ОГОНЬ

Я вытащил из кармана спички. Достал из коробки одну и чиркнул ею о бочок, — так, как это делают взрослые.

Я никогда раньше не держал в руках этой занимательной штуковины — родители вечно припрятывали спички от меня. Я лишь издали дивился рождению маленького чуда, когда отец прикуривал папиросу. Две материальные вещи, две деревяшки соприкасались друг о друга, а рождалась неведомая жизнь огня — движение жара и света. Достаточно лишь сделать чирк — палочкой о коробочку.

А тут я слезаю с полатей и на шестке вижу — они, родимые! В доме никого: дядя Аркаша в мастерских — когда ещё придет, а Бабуш пошла по скотину, а потом схватила литовку и давай ею махать на лужке перед оврагом. На этом месте когда-то дом стоял — ещё яма страшная таится от погреба. Так тут мусорная крапива разрослась. А вот, где одворица была, там дивная травка растёт — ласковая, весёлая. Её часто косят — курам бросить порыться, поросёнку дать.

Я гляжу на озорно махающую бабушку сквозь маленькое кухонное окошко — и даже черёмуха и шесты, обвитые хмелем, не скрадывают её широкую крестьянскую кость. Деятельную натуру не спрячешь…

Что делать со спичками в доме? Я вышел на крыльцо и понял, что мне нужно. Под лопасом дядя Аркаша строгал доски, и стружки образовали воздушную кучу. Кругом шастают куры. Они любят под навесом тенёк, прохладу и легкий сквознячок. Земля под лопасом испещрена лунками — в них куры принимают земляные ванны, так глиняной пылью они вычищают насекомых паразитов из перьев. В одной лунке и сейчас сидит белая курица. Вот она встала, похорохорилась, и обратно села.

Я выбрал дальнюю лунку в углу и соорудил из кучи стружек и щепочек большой щепяной замок. С замиранием сердца я сделал сопрягающее движения рук — вот он, таинственный чирк, рождающий невероятное. Маленький божок выскочил из-под рук и жадно накинулся на стружку.

— Ты, наверное, голодная? На тебе стружечку! На тебе щепочку! Вот, тебе за бабушку, вот тебе за дедушку! — так меня дома мама совсем маленьким кормила манной кашей. Я бросаю щепочку и шепчу: пусть Бабуш живет долго! Пусть дедушка выздоравливает, встанет с кровати, и мы с ним пойдём на рыбалку! Пусть мама не болеет! Пусть папа веселеет! Ведь ты, Огонь, доброе существо, вроде Солнца?! И с тобой можно договориться?! Ты меня слышишь?! Ты всё понял, о чём я тебя прошу?!

Я наклонился надо огнём и протянул к нему ладони, как будто согревая их в мороз, слушая внутренне трепетание души. И вдруг слышу над собой надорванный крик бабушки:

— Что ты делаешь?! Дом сожжешь — нас по миру пустишь! — Это она топчет мой огонь валенком в галоше. И, схватив веревку, бабушка хлещет меня ею куда попало. Никогда я не видел бабушку такой страшной и испуганной. Вот теперь узнал я её: Змей Горыныч с тремя головами, изрыгающий пламя из пасти и ноздрей.

— Вот пойдёшь в школу, там тебя научат уму-разуму!

Больше спичек я не брал — запрет действовал долго…

ТИГРИКИ И ЛЕОПАРДИКИ

Я сегодняшний день никогда не забуду! Двадцать шестое сентября. Кто бы мог подумать, что этот день выдаст что-нибудь особенное? А тем более душераздирающее?

А тогда, когда мне было пять лет, я, наверное, тоже думал, что не забуду этот день. Но ведь не упомню: март то был или декабрь, первое или десятое. А всё потому, что в школе ещё не учился, и не следил за отрывным календарём, который теперь висит у нас перед обеденным столом. И каждый день, лишь только я проснусь, на нём появляется новый листик — именно сегодняшнего дня: есть между ними какая-то загадочная связь. Словно, если бы не было сегодняшнего листика, то и дня бы этого не случилось.

Я тогда очень увлечён был игрой…

В тот год мы ещё жили в заводском общежитии на Арсенальной. И мама водила меня в садик, где стоит памятник комсомольцу с портупеей на боку. И ещё, это очень важно, там был очень длинный коридор. Я по нему мог ехать на велосипеде целый час не заворачиваясь. И вот, когда мама вышла из комнаты — пошла на кухню проверить готовку, а, может, кипящие котлы с бельём.

— Мне туда проход запрещён, — я, обрадованный своей бесприсмотренностью и преисполненный хитрости, схватился за утюг, который мать поставила греться. Он нагревался очень долго, может, потому что очень большой и тяжёлый. Вот мать и решила сто дел сделать до того, как он станет способным превращать воду в пар.

Схватился за утюг я двумя руками и поелозил им по выстиранной наволочке. Результатом остался не доволен. Тогда я зачерпнул ладошкой воды из приготовленного тазика и побрызгал наволочку — лужица быстро впиталась: видимо, постельная принадлежность испытывала жажду. И я вылил ещё несколько ладошек по углам.

Теперь настала очередь утюга. Я снял его с керамической плитки и поставил на простыню, ой, то есть наволочку. Потрясающее зрелище! Утюг исчез за ревущим паром словно крейсер в разрывах снарядов или горящих переборок.

И вдруг…

— Что ты делаешь?! — надрывный мамин крик.

Я дёрнулся с утюгом. Ну, испугался я: нельзя же ведь; запрещено мне утюг трогать. Утюг при этом развернул ко мне свою ощеренную пасть. А моя рука обречённо пошла ей навстречу.

Вот, смотри: видишь, на правой руке остался белый треугольничек? Это память того дня. Ох, мама тут взъерепенилась. И тогда я впервые почувствовал вкус ремня. Лупцанула она меня разок сильно и въедливо в память.

Вот. А сегодня мы на продлёнке играли в Соловьёвском саду. Как пришли в сад, девочки побежали налево по дорожке и вглубь; а мальчишки по правую руку от колонны с орлом принялись играть.

И я себе пару подыскал: с Витькой Червяком стали придумывать чем себя занять. Я ему рассказываю, как в воскресенье ходил в Зоопарк с отцом. Ему завидно: его родители никуда не водят, и вообще им не занимаются. Мы с ним стоим на дорожке, посыпанной крупным красным песком.

Я ему говорю:

— Не унывай! Я тебе покажу зверей, каких видел в зоосаду. А ещё я смотрю по телеку программу про животных. Мне её всегда разрешают смотреть. Вот представь себе: что мы в пампасах. Кем бы ты хотел быть?

— Космонавтом!

— Нет! Каким животным ты хотел бы себя представить? Мы в них играть будем.

— Тогда тигром!

— Ну вот. А я, пожалуй, леопардом стану. Мы с тобой вышли на охоту. И посреди пампас напоролись друг на друга. Ну, давай! Никто не хочет другому уступать. Видишь палку? Пусть она будет добычей — Антилопой Гну. Я её завалил. А ты хочешь у меня её отнять! Ты голоден и кровожаден!

Как мы тут зарычали друг на друга. И почему-то вскоре перешли на все четыре лапы. И рык наш стал очень похож на собачье оскаливание.

Антилопу мы-таки поделили: один конец палки я зажал зубами, а другой — он. Тянем к себе — скалим зубы. Поняв, что силы хищников равны, мы руками переламываем палку пополам. И скачем, каждый со своей полутушей по просторам пампас.

Оказывается, можно быть хищниками и оставаться друзьями при этом!

Только как это объяснить моей маме. Она наотрез отказывается понимать моё научное открытие: — Тигрики, говоришь? Леопардики, говоришь? А во что ты превратил новый школьный костюм?! На двадцать шестой день учёбы! Будешь целый год ходить с дыркой на колене! Срамотище какое! Да у меня и денег нет на новый костюм, чтоб ты его через неделю в лоскуты изорвал! Нет, учить тебя надо! Вот этим! — из-за спины мама вытаскивает отцовский ремень и наотмашь бьёт им меня по коленям…

КАК Я НЕ СТАЛ АКТЁРОМ

С начала пятого класса я стал ходить сразу в три кружка. Исторический посещаю в Эрмитаже. Шахматный — в ДК им. Кирова, причём дважды в неделю. А ещё Витёк затащил меня в ДПШ, на углу Семнадцатой и Большого — там организовывался театральный кружок.

Так что, считай, все дни у меня заняты — не до дворовых игр…

И всё же, когда Федя объявляет большой футбольный день, я присоединяюсь к компании. Разумеется, в дни свободные от кружков — это понедельник, суббота и воскресенье.