Мне становится страшно. В первую секунду возникает ощущение, что нужно сделать вид, что я увидела его только сейчас. Притвориться, что всё хорошо, разыграть сценку с удивлённой улыбкой и криком в духе: «ой, как неожиданно! А ты как здесь?!», но… Я не знаю, смогу ли притвориться достаточно хорошо. Оказалось, это и не нужно.

Артём посмотрел мне в глаза и всё понял. Догадался, что я была внизу, что я в курсе того, зачем он сюда приехал. Челюсть напрягается, взгляд тяжелее. Казалось, всё должно упроститься, но вместо этого запутывается ещё сильнее.

Я наблюдаю за тем, как меняется лицо маньяка, и удивляюсь. Хотя чего я ожидаю? как он должен реагировать? Если начнёт оправдываться или врать, что я всё неверно понимаю, то будет уже совсем не тем Артёмом, которого я знаю. Мне больно видеть его лицо спокойным, а взгляд таким пронзительным, но я понимаю, что иначе просто быть не может.

Мы будто говорим, глядя друг другу в глаза. Не хочется устраивать сцен, скандалов. Мне сложно поверить, что Артём оказался не тем, кем я его считала.

С другой стороны, наверно, это так и должно происходить. Когда мир переворачивается с ног на голову, разбивается стеклянными осколками и катится в ад.

— Поговорим, — не спрашивает, утверждает Артём.

— Не о чём, — сипло отзываюсь я и пытаюсь обойти его.

Прочь! Сбежать! Да, как последняя трусиха! В горле сворачивается тугой комок, от которого хочется закатить скандал, влепить пощёчину или ещё что, втайне надеясь, что он всё равно настигнет, схватит и прижмёт к груди, кутая в объятия своих рук, закрывая от мира, будущего ребёнка и уверяя, будто я всё неверно поняла и на самом деле всё не так, даже если это обман.

Маньяк ловит меня за руку и ведёт к выходу на лестницу, из которого выбежал совсем недавно. Я сопротивляюсь для вида, но не слишком активно. В конце концов, мне всё равно нужно вниз за мамой, а потом… в неизвестность.

На лестнице мы спускаемся до окна и останавливаемся. Я собираюсь идти дальше, но он не отпускает и не столько отталкивает, сколько переставляет меня к окну.

— Что ты творишь?! — возмущаюсь я, а сердце начинает стучать чаще, когда я оказываюсь в кольце его рук.

— Хочу выяснить, как много ты услышала.

— Достаточно, — цежу сквозь зубы. — Отпусти. Не нужно усложнять всё. Я так понимаю, ты только узнал. Можешь оставить мне реквизиты? Буду понемногу возвращать тебе деньги за лечение брата и…

— Бред несёшь.

Ну конечно. Для него это просто цифры, так он говорил? Теперь смотреть на него становится ещё сложнее. Правильно, наверно говорила мама. Взяла деньги, чувствую себя обязанной. А возвращать, значит видеть его, невольно касаться жизни, в которой мне никогда не будет места, потому что его по праву должна занять другая. Так будет честнее.

Артём будто играет со мной в гляделки. Я выдерживаю его взгляд и качаю головой:

— Давай не будем, — прошу я. — Не нужно. Это ведь не шутка? Она правда…

У меня не хватает сил договорить. Он подтверждает, моргнув.

Не представляю, скольких усилий мне стоит удержать лицо. Как минимум не разреветься здесь на лестнице.

— Сперва разберёмся.

У меня вырывается горький смешок.

— В чём? Не надо, Артём. Не порти моё мнение о тебе.

— И не собирался. С ней я решу вопрос. Что до тебя? Как мама? Домой отвезти или ещё куда?

Я кладу ладони на его грудь и отталкиваю.

— Не решишь. Это же ребёнок. Ему нужен отец, иначе он будет как я, — несу какой-то бред, но сейчас на это наплевать. — Прощай. Спасибо за всё, что ты для меня сделал. Я не буду мешать. И… будь счастлив, прошу.

— Маленькая, — он хмурится и качает головой, но всё же делает короткий шаг назад.

Это слово будто табуретку из-под моих ног выбивает. В горле мигом разбухает комок горечи, в глазах расплывается. Я бросаюсь к ступенькам мимо него, хотя больше всего на свете хочется сделать наоборот. Шагнуть к нему, спрятать лицо на груди и чувствовать, тепло его рук. Снова вырваться из реальности, забыть обо всём.

Даже если всё это обман, иллюзия мне до боли в зубах хочется вернуться, стать игрушкой. Его.

На первый этаж я практически вываливаюсь. Ничего не вижу из-за слёз, в ушах звон и эхо бархатистого слова «маленькая», от которого кровит сердце, а потом меня будто вышибает из тела.

Кажется, что я наблюдаю за собой же со стороны. Кто-то другой управляет моими ногами, стирает со щёк дорожки слёз. Будто робот я выхожу обратно к коридору, в который увезли маму и встречаю там медсестру. Та провожает меня к одному из выходов, где на скамеечке сидит мама.

Мне внутри, той части души, что отстранили от управления телом, становится ещё больнее, видеть родного человека таким блёклым и уставшим очень трудно, но та Марина, что сейчас двигается и говорит, находит в себе силы улыбнуться, взять маму за руку и повести на улицу, одновременно вызывая такси.

Подаренный Артёмом телефон издаёт сигнал входящего сообщения. Мне очень хочется прочесть его, но вторая, более здоровая часть меня смахивает его в сторону, даже не взглянув на отправителя, хотя мы обе догадываемся, кто это может быть.

Машина приезжает быстро. Я усаживаю маму, сажусь сама и, взглянув последний раз на здание больницы, называю адрес. Водитель выворачивает с парковки, а я, будто специально замечаю машину Артёма среди множества других автомобилей. Очень надеясь, что мне показалось, я забираю у мамы сумку и лезу в её кошелёк, втайне надеясь, что у неё хватит налички, чтобы расплатиться.

Денег хватило впритык. Я начала бояться, что придётся бежать и занимать в долг у соседей, потому как дома не было ничего.

Тяжесть этой мысли накрывает меня уже в подъезде, когда я веду маму по лестнице. Резко холодеют пальцы, ноги кажутся ватными.

Жесть, конечно. Осторожно держу под руку маму, а сама в это время отчаянно борюсь с чувством реальности. Вернее с отсутствием этого чувства. Я будто во сне, ужасном кошмаре, который душит и тянет меня в озеро холодной, похожей на чёрную смолу, тревоге. Мне очень хочется проснуться, и оттого, что я чувствую запах хлорки и сырого бетона, шершавую стену с облупившейся краской становится ещё хуже.

Мама ещё под лекарствами и вряд ли понимает, что происходит. Я даже немного ей завидую сейчас. Возможно, будь у меня возможность, я бы тоже приняла что-нибудь. Кажется, я начинаю понимать людей, которые прячутся за алкоголем или чем потяжелее, хотя сама пока не готова нырять следом.

Захожу в квартиру и, подавляя желание лечь у порога, и расплакаться, помогаю маме разуться и снять куртку. Потом веду её в спальню и переодеваю. Руки дрожат, а зубы постукивают как на морозе. Когда мама тяжело опускается на подушку, я накрываю её пледом и почти выбегаю из её комнаты. Даже не стала аккуратно складывать вещи, хотя мама ненавидит бардак и позже, когда придёт в себя, наверняка меня отругает.

Не могу, не выдерживаю. Это слишком!

Забегаю в комнату и сдираю с себя кофту. Затем футболку, велосипедки, не помогает. Я всё ещё пахну им. Артёмом. Его запах будто въелся в кожу. Смешался с памятью и отравил кровь.

Сползаю на пол, обнимая себя за плечи. Всё очень плохо. Я будто оказалась на острове, который раньше соединялся с отвесными скалами верёвочными мостами. На одной стороне была моя семья, мама и брат, которые пусть по-своему, но любили меня, а на другом Артём, обещавший, что всё будет хорошо.

Я поверила ему. Да, это было глупо, но он так прямо и открыто говорил о том, что у нас всё будет хорошо, что иначе не получилось. Я была готова ему верить, даже если всё это неправда.

К сожалению, так и оказалось.

Телефон, оставшийся в кармане кофты проиграл сигнал входящего сообщения. Не знаю, что там и не хочу знать. Я на грани истерики и не выдерживаю тяжести всего этого ни морально, ни физически, так что просто доползаю до кровати и забираюсь под одеяло. Плевать на всё.

Может, когда я проснусь, окажется, что всё это просто сон?