— Устименко сейчас не до тебя, — сказал Зимовец, когда комендант пронесся мимо них с охапкой досок-горбылей. — Ему теперь на неделю аврала хватит. Ты знаешь, что я придумал?
— Землянку рыть?
— Это было бы самое лучшее, но больно долгая песня. Давай, Слобода, по-солдатски спать — на одной койке. А? Другого выхода нет. Соглашайся.
То ли оттого, что вконец измучился, то ли потому, что доводы Зимовца были действительно вескими, Слободкин спорить с другом не стал.
3
По-разному подействовали последние события на людей. Кое-кто смалодушничал, опустил руки. Другие еще настойчивей стали работать. Таких было больше. Они продолжали задавать тон на заводе.
Слободкин опять горько задумался. Парашютист. Специально обученный, тщательно подготовленный для борьбы с врагом. Сидит здесь, ждет, когда прибьет его немец — за станком или ночью в бараке, под кавалерийской шинелью…
По его ли характеру такая жизнь? Все друзья, как люди, воюют. А он — тыловик. На военном заводе, для фронта работает? Но разве это работа? Какой он к шуту токарь? Ученик! Это Каганов так, чтоб утешить, сказал, будто ему за двухзаходную седьмой разряд полагается. Ерунда! И резал-то он совсем не так, как нужно было. А завтра принесут работу посложней — тогда что?
Весь день Слободкин был в самом мрачном настроении. Поговорить с Зимовцом? Посмеется. Свой брат фронтовик, а намекал уже как-то на то, что натура у него, Слободкина, дескать, слишком чувствительная. С Кагановым посоветоваться? Этот войдет в положение, но скажет, конечно, о долге завода и всего коллектива перед армией, перед страной. И по-своему, разумеется, прав будет.
К Савватееву попробовать сунуться? Идея! Этот может, по крайней мере, решить: кадры!
Слободкин стал искать подходящего случая, чтоб повидаться с кадровиком. Через несколько дней снова появился возле двери, обитой черной клеенкой. Дверь была на замке. Слободкин постоял несколько минут, не зная, что делать, куда идти, вдруг откуда ни возьмись — Савватеев:
— Ты ко мне?
— К вам…
— Что случилось?
Савватеев открыл дверь, пропустил вперед Слободкина, спросил, как дела в цехе, как устроился. Слободкин отвечал, но никак не решался сказать о главном, о том, что заводская жизнь оказалась не по душе.
Савватеев неожиданно сам помог ему. Глянул вдруг на Слободкина хитровато и сказал:
— А я ведь все знаю!
— Про цех? Про барак?
— И про цех, и про барак, и про то, зачем пожаловал, тоже. Хочешь, скажу?
— Скажите…
— И скажу, не постесняюсь. Труханул ты, товарищ фронтовик! Да! Точно знаю. Сырого теста испугался. И еще барака нетопленного. Пожара. Трудностей, одним словом. Комсомолец называется! Ну, другие на фронт просятся, им простительно — незакаленный народ, слабый. Думают, для них на фронте все припасено — и хлеб, и сахар, и тушенка еще. Черта лысого! Ты же сам испытал.
— Испытал. Только я другое хочу сказать…
— И про другое знаю. Врага своими руками бить мечтаешь? Так вот запомни: войны выигрывают не одни солдаты. Рабочий класс еще есть на земле. Без него ни пехота, ни танки шагу не шагнут. Это ты можешь понять?
— Все понимаю, товарищ Савватеев, но я тоже человек. Все работают, все на месте, а я вроде подручного в цехе.
— Вот, вот, вот! Именно: «Все на месте!» — ухватился Савватеев за слово. — По радио слышал во время тревоги: «Все по местам!»? Смысл уловил? Или просто так, решил, для красного словца, мол, лозунг придуман?
— Уловил. Я и хочу по смыслу. Там мое место, — Слободкин выпрямился, встал перед Савватеевым по стойке «смирно».
Залюбовавшись выправкой Слободкина, Савватеев невольно перешел на военный язык:
— Отставить! Я такими разговорчиками вот как сыт! Будешь на заводе работать Все. Кру-гом…
Слободкин повернулся через левое плечо.
— Постой. Садись. Давай поговорим спокойно.
Они сели друг против друга. Помолчали. Слободкин заговорил первым:
— Товарищ Савватеев, трудно мне здесь, но не в том смысле, как вы думаете! Иждивенцем быть у вас не хочу.
— У кого — у вас?
— Ну, у вас, у всех…
— А ведь верно говорят, что умные головы иногда дуракам достаются. Баденков им доволен, Каганов и подавно, а он весь в сомнениях-рассуждениях! Вот что, Слободкин, я громких слов не люблю, не буду много говорить, все сам понимаешь. Скажу только, что фронт не исключен. Позовут — все там будем, и ты, и я, все до одного человека. У меня вот план один есть, но тебе сейчас разве до планов! Мозги набекрень.
— Какой план?
— Для серьезных людей.
— Скажите.
— Говорю: для серьезных людей.
Слободкин вздохнул. Савватеев посмотрел на него уже не так строго, даже миролюбиво посмотрел.
— Можно бы собрать человек десять-двадцать таких вот, рвущихся в бой.
— И что? — оживился Слободкин.
— И готовить их помаленьку. Как твое мнение?
— Я думаю, было бы здорово…
Савватеев вырвал из блокнота лист бумаги, подсел поближе к Слободкину.
— Хочешь, парашютистов готовь, хочешь — пулеметчиков.
— Я?
— Ну не я же. В мое время десантов не было и пулеметы были не те. Так как, возьмешься? Подумай-ка. А ребят я тебе подберу, сколько хочешь. Каждый день ко мне ходят.
— А материальная часть?
— Все обеспечу. И парашют достану, и самолет будет. Со временем.
— Согласен!..
Савватеев оказался человеком дела. Не прошло и двух дней, как Слободкин снова переступил порог знакомого кабинета. Только на этот раз по распоряжению Баденкова. Начальник цеха подошел к Слободкину во время работы, посмотрел на его худую, сгорбившуюся над станком фигуру и сказал с сожалением:
— Не дают человеку к месту прижиться.
Слободкин удивленно покосился на Баденкова.
— Савватеев сейчас звонил. Пришлите, говорит, вашего новенького после работы ко мне. Смекаешь?
Слободкин молча пожал плечами.
— Ну, а я воробей битый, сразу смикитил. Только пустой это номер. До директора, до парторга ЦК дойду, если потребуется, но ни одного человека из цеха не отдам. Тем более…
Он хотел, видно, еще что-то добавить, но сердито махнул рукой и, уже уходя, как бы невзначай бросил:
— Ты тут не последняя пешка.
Начальник отдела кадров поднялся навстречу Слободкину:
— Думаешь, я забыл? Поговорили, и ладно? А я всех военпредов на ноги поставил, все телефоны оборвал за эти дни. И вот, полюбуйся!
Савватеев распахнул перед Слободкиным дверцы шкафа, из глубины которого сверкнуло ярко-красное кольцо парашюта.
— Запасной! — воскликнул Слободкин.
Савватеев смутился:
— Что? Не годится?.. Сказали, подойдет — летчицкий…
— Да что вы, что вы! — восторженно заговорил Слободкин. — Как раз то, что надо!
— Ну, слава тебе, господи! Угодил, значит?
— Угодили. — Слободкин осторожно вынул парашют из шкафа, положил его на стол Савватеева и сильно, наотмашь, дернул кольцо.
Белая пена шелка бесшумно заполнила все пространство стола. Слободкин запустил в нее пальцы, поднес на ладонях к лицу, зажмурился.
— Чем пахнет? — серьезно спросил Савватеев.
— Белоруссией пахнет. Лесом, солнцем, полем, травой! И еще первой ротой…
— Вот теперь вижу — действительно угодил.
Слободкин вздохнул, помолчал, поворошил еще раз шуршащий шелк, потом стал укладывать парашют с такой тщательностью, будто готовил его к прыжку.
Савватеев внимательно следил за каждым движением Слободкина. Улучив момент, попробовал помочь разгладить одну из складок.
Слободкин удивленно посмотрел на Савватеева — ему показалось вдруг, что начальник только притворяется, будто ничего не смыслит в этом, а на самом деле прекрасно понимает, что к чему.
— Вы что, прыгали когда-нибудь?
— С печки на лавку. Но сын у меня два года в аэроклуб ходил до войны. Вечерами нам с матерью, бывало, уроки давал. Про всякие стропы, тросы и люверсы. Правильно называю?
