка коллекционного бренди из Полутораземелья поможет сгладить сей досадный инцидент, — профессор Фигель наколдовал пузатую тару в оплётке, нервно усмехнулся и, поклонившись, протянул её эльфу, словно самурайский меч воину.

Эльф недовольно фыркнул, но схватил бутылку за горлышко. — Может да, а может нет. Ещё проверить нужно, все ли внутренности на месте! — острыми зубами он выдернул пробку, мигом осушил содержимое до дна, так и не взглянув на этикетку. — И, клянусь, вам несдобровать, если шныг не найдётся!

Профессор потеребил бороду. Зря потратил на этого сноба дорогой напиток. Ведь берёг его на столетие маменьки. Но лишиться эльфа он никак не мог. Эти благородные создания (хотя о данном представителе такого не скажешь) столь редко соглашались поучаствовать в образовании молодёжи, что школам это обходились как жалованье всех учителей за учебный год. И если с эльфом случится беда, виноват будет он — профессор О. Фигель. Но он защитил эльфа. Спас!

Что поделать, если эльфы состоят из сладостей: по их жилам течёт клубничное варенье, а вместо волос сахарная вата и шоколад на самом деле производится… Впрочем, об этой тайне профессор никогда не упоминал, дабы не отбить у детей любовь к продукту.

Мало кто из учеников удерживался от удовольствия проверить, правда ли эльфы сладкие. Редко кто из эльфов так бурно реагировал, обходясь надбавкой за моральный ущерб.

— Постойте, и-ик, погодите! — эльф вдруг вскочил со стола и завертелся на месте, как пёс, пытающийся поймать свой хвост. — Вы же обещали! И-ик! Но его нет! Я не чувствую шныга! Кто-то украл мой шныг!

— Как украл? — удивился профессор, убирая палочку в чехол на поясе. — Не может этого быть, я лично проверил.

— Вы не знаете, что будет, и-ик! Если его не вернуть! — эльф, шатаясь, поковылял к окну. — Позор! Мой клан будет опозорен!

Он забрался на подоконник, распахнул крылья и шагнул, позабыв раскрыть створку. Дребезг стекла разнесся в пустой аудитории.

Профессор О. Фигель, схватившись за сердце, подбежал и перегнулся через подоконник. Ни один эльф не мог летать без шныга. Да и не пытался. Этот дурень теперь лежал на клумбе небрежной кляксой, расплескав карамельные мозги по свежескошенной траве.

Профессор с трудом втянул воздух, быстро вернулся к столу, накапал в рюмочку узбагоина, выпил и сел, уткнувшись лицом в ладони. Придётся искать новую работу.

День явно не задался. В аудитории всё также пахло клубничным вареньем. Из дальнего угла хмуро косился обездвиженный тролль.

Сергей КАСАТКИН

РАССКАЗЫ ИЗ АВТОРСКОГО ЦИКЛА «РУССКИЕ ГРАБЛИ»

СОЛНЦЕ В МЕДУ

Я с дядей Аркашей иду по дороге через гречишное поле. Я оглянулся назад: нет нашего Ерёмина — деревня скрылась за бугром еси. Там осталась моя родная сторона, а здесь для меня неведомые дебри, то есть просторы нехоженые. Я никогда не видел таких необъятных пространств. Кажется, полю нет конца и края. Не зря, значит, говорят: наша Родина — самая большая страна в мире. Наверное, при этом они имели в виду это гречишное поле. А у самого горизонта поле обступил частокол леса — словно ощетинившееся пиками степное войско, половецко-татарское — посягает на моё могучее поле.

— Притомился, малец?

— Нет, дядь Аркаша, ничуть!

— Ну, тогда присядем — молочка попьём!

— Это можно!

Дядя Аркаша осторожно постелил свой пиджак поверх гречихи. Его осмотрительность заинтересовала меня. Перехватив мой взгляд, спрашивает:

— Обратил внимание, сколько пчёлок работает в поле с утра пораньше?

Тут и я разглядел: на одном кустике примостилась одна пчела, взлетает вторая, приземляется третья…

— Вот, видишь, на одном кустике три пчёлки трудятся. А сколько их на всём поле? Тыщи и тыщи! Тьма и тьма! Три пасеки колхозные стоят вокруг поля. Пчёлы пыльцу собирают и в мёд её перерабатывают. А заодно гречиху опыляют — повышают урожайность колхозных угодий.

— А как пчёлы пыльцу к себе домой носят? Во рту, что ли?

Дядя Аркаша подхватил пчёлку за крылышки.

— Смотри! Видишь, на лапках жёлтые комочки? Это и есть пыльца.

Жалко было смотреть, как пчела барахтается, не имея возможности пустить в ход жало.

— Ну, лети кормилица! — Дядя Аркаша подкинул её кверху.

Вот и лес. За первыми же деревьями открывалась лужайка, на которой в три ряда стоят пчелиные домики.

Сарайка и домик вроде бани прилепились к лесу.

— Кузьмич! — попробовал силу голоса дядя Аркаша. К нам навстречу вышел из сарайки крепкий старичок с окладистой бородой.

— Гостям рад! Гость дорогой, не купленный, даровой.

— Здравствуй, Кузьмич!

Взрослые полезли обниматься.

— Ехал было мимо, да завернул по дыму.

— Принёс гость мир, дал хозяину пир. Ты, Аркадий, смотрю, не один пришёл?

— Племянничка привёл. Ленинградского. Тамарин сынок. Тамару то помнишь?

— Как же забыть?! Народный просветитель. Библиотеку колхозную создала. И в какую только глухомань со своими книжками не добиралась. Трактористам в стан просвещение несла. И до меня светоч знаний донесла. Уважила старика!

— Мальчугана Сергеем зовут.

— Ну, а меня Фёдором Кузьмичём называй. Пчеловодец я, Сергей, над огромным воинством. Ты, чай, пчёлок не боишься, раз в гости к ним пришёл?

— Нет, не боюсь! Дяди Аркашины меня не кусают.

— Правильно! Пчела жалит только грешника. Ну, что ж мы стоим? В ногах правды нет! Прошу к столу! Сергей угощеньице моё попробует. Гость, не стой — хозяина не томи!

Мы расселись за столом, а хозяин пасеки сходил в свою сарайку и вынес рамку с сотами. — Самый медосбор сейчас! Гречиха вовсю цветёт. А потому забот полон рот. Кручу ручку медовой мельницы. Душа радуется такому богатству — жидкое золото бочки наполняет. — Радуйся, что есть работа! Было: задождило лето, так пчёлы взятку не брали. Эх, отрадно солнышко любозреть!

При этом пасечник достал диковинный, изломанный в двух коленах, нож и стал срезать им восковую печать с сот. Открылись ряды маленьких дупел, заполненных мёдом. Вырезав соты из рамки, уходчик за пчёлами разделал их на куски. Они жирно шмякнулись на дно тазика, топорщась и грудясь друг на дружку.

— Ешь на здоровье, малый!

Я так понимаю, что пасечник предлагал есть мёд прямо в сотах. Мне так ещё не доводилось пробовать. Обычно я мёд намазывал на горбушку пышущего жаром хлеба. Я решил делать так, как старшие поступят. Дядя Аркаша подал пример — взял кусище и сомкнул на нём зубы.

— Ешь-ешь! Не стесняйся! А изжёвыши клади на тарелку. Я их перетапливаю в круги. И кооперация мне обменяет их на новые соты.

— А можно посмотреть круги? — робко встрял я.

— Отчего же нет? Фёдор Кузьмич принёс каравай воска и тонкую восковую пластину. Она оказалась на поверку не ровной, а проштампованной с рисунком сот. Диковинная штучка!

— А как же пчёлы мёд будут закладывать?

— А они сами нарастят соты. Ставь для пчёл дом-пчеляк! Полон будет он смака!

Я взял кусок по своему росту и вонзил зубы в сладкий пластилин. Вроде бы и тот же мёд при этом ешь, но совсем другое удовольствие получаешь. И мёд не кажется приторным, а душисто сладостным, слаще конфет. Мёд этот с лёгким ароматом полей.

Над тазиком с мёдом вилось несколько пчёлок, интересовавшихся: как гости принимают их угощение? — Очень вкусно! Честно говорю! Я такого никогда в жизни не едал!

На нашем пиру солнце было, наверное, почетным председателем и заводилой. Оно успевало быть всюду. И принялось оно плясать диковинные танцы на столе, прямо меж тарелок, радуясь и воодушевляясь щедростью плодов природы; и танцевать в балетных пачках, стоя на пуантах: на тяжёлых ветках липы, не дотягивавшихся до нашего стола, с заботливостью мамаши оберегая полёт представителей работящего племени пчёлок.

Праздник удался! Праздник Солнца в Меду!