— Приятный звук, верно?

Очень даже приятный! Мы основательно устали и проголодались. Сигарет почти не осталось. Большинство африканцев отсыпались, лежа на земле вокруг костра. Бен сидел молча, попыхивая трубкой, и смотрел на огонь. По-моему, он ни разу не пошевелился. Бен был родом из Ботсваны, и мне сдается, что он был наполовину бушмен, хотя сам он это отрицал. Другие племена не считают бушменов за людей.

— Кунджани, Бен? — спросил Томпсон, глядя перед собой. — Как ты?

— Хорошо себя чувствую, — спокойно ответил Бен, не оборачиваясь.

— Ты сегодня отменно потрудился, — сказал Томпсон.

Бен продолжал сидеть в той же позе. Знал, что хмель хмелем, а потрудился он отменно. Местность для выслеживания была очень тяжелая.

Мы увидели свет фар километра за три. Трясясь на ухабах, машины с ревом перевалили через гребень и пронизали буш лучами света; они ревели и петляли, выискивая дорогу, впереди «лендровер», за ним «мерседес». Водители хорошо видели наш костер и держали курс на него. Но нас по-прежнему разделяли овраги и русла. Вот огни пропали за выступом холма. Мы долго ждали; даже звук пропал. Потом огни появились вновь, теперь они озаряли длинный склон, где мы в сумерках потеряли след и напоролись на самку с детенышем; фары прорезали ночной мрак, словно прожектора, и мы услышали рокот моторов, услышали скрежет и стук. Наконец фары перевалили через гребень соседнего холма, сперва показался «лендровер», за ним огромный «мерседес», и мы увидели рабочих старины Нормана, которые шли с топорами и кирками впереди рокочущих машин. Было слышно, как бьются о камень оси и шасси, как колеса подминают кустарник, как перекликаются африканцы. Потом машины остановились. Деревья и камни преградили путь, и никакого объезда. После оживленной переклички застучали топоры по деревьям, кирки по камням. И снова взревели моторы.

И вот машины одолели чащобу и последний участок крутого спуска и направились вверх между деревьями к скалистой макушке нашего холма, прощупывая путь слепящими фарами.

Старина Норман выбрался из кабины своего старого «лендровера», вскарабкался вверх по камням и залюбовался носорогом в свете костра.

— Хорош, очень хорош, — сказал он, ни к кому не обращаясь. — Великолепный самец.

Никто не похвалил старину Нормана за то, что он сумел найти нас. Меня же его умение ориентироваться неизменно восхищало.

Мкондо развернул «мерседес» кузовом к лежащему выше на склоне носорогу; несколько рабочих под наблюдением Томпсона убирали с дороги камни, рубили деревья. В кузове стояли широкие салазки для носорога, соединенные тросом с лебедкой в задней части грузовика. Зверь лежал довольно высоко на каменистом откосе, но он намного облегчил нам задачу, скатившись с выступа вниз. Рабочие откинули задний борт и вытащили четырехметровые рельсы для салазок. Рельсы стальные, тяжелые, сладить с такой махиной можно было только вдесятером. Вытащив, рабочие укрепили их концами в задней части кузова; получился пандус для салазок. Томпсон забрался в кабину и включил опрокидыватель. Зашумел мощный гидравлический механизм, и кузов начал опрокидываться. Когда передняя часть кузова поднялась настолько, что он образовал вместе с пандусом одну наклонную прямую, Томпсон включил лебедку, и удерживаемые тросом салазки медленно поползли со скрипом вниз по рельсам на землю. Мы подошли, чтобы всем миром подтащить их к носорогу.

Платформа размером два на четыре метра, из крепких балок на стальной раме, была тяжеленная. Тридцать человек окружили ее, присели, ухватились как следует за края и с громким «Хай-йе!» оторвали салазки от земли и побрели к камням. Донесли до самых камней и тяжело опустили на землю. Снова взялись и, подбадривая себя возгласами, потащили через камни вверх. Волокли и толкали, волокли и толкали, метр, полметра, четверть метра за раз, скребя железом по камням, поднимая, толкая, надрываясь, спотыкаясь и чертыхаясь. Втащили вверх по камням, с грохотом уронили на землю подле носорога и стали растирать ноющие руки. Все основательно упарились. Теперь предстояло взвалить носорога на салазки.

Он лежал на боку, хребет упирался в край салазок. Мы опять захватили двумя веревками ноги, третьей обмотали шею и рог. Восемь человек взялись за каждую веревку, шестеро приготовились поднимать брюхо носорога. Две веревки пропустили через большие кольца на верхнем конце салазок. По шести человек держали каждую из этих веревок, чтобы не дать салазкам скользить вниз по откосу. Если носорог снова проснется, быть беде. Мы напряглись.

— Взяли! — скомандовал Томпсон, и мы взяли.

Одни тянули зверя за ноги, другие подпирали его брюхо, третьи впряглись в веревки, которые удерживали салазки, и каждый тянул, или толкал, или тужился в мятущемся свете костра на широком каменистом склоне, и огромная туша стала поддаваться, спутанные ноги задрались вверх, выше, выше, выше, одурманенного зверя перевернули на спину, и он протестующе застонал, пробуждаясь.

— Взяли! — крикнул Томпсон. — Взяли! Взяли!

И мы взяли, и зверь навалился боком на салазки, задрав кверху толстенные ноги, и вдруг забился.

— Взяли! — рявкнул Томпсон, упираясь плечом в дергающийся бок носорога, и все налегли что было мочи, и зверь совсем проснулся, он бился, вырывался, и салазки скользили и дергались, и все поднатужились…

— Взяли!

Толстенные ноги и корчащаяся туша рухнули прямо на салазки. Носорог вырывался, и салазки скользили и ерзали, и люди изо всех сил натягивали веревки, чтобы салазки, и носорог, и мы сами не покатились кувырком вниз по камням.

— Прижмите его! — рявкнул Томпсон и первый навалился всем своим весом на бок зверя. — Прижмите!

И Бен вскочил на салазки и навалился на носорога, а за ним Невин, и Калашака, и Ричард: черное, белое, хаки, оскаленные зубы, выкрики, кряхтенье и напрягшиеся руки, ноги, плечи — и огромный связанный черный зверь бился под ними, и рабочие натягивали веревки что было мочи. Носорог гулко всхрапнул с подвыванием и обмяк, снова погружаясь в забытье.

Один за другим они медленно слезали с него, тяжело дыша. Зверь опять крепко спал.

Могучую голову и грудь привязали к салазкам, пропустив веревки через кольца. Бен подтащил снизу трос лебедки и зацепил его за кольцо. Томпсон добавил на верхний конец салазок еще веревку и троих человек, чтобы тормозили. И послал Невина вниз к «мерседесу», чтобы включил лебедку.

— Так, — сказал Томпсон. — Поли-поли! (Поехали.)

Лебедка загудела, медленно выбрала слабину, натягивая длинный трос, и широкие салазки с могучим зверем запрыгали по каменистому откосу, и рабочие сверху впряглись в веревки, притормаживая.

— Поли-поли! — командовал Томпсон, и салазки, скрипя, скрежеща и дергаясь, ехали вниз по откосу, подтягиваемые лебедкой и удерживаемые взмокшими рабочими; салазки кренились, и скрипели, и скребли по камню всю дорогу до самого низа.

Внизу тридцать человек приготовились толкать тяжелые салазки, и лебедка потащила груз по каменистому грунту к пандусу; тридцать человек, напрягаясь и подбадривая друг друга криками, помогли лебедке под непрерывный скрежет стали втащить салазки вверх по пандусу в наклоненный кузов, и все это время могучий зверь крепко спал.

Глава седьмая

Мы тряслись в кузове «мерседеса»; старина Норман ехал впереди по колее, которую проложил, разыскивая нас. С треском, рокотом и стуком мы катили через буш, выкрикивая: «Бассопо!» — цепляясь за борта и пригибаясь, чтобы не задело низко висящими сучьями, продрогшие и счастливые, потому что возвращались в лагерь, и у африканцев было превосходное настроение, они пели: «Мы поймали живого чипимбири!» — и шутили, и выкрикивали: «Берегись!» — приметив опасный сук, и зверь лежал между нами, погруженный в крепкий сон и надежно привязанный, и не просыпался, несмотря на качку и тряску на первом этапе своего долгого путешествия в далекий новый край, где люди не будут его убивать. Носорог лежал, разинув огромную пасть, которая шутя перемалывает колючие ветви, и он издавал гулкие, протяжные, жалобные стоны, и грозный рог его никого не страшил, и остекленевший глаз был полуоткрыт, и на громадном лбу запеклась струйка крови с пенициллином, и Ричард сидел верхом на плече носорога, держа обмотанную вокруг его головы веревку, чтобы не развязалась. Через гребни и вниз по склонам, виляя в оврагах, огибая деревья и скалы, скатываясь с крутых береговых уступов в пересохшие русла, которые форсировались на двойном приводе, на предельной мощности ревущего дизеля, так что холодный песок летел во все стороны, и с натугой штурмуя противоположный берег… Так продолжалось примерно час, и было уже около десяти, и взошедшая луна серебрила проносящиеся мимо безмолвные и безбрежные заросли, серебрила нас и распластанного на салазках могучего носорога, и тут мы увидели костер Норманова лагеря впереди, на берегу Руйи, и поняли, что половина пути осталась позади. После лагеря старины Нормана нам опять стали попадаться краали; жители выбегали посмотреть на нас в холодном лунном свете — на тяжелый грузовик и на людей, которые отправились ловить чипимбири, они кричали: «Чипимбири, чипимбири, мы везем живого чипимбири!» — и хохотали, чрезвычайно гордясь званием ловцов чипимбири, и мы все хохотали. Так мы добрались до проложенной бульдозером просеки, широкой взрыхленной колеи в зарослях, и до нашего лагеря оставалось всего полчаса езды, и пыль клубилась за «мерседесом» большим серебристым облаком.