— Иди по следу. Я зайду ниже по течению, попытаюсь перерезать ему дорогу и погнать обратно, в сторону от границы. Если удастся подойти к нему и будет попадание, кричи: «Есть, есть!» Если я попаду, сделаю то же самое.

Томпсон побежал по склону, отклоняясь от следа, и я присоединился к нему. Бежать было рискованно, но мы рассчитывали, что носорог уже спустился к реке и не услышит нас, а другого способа отрезать его от мозамбикской границы не было. Стараясь ступать бесшумно по твердой почве, мы пересекли овраг и стали подниматься на следующий холм, и я подумал, что это, наверно, последний родезийский холм, дальше пойдет Мозамбик, но снизу мы не могли разглядеть пограничную веху. Тяжело дыша, с колотящимся сердцем, бежали мы вверх по склону, и я готов был сдаться, но тут Томпсон повернул на запад и стал резать склон трусцой. Потом сделал мне знак, чтобы я пригнулся, и мы зашагали в сторону Руйи, все так же тяжело дыша.

Не больше полукилометра отделяло нас от реки, но из-за травы и деревьев ее не было видно. Томпсон, запыхавшись, проверил пеплом направление ветра. Порядок… Пригнувшись, мы резали склон, старались идти без шума и не слишком громко дышать. Ветер был в нашу пользу. Отшагав четыреста метров, мы увидели реку, до нее было метров восемьдесят — сто. Присели, внимательно осмотрели берег и кусты, однако не увидели ни Грэма Холла, ни носорога. Томпсон проверил ветер и осторожно, очень осторожно двинулся к реке.

Теперь могло случиться все что угодно или ничего. Может быть, носорог где-то там в кустарнике отдыхает, кормится, пьет воду или принимает грязевую ванну, от которой кажется таким белым, а может быть, он уже ушел. Пересек Руйю и направился обратно в родезийские холмы или же потрусил вниз по течению и пересек незримую линию и затерялся в знойном лилово-буром мареве Мозамбика, спеша покинуть места, где не осталось больше носорогов. Медленно, осторожно крались мы вниз по откосу к реке, примечая деревья, на которых будем спасаться, если он вдруг откуда-то вынырнет. Мы не видели и не слышали ни Грэма Холла, ни следопытов. Вверх по течению местность просматривалась метров на полтораста. Вниз по течению — и того больше, до самого Мозамбика. От границы, где Руйя прорезала холмы, нас отделяло метров триста. Томпсон проверил ветер, он работал на нас с Томпсоном — дул вдоль реки в сторону Мозамбика, но, если носорог притаился выше по течению, он мог почуять запах Холла и опередить нас на своем пути к границе, так что в этом смысле ветер нельзя было назвать благоприятным. Лучше бы он дул в другую сторону. Мы шли очень тихо и осторожно. Семьдесят метров до реки… шестьдесят… пятьдесят… Когда до реки оставалось менее полусотни метров, носорог выскочил из укрытия, видимо, уловив запах Холла. Сначала мы услышали шум — треск, топот, сопение, потом он вырвался из приречных зарослей на открытое место и помчался дальше: голова поднята, уши прижаты, хвост изогнут над спиной. Он был не просто встревожен, а испуган, и мчался он прямиком вдоль реки в нашу сторону и в сторону Мозамбика, мчался туда, куда мы никак не хотели, чтобы он убежал; Томпсон и тут оказался прав, и он совершил единственно возможный маневр, чтобы заставить носорога свернуть. Пренебрегая опасностью, он мчался, и солнечный свет позолотил его светлые волосы; он вскочил и побежал между деревьями к реке наперерез носорогу, словно защитник-регбист, и на бегу он размахивал ружьем и кричал: «А-а-а-а!» — и всякие слова, которые приходили ему в голову, чтобы зверь увидел его и испугался и повернул в сторону, и носорог, топоча по берегу, увидел Томпсона и пошел на него. Огромное тысячекилограммовое серо-белое чудовище с грозным рогом, с бешеными глазами. От такой атаки хоть кому не поздоровится, и Томпсон бросился к деревьям. В последнюю минуту ловко увернулся от атакующего зверя и полез на дерево, и носорог с грохотом подбежал к дереву, на ходу сделал грозный выпад своим длинным рогом и помчался дальше.

Я тоже висел на дереве. Дерево было удобное, с ветвями наподобие ступенек, и с него открывался хороший вид. Огромный серо-белый зверь, последний носорог на Руйе, фыркая, прижав уши, изогнув кверху хвост, топал вниз по берегу, курсом на прорезанные рекой холмы. Вон он… Я смотрел с дерева, как затравленный носорог спасается бегством, я долго провожал его взглядом, а он бежал с треском, с грохотом вдоль Руйи, становясь все меньше и меньше, мелькая между деревьями, и могучая серая спина нырнула в траву между холмами, удаляясь в лиловую мглу там, где Руйя становилась Луйей. Вот промелькнула в последний раз. И пропала.

Я спустился с дерева, радуясь, что пришел конец нашим похождениям на Руйе. Спрыгнул на землю, посмотрел на Томпсона, который тоже слезал с дерева, и подумал: «Стало быть, не Томпсона судьба взяла на мушку». Завтра приедет Куце, он возглавит операцию в Мусусумойе и затем в Гокве, а когда кончится месяц его руководства, уже хлынут дожди.

— Ну, что — альбинос? — спросил я.

— Не знаю, — ответил Томпсон.

Глава двадцать вторая

Было уже довольно поздно, когда мы от мозамбикской границы вернулись в лагерь старины Нормана. В этот последний день мы покрыли с полсотни километров, преследуя большого белого самца, с самого утра у нас не было во рту ни крошки, и мы ужасно устали. В лагере старины Нормана пылали два новых больших костра, вокруг них сидело множество африканцев, появились еще два «лендровера» и прибавились две палатки. «Лендроверы» принадлежали британской южноафриканской полиции, на них приехали полицейские офицеры. Вместе с ними приехали констебли и старший сержант — африканцы. У больших костров сидело и стояло около сотни африканцев, тридцать пять из них — в наручниках. Тридцать пять браконьеров, остальные — помощники и свидетели старины Нормана. На походных столах перед полицейскими палатками стояли две пишущие машинки, горели фонари; два офицера стучали по клавишам, а сидящий напротив них полицейский-африканец переводил показания свидетеля. Старина Норман сидел у своей палатки за походным столом, заваленным бумагами, и тоже занимался свидетелями. Стоял гул множества голосов. Один только Томпсон знал, что у старины Нормана было задумано ударить по браконьерам в этот день, и нас поразило небывалое оживление в неожиданно разросшемся лагере Нормана. Наши рабочие удивленно восклицали; «Ух ты! Сколько полицейских!» — а мы улыбались. До чего же приятно было видеть, как тридцать пять приунывших негодяев в наручниках сидят у костров под охраной полиции. Томпсон расплылся в улыбке.

— Поздравляю! — Он прошагал через весь лагерь и протянул руку старине Норману.

Старина Норман поднял на него глаза поверх очков, щурясь от яркого света фонаря; из-за царившего в лагере шума он не слышал, как мы подъехали.

— Да, удачный выдался денек, — сказал он.

— Поздравляю, старина Норман.

— Спасибо, спасибо. — Норман мягко улыбнулся, поправляя очки. — Нам сегодня здорово повезло.

Руки в бока, рот до ушей, Томпсон любовался зрелищем тридцати пяти подонков, сидящих вокруг костра.

— Красота!

— Пойдемте, что покажу, — тихо произнес Норман, очень довольный собой.

Мы пошли, не переставая восхищаться им. В свете фонаря на брезенте у полицейской палатки аккуратными рядами была разложена целая коллекция оружия, снабженного ярлычками.

— Здорово! — сказал Томпсон. — Чертовски великолепно!

Девять единиц огнестрельного оружия: три винтовки, из них две в отличном состоянии, одна малокалиберка и пять допотопных шомполок. Все тщательно вычищены. Тут же лежали найденные вместе с ними боеприпасы. К старым шомполкам приложены гвозди, подшипники, гайки, болты, куски проволоки — материал для картечи. Рядом — патронные сумки, банки и бутылочки с порохом.

— Красота! — улыбался Томпсон.

Мы все улыбались.

— Это вот изготовлено в тысяча семьсот каком-то году, — сказал старина Норман, поднимая с брезента шомпольное ружье.