Когда Кузя начал вязать первый узел, руки его почему-то дрожали. И чем больше нервничал он, тем настойчивей выпрямлялся трос, никак не желавший лезть в петлю. Общими силами все-таки завязали.

— Ну, а теперь, — сказал Кузя, — самое сложное: второй узел. Натянуть стрункой надо и намертво.

Кузя выполз на шоссе, держа в руке свободный конец троса, огляделся и тихонько крикнул:

— Давайте скорей, скорей! Попробуем, пока нет никого.

Кое-как натянули.

— Теперь можно, — убежденно сказал Кузя.

— Что можно?

— Мотоциклы можно встречать.

Первыми, конечно, танки пошли.

Едва успели убрать трос и укрыться в кювете, как все вокруг заскрежетало, залязгало. Сплошная серо-зеленая масса в облаках бензина и пыли плыла перед глазами.

А тут еще комары! У них тоже хватка разбойничья: ни свет, ни дым им не помеха — накинулись, облепили, впились. И кто бы мог подумать, что хоботы у комаров железные? И с зазубринами еще! Да, да, с зазубринами! Вонзит и пилит, пилит, дьявол, пополам череп твой распилить готов. И гудит еще. Гудит так, будто гром гусениц перегудеть хочет. Приставит свою сирену к самым ушам, и танки куда-то уходят, словно с гудрона на дерн перепрыгнули, исчезли совсем. Может, и в самом деле конец чертовой колонне? Нет еще. Вылетел комар из ушной раковины, освободил там место для танкового грома, и все снова.

Сколько длилось это? Час? Или два? Или три? Время остановилось. Только комары грызли и танки шли. Не сочтешь, не переждешь, сколько их. А переждать надо. Дождались. К вечеру, когда уже смеркаться стало. Поглядели вслед уходящим танкам, отерли лица от комарья — кровь с потом пополам на рукавах зачернела. Уставились друг на друга — узнать не могут: прорези глаз сдавлены опухолями, еле-еле зрачок через них продирается.

Кузя выполз на середину шоссе, сел сначала на корточки, затем встал во весь рост. Огляделся.

— Натягивай! Должно же нам повезти все-таки. Или бога нет на этой земле?

Натянули. Затаились. Всю ночь караулили, до рассвета. И снова не повезло. Опять железо залязгало. Опять еле трос отвязать успели.

Уже новый вечер на землю сходил, когда танки отгрохотали.

Примерно через полчаса услышали вдалеке мотоциклетный стрекот.

— Натягивай! Живо!..

Натянули еще раз. Из-за поворота появились мотоциклисты. Они шли на большой скорости.

— Трое, — мгновенно определил Кузя.

Слободкин вскинул автомат и стал целиться. Руки не слушались, и он не видел ничего, кроме мушки, которая никак не желала совмещаться с прорезью прицела.

В отчаянии он опустил автомат — немцы были уже совсем рядом. Он уставился почему-то в каску первого из них. В каску, которая, сорвавшись вдруг с головы срезанного тросом немца, загромыхала по асфальту, высоко подпрыгивая. Только это он ясно и видел: каска, подпрыгивая, несколько мгновений металась по шоссе, как челнок, потом упала в кювет.

Стало тихо.

— Ты жив? — услышал Слободкин над собой голос Кузи.

— Жив…

— А ты? — Он дотронулся до плеча уткнувшейся лицом в траву Инны.

— А что?..

— Уходить надо.

Они поднялись вслед за Кузей и направились в лес.

— А эти? — вдруг остановился Кузя. — Так бросать их нельзя, — решительно заявил он.

— Что делать? — спросил Слободкин.

— Вернемся и уберем.

— Я не могу, — сказала Инна.

— Подождешь здесь.

— И ждать не могу. Страшно одной.

— Тогда с нами, — решительно сказал Кузя.

Убитых немцев сволокли с дороги. Автоматы подобрали. Отвязали трос. А вот что делать с мотоциклами? Разбитые, перекореженные, тяжелые, они не поддавались обессилевшим от усталости и волнения рукам. Кузя и Слободкин не раз падали с ног, хватаясь за раны, пока наконец столкнули с Инниной помощью мотоциклы в кювет. Но когда отдышались, Кузя скомандовал:

— Замаскировать надо.

Наломали веток, забросали ими машины.

— Теперь вроде ничего, — сказал Кузя. — Потопали! Они заковыляли прочь от дороги. Прошли метров триста, не больше. Инна вдруг взмолилась:

— Я больше не могу.

— И я, — не то прохрипел, не то простонал Слободкин.

Кузя сам еле на ногах стоял, грузно опираясь на палку.

— Отдохнем. Заслужили, — страдальчески морщась, согласился Кузя, потер ногу выше бинтов. — Теперь не стыдно людям на глаза показаться.

Они заночевали там, где остановились. Только сон не приходил долго. Переволновались, перенервничали. Лежали молча друг подле друга.

Кузя первым обрел спокойствие:

— Надо было насчет жратвы у них поглядеть. У немцев-то.

Слободкин громко сглотнул, ничего не ответил.

— А я есть не хочу совсем, — сказала Инна. — Как подумаю о еде, тошнит даже.

— Да перестаньте вы! — возмутился Слободкин. — До утра как-нибудь дотянем, а там видно будет.

— Ну вот и хорошо, — согласился Кузя, — а утром попробуем зайти в какую-нибудь деревню. Там и подхарчимся.

— Утром? — удивился Слободкин.

— Ну, сначала разведаем, понятное дело. Если немцев нет, войдем запросто и при свете.

— А если есть? — спросила Инна.

— Тогда дождемся ночи и войдем все равно.

— Опасно, — сказал Слободкин.

— Другого выхода нет, на ягодах далеко не уедешь.

Опять замолкли, погрузившись каждый в свои мысли.

— Нет, вы разговаривайте, мальчики, разговаривайте, а то жутко как-то, — призналась Инна.

— В лесу бояться нечего, а в деревню мы со Слободой сходим.

— Нет уж, идти, так всем вместе. Я без вас в лесу не останусь.

Заснули только под утро. Но сон тот недолгим был и тревожным. Первой Инна проснулась, а может, и вовсе она не сомкнула глаз.

— Мальчики, нам не пора?

— Пора, — сказал Кузя и поглядел на небо. — Часов шесть уже, если не больше, — кряхтя и постанывая, он начал подниматься. — Ну, что делать будем? В деревню?

— В деревню.

— Только сперва я вам сделаю перевязки, — остановила их Инна, расстегивая медсумку.

Бинтов у нее уже мало осталось, медикаментов того меньше, а раны парней гноились. Инна старалась скрыть свое беспокойство, не умолкая говорила о чем-нибудь, пока перебинтовывала сначала Кузю, потом Слободкина.

Каждый из них молчал, не проронил ни стона, боясь, чтоб из-за его раны не задержались тут. Скорее в путь!

Опять они подобрались к самому шоссе и пошли вдоль него, продираясь сквозь кусты, яростно отмахиваясь от комаров, проваливаясь по колено в болото. Шли долго, с частыми остановками. На шоссе было совершенно тихо.

— Спят еще, — решил Кузя.

— В деревне спят? — удивилась Инна.

— Не в деревне, а немцы. В деревне-то уж, поди, наработались.

— Да какая теперь работа, если немцы кругом, — сказал Слободкин. — Не представляю даже, что там может сейчас твориться…

Через некоторое время набрели на проселок, свернули на него. Сразу стало спокойней на душе: тут уж где-то совсем близко деревня. Вскоре и в самом деле на взгорке увидели несколько белых мазанок. Но, несмотря на утренний час, ни дымка над крышами, ни единого признака жизни не обнаружили.

Решили ночи не дожидаться. Огородами прокрались к ближнему сараю. Там было пусто. Из сарая, оглядевшись, подползли к крайней избе. Кузя приподнялся, заглянул в окно.

— Ни души.

Все трое поодиночке проникли в полуоткрытую дверь. На полу были разбросаны какие-то вещи, рыжий язычок лампады перед образами лизал темноту.

— Ничего не пойму, — развел руками Кузя, — куда все подевались? Эй! Есть тут кто-нибудь?

— Ой, лихо нам, лихо, — прохрипел с печи старческий голос.

— Кто тут? Хозяин, вставай, свои мы.

— Я не хозяин, — из-за шторки показалось помятое с всклокоченной бородкой, бледное лицо старика, — немец хозяин теперь. Ишь чего натворил. И добро все уволок, и людей распугал, сказал, повесит на суку каждого, кто в колхозе. А мы все в колхозе. Ну, народ в лес и подался. Только я вот, убогий, один. А вы сами-то отколь?

— Солдаты мы, папаша.

— И девка солдат?

— Тоже с нами.