А потом Томпсон растянул ногу, и стрелять из обездвиживающего ружья было поручено молодому Ричарду, тому самому Ричарду, который подходил под описание, полученное Куце от прорицателя. Не знаю уж, как Томпсон судил о прорицателях, но он сказал молодому Ричарду то же самое, что говорил Куце: чтобы не рисковал, не то он будет гнать его пинками до самого Солсбери, даром что нога у Томпсона растянута.

— Ясно, Рон, — сказал молодой Ричард, горя энтузиазмом. — Конечно, Рон.

Он был счастлив, что ему поручено такое дело.

— Это чрезвычайно коварные твари, и они могут в два счета прикончить тебя, и, если я услышу, что ты позволяешь себе рисковать, видит Бог, ты у меня докатишься до самого Солсбери, — твердил Томпсон.

— Ясно, Рон, — отвечал Ричард. — Конечно, Рон.

Мы сидели у Томпсонова костра; он положил распухшую, посиневшую вокруг щиколотки ногу на скамеечку.

— Куце — это Куце. А ты — Ричард Пик, двадцати лет от роду, с обычным набором отверстий в теле, и будь любезен не умножать их.

— Точно, Рон.

— Тебе известно, что я сделаю, если услышу, что ты рискуешь?

— Ты будешь гнать меня пинками до самого Солсбери, — отвечал Ричард.

— И до самого управления, до отдела картотеки, — добавил Томпсон. — Там ты и останешься.

Участь пострашнее смерти.

— Ясно, Рон.

Ричард был любимчиком Томпсона.

— Будь любезен помнить, что прорицатель сказал Куце. Чистейший вздор, но ты все равно помни. И помни, что я с тобой сделаю.

Ричард горел энтузиазмом, и, вздумай Томпсон для вящей убедительности тут же, не откладывая, прогнать его пинками до самого Солсбери, Ричард все снес бы, только бы ему позволили завтра выйти с обездвиживающим ружьем.

Глава шестнадцатая

Было чудесное африканское утро, яркое, свежее, золотистое, а мы уже обливались потом в прохладном сухом русле, протянувшемся среди холмов от лагеря старины Нормана. У Ричарда были длиннющие ноги, и он был в великолепной форме, как и положено молодому здоровому объездчику, и лихо вышагивал по вязкому речному песку, в который нога на каждом шагу погружалась по щиколотку, и возглавлявшему наш отряд следопыту старины Нормана приходилось основательно напрягаться, чтобы выдерживать такой темп.

— Носорог ждет в русле, в каких-нибудь трех километрах, — сказал старина Норман перед тем, как мы вышли. — Привязан к дереву за хвост, приходите и берите.

— Ясно, мистер Пейн, — отозвался молодой Ричард. — Спасибо, мистер Пейн.

— Я только что говорил по радио с мистером Томпсоном, — продолжал старина Норман. — Он просил напомнить, что тебя ждет, если ты позволишь себе рисковать.

— Ясно, мистер Пейн, — сказал Ричард. — Спасибо, мистер Пейн.

После чего лихим жестом предложил нам следовать за ним и зашагал по руслу со скоростью хорошего рысака, и я от души пожалел, что Томпсон растянул ногу. Скорость Томпсона меня больше устраивала. После трех километров ходьбы по щиколотку в песке, когда я только и думал, как это Томпсона угораздило растянуть свою окаянную ногу, следопыт знаком велел нам остановиться. Прерывистым шепотом он сообщил, что чипимбири должен быть где-то здесь. Все мы, включая следопытов, Грэма Холла и Невина, упарились и запыхались, и сердце отчаянно колотилось, этот речной песок основательно измотал нас. Всех, кроме молодого Ричарда. Он стал шепотом совещаться со следопытом, однако мне было не до них. Я думал только о том, как хорошо лежать, растянувшись на речном песке. Но вот они крадучись двинулись вверх по руслу, и нам пришлось встать, чтобы следовать за ними.

Задыхаясь от усталости, мы прокрались около ста метров вдоль извилистого русла, и тут увидели его. Он стоял открыто в каких-нибудь ста шагах от нас на отлогом длинном косогоре. Нам повезло, нам здорово повезло; и ветер был благоприятный, и нас прикрывала излучина, и речной песок приглушал наши шаги. Все как по заказу. Мы присели на корточки. Первого носорога судьба преподнесла Ричарду на блюдечке. Я был искренне рад, что не придется целый день тащиться по следу за этим длинноногим Ричардом. Тем временем он отдавал шепотом распоряжения и, волнуясь, заряжал ружье. Сокращать дистанцию еще больше было рискованно, и нам всем надлежало оставаться в укрытии за излучиной — всем, кроме вооруженного винтовкой Холла, который должен был прикрывать Ричарда. И молодой Ричард пошел брать своего первого носорога.

Пригнувшись, горя лихорадочным возбуждением, он живо пробежал по ветру несколько шагов в высокой траве, остановился, проверил направление ветра, потом двинулся в обход зверя. Совсем немного надо было ему пройти, чтобы оказаться на расстоянии выстрела. Из нашего укрытия мы хорошо видели и его и зверя. Носорог стоял все на том же месте. Чуть поодаль высилась стеной трава, и, скройся он в ней, Ричард оказался бы перед дилеммой. Не пойти в траву за зверем — потеряешь его, пойти — Томпсон будет гнать тебя пинками до самого Солсбери. До сих пор ему крупно везло, носорог не двигался, но мешкать было нельзя, в любую минуту зверь мог уйти в высокую траву. Ричард приблизился на сорок метров, а носорог, ничего не подозревая, все стоял к нему боком — превосходная мишень, и молодой Ричард, дрожа от возбуждения, поднял ружье, спустил курок, и ружье дало осечку.

Осечка, окаянное ружье дало осечку! Опять, черт возьми, попался негодный патрон, будь он неладен! Дрожащими руками Ричард открыл затвор и вставил другой патрон. В сорока шагах от Ричарда носорог, услышав щелчок, развернулся: уши насторожены, рог поднят вверх, глаза сверкают… Постоял, опять развернулся, глядя в другую сторону, но теперь он стоял уже не боком, недолго и промахнуться. Зверь побрел к высокой густой траве, и я сказал себе: «Уйдет, окаянный», — но тут он остановился. Еще раз повернулся кругом, поводя ушами, потом успокоился и опустил уши. Он опять подставил Ричарду бок, и я молил Всевышнего, чтобы он помог нам, и Ричард снова спустил курок. И снова, пропади оно пропадом, ружье дало осечку.

Снова, как назло, осечка, и зверь с фырканьем повернулся: уши насторожены, рог поднят, глаза ищут, кого изничтожить, — и Ричард, чертыхаясь, непослушными руками открыл затвор, чтобы перезарядить ружье, и зверь сделал три шага в его сторону, фыркая и свирепо озираясь, он уставился прямо на траву, где скрывался Ричард, где Ричард, чертыхаясь, возился с новым патроном, — и носорог отвернулся. Отвернулся и снова побрел к густой высокой траве, и я сказал себе: «Теперь уж точно уйдет» — и проклял этот окаянный пороховой завод, и носорог остановился. Остановился, поглядел по сторонам. Замер. Фантастическое везение… Носорог опять успокоился. Успокоился и лег. Неужели лег? Господи, вот это везение, там, на небесах, явно кто-то благоволил молодому Ричарду: зверь лег на землю, и Ричард, дрожа от волнения, поднял ружье и спустил курок. Раздался выстрел, и шприц полетел по воздуху и вонзился, сверкая на солнце, в бок могучего зверя, и носорог с яростным фырканьем вскочил на ноги, и в траве возник страшный шум, и внезапно появился целый полк окаянных носорогов.

Кругом сплошь окаянные носороги, и шум травы, и топот копыт, и свирепое фырканье. Выскочив с грохотом и треском из травы, четыре фыркающих взрослых доисторических чудовища плюс носорог Ричарда пошли стометровой шеренгой в атаку прямо на нас, притаившихся в сухом русле, и мы обратились в бегство. С криком, сломя голову бросились врассыпную, черные и белые вперемежку бежали, прыгали, неслись к деревьям, одержимые самым примитивным из всех инстинктов, бежали, спотыкаясь, мчались к деревьям, и черт с ними с глазами, черт с ними с ушами, и наплевать, если кто-то упал, и ты на него наступил, только бы взобраться на окаянное дерево раньше, чем грозные рога дотянутся до твоих ягодиц. Я мчался стрелой к ближайшему дереву, и оно, как назло, было гладким, точно телеграфный столб, и на бегу я обернулся и увидел плотный строй страшных носорогов, и один особенно свирепый тяжеловес, вытянув наклоненную голову, взял прицел прямо на мое седалище, и я быстро полез по гладкому стволу. Запросто взобрался, словно белка, бодая чьи-то проворные ляжки.